Черты лица его, казалось, говорили о немецком происхождении. Махлуто разглядел на его лице шрам.
То был Мехмед-эфенди.
Бог ты мой, каким невероятным превращением подвержено человеческое существо за эту фантастически кратковременную жизнь! Это был тот самый мужчина, что с фонарем в руках проводил его к гостинице. Махлуто тогда не разглядел его как следует в темноте. А у Мехмеда-эфенди голос и тот даже изменился.
Бог ты мой, Мехмед-эфенди перед хачкаром, и где – в далекой Калифорнии, во Фрезно!
Одет он был во все черное и поэтому почти сливался с потемневшим от времени хачкаром. Обращенное ввысь лицо, невинный чистый взгляд и смиренно сложенные на груди руки – словно сам Христос возносил молитву в уединении. Хотелось тут же отпустить ему все грехи, если таковые у него имелись. Сейчас он нисколько не напоминал того человека, который сидел в тюремной камере, подогнув ноги по-турецки, и строчил послание султану, отрекаясь от своей веры. Теперь он исступленно желал смыть это позорное отречение, доставившее ему столько страданий.
Много бурь пронеслось над Мехмедом-эфанди. Он