Наконец они пришли.
Еще несколько шагов, и они остановились перед двухэтажным домом. Это была маленькая гостиница, построенная в восточном стиле. Над входом висело изображение усталого путника с хурджином за плечами, с шапкой под мышкой. Путник, явно мушец, стучал кончиком посоха в дверь. Внизу большими четкими буквами было написано по-армянски: «Путник мушец».
Как это похоже на жизнь! Как похож он на изображенного путника! На улице ночь, а он стучится в эту незнакомую дверь в надежде получить ночлег. И сам он мушец, и за плечами у него походный мешок.
Мужчина с густыми закрученными кверху усами открыл дверь и показал рукой направо. Сначала вошел Махлуто, потом его провожатый, который тут же потушил свой фонарь. В коридоре показался хозяин гостиницы, светловолосый, опрятно одетый мужчина с добрыми, выразительными глазами. Ресницы у него были такие длинные, что казалось, они сплетены из тонкой шелковой нити.
– Больше никого не было на улице? – спросил он озабоченно провожатого.
– Нет, господин Левон, никого больше не нашел.
– Если кого оставил на улице, твой грех, – сказал хозяин гостиницы и шагнул к незнакомцу.
– Левон! Мамикон! – одновременно воскликнули пришелец и хозяин и кинулись друг к другу. Долгое время они не могли разжать объятья. Как, скажите, могли еще вести себя два одноклассника, встретившиеся после тридцатилетней разлуки…
Левон был сыном Агаджана, построившего Копский родник. В школе при церкви св. Маринэ они сидели рядом на последней скамъе. Но однажды Левон оставил ученье и исчез из города. Впоследствии пришло известие, что он в Америке. Убежал он с урока истории после того, как господин Сенекерим ударил его. «Сукин сын, ты почему поосмански лучше читаешь, чем по-армянски?» – сказал господин Сенекерим и стукнул его по уху, и после этого копец Левон не появлялся больше в городе Муше.
– Я в Америку приехал осенью 1892 года, – рассказывал копец Левон, поднимаясь с Махлуто на второй этаж. – Можно сказать, в чем мать родила, без гроша за душой. – И продолжал. – Первый армянин, прибывший в Америку в 1618 году, был солдат по имени Джон Мартин. Его пригласил какой-то американец, чтобы основать в стране табачное дело. Немногим позже, в 1653 году, в штат Вирджиния по приглашению мэра города приехали два армянина из Константинополя. Они посадили здесь первые шелковичные деревья, развели гусениц шелкопряда и наладили производство шелка. Из этого шелка они выткали знамя и отправили в подарок святому Эчмиадзину. Еще позже некий Хачатур Серопян изобрел зеленую краску для печатания долларов, навсегда положив конец американским фальшивомонетчикам. Но я не был ни табаководом, ни шелководом, ни изобретателем зеленой краски, а просто молодым парнем с сильными руками. Я мог быть только чернорабочим.
Первый год я работал где придется, а на следующую весну нанялся рабочим на большую ферму в Калифорнии. Там, кроме меня, работало много других ребят. Управляющий был богач из местных. На второй же день я поругался с ним. Этот управляющий имел привычку придираться к своим рабочим и орать на них чуть что. Я глазам своим не поверил, когда он ударил одного рабочего-армянина и принялся орать на него. Он ругался по-английски, иногда даже вставлял армянские слова, играя короткой трубкой в углу рта.
«Собака-армянин», – несколько раз повторил он и еще какие-то ругательства на нашем языке сказал:
Я оставил работу и подошел к управляющему:
«Чтоб я больше не слышал такого, понял?!»
«А что будет, если услышишь?» – спросил он, выпуская мне дым в лицо.
«А вот что будет. Мы вас научили возделывать табак. Мы посадили на вашей земле шелковицу, научили вас есть виноград и дали вам краску для ваших бумажных денег, а ты, недостойный сын своих родителей, смеешь поднимать на нас руку. Так получай же!» – и как двину его. Он упал.
Все бросили работу и ждали, что же будет дальше.
Управляющий поднялся, отряхнул одежду, сунул в рот трубку и молча встал передо мной, Всем казалось – сейчас начнется потасовка. Но управляющий дружески хлопнул меня по плечу и сказал: «Ол райт, поздравляю! Хоть и грубо это было, но я уважаю таких армян. Больше твою нацию не буду поносить, потому что вижу – у армян появился защитник. Я ценю в людях чувство национального достоинства. Ол райт!» – повторил американец и пожал мою руку.
Потом повернулся к остальным и говорит: «Глядите на этого человека и учитесь у него, не давайте другим оскорблять ваше достоинство. Знайте, что в глазах чужестранца выиграет тот человек, который уважает свой народ. А тот, кто сносит оскорбления, тот раб. Раба никто не уважает».
Но я с этой работы все равно ушел. Как раз на следующий день я встретил одну армянскую матушку в городе Фрезно. Звали ее Ктун. Родом из Карса была, но долгие годы жила с мужем в Норвегии, а в 1890 году переселилась в Америку. После смерти мужа бедная женщина осталась одна. Родных у нее никого не было. Однажды она мне сказала: «Левон, сын мой, на чужбине жить одному трудно. Я тебе мать, ты мне сын, давай рука об руку зарабатывать на жизнь. В этом городе никто не знает, что такое мацун. Я буду делать мацун, а ты продавай».
Разумным мне это показалось. В первый день матушка Ктун приготовила два кувшина мацуна. Один мы сами съели, а другой я отнес на рынок и тут же весь продал. На следующий день отнес на базар два кувшина. Матушка Ктун еще и лаваш умела печь отменно. Через год мы на заработанные деньги построили помещение с тоныром, купили муки и начали выпечку лаваша. Первую партию хлебов мы раздали прохожим. Матушка пекла лаваш, а я горячим нес на продажу. Вот так на мацуне и лаваше мы за несколько лет сколотили небольшое состояние.
В эти годы во многих городах Калифорнии объявилось множество армян из Западной Армении. Большинство из них не имели крыши над головой и спали прямо на улице. А гостиницы были дорогие. Один харбердский армянин, фамилия Григорян была, долгое время не мог найти работу, чтобы прокормить своих четырех детей. Однажды ночью, возвращаясь домой, я увидел двух его мальчишек. Они спали на крыльце у моего соседа-американца, подложив под голову шапку. Поднял я их, отвел к себе, и в то же утро мы с матушкой Ктун решили построить во Фрезно небольшую гостиницу для наших земляков. В центре города нам места не дали. Да и денег таких у нас не было, чтобы дорогой участок покупать. Построили мы нашу гостиницу на окраине, возле самой дороги. И даже это к лучшему получилось. Здесь чаще встречаются запоздалые путники.
Гостиницу мы назвали «Путник мушец» и решили, что наши земляки могут жить в ней неделю бесплатно, а чужестранцы – за полплаты. Здесь каждый вечер звучит армянская песня. Вот уж двадцать лет, как стоит у дороги «Путник мушец», и все наши соотечественники находят здесь кров.
Матушка Ктун варила для всех обед и выпекала лаваш, – продолжал копец Левон. – Благодаря ей в Калифорнии узнали и полюбили армянскую кухню. Могу сказать, что первый тоныр в Америке построила матушка Ктун, и первый мацун заквасила на этой земле – она. Матушка Ктун, мы ее звали мамик Ктун, умерла пять лет назад, дожив до глубокой старости; она просила в память о ней разыскивать по ночам бездомных усталых путников и приводить в нашу гостиницу. «Путник Мушец» построен для бедных. Богачам здесь нечего делать. Мамик Ктун была душой «Путника мушца», и я верен ее памяти и ее доброму имени.
Внизу грянула музыка.
Как орел кружишь ты над горами и утесами, Все гремит – земля и небо, Святое имя твое будет помниться века, Могучие горы тебе прибежище, о Андраник!
– Идем, полководец пришел, – сказал господин Левон и повел Махлуто в зал.
Тоска Разругавшись с властями Араратской республики и покинув Армению, Шапинанд поселился в Калифорнии, в городе Фрезно. Он тоже сдал нижний этаж своего дома под гостиницу. На стене висели его сабля, мосинская винтовка и военная шинель.
И коня своего Аслана он привез с собой на пароходе в Америку. Сабля с винтовкой, шинель да серая папаха, черные сапоги и конь – вот и все его богатство.
Но к оружию он больше не прикасался. В свободные часы Шапинанд мастерил маленькие табуретки, и многие армяне, отвергнув кресла в американском духе, несли в свои дома его седлообразные табуретки. Кто – для употребления, а кто – просто как память.
– Кто смастерил?
– Полководец Андраник.
– Пойдем-ка и мы одну возьмем себе. И все армяне спешили к мастерской Шапинанда.
Несколько таких табуреток попало даже в Новую Зеландию и Австралию.
А однажды во Фрезно приехал известный ковродел по имени Харзо. Это был тот самый «Йя Маратук», ученик варжапета Мелкона, из села Джртник Бсанской провинции, что в Сасуне. Он прослышал о табуретках полководца и поспешил прилететь на самолете из Манчестера в Калифорнию.
Харзо, окончив мушскую школу, некоторое время жил в Алеппо у своего дяди. Он получил специальное коммерческое образование во Франции, около двадцати лет проработал в Африке, основав там большой торговый дом, и под конец поселился в Англии, в Манчестере. Этот сасунец привез табуретку полководца в Гану, а именно – в город Аккру, а уж оттуда повез ее в Манчестер. Находясь на чужбине, «Ия Маратук» имел обыкновение отплясывать по вечерам с женой «Горани» и «Ярхуштак» – старинные армянские танцы. Усевшись на седлообразный стул, Харзо пел победно: «Я талворикца сын отважный…»
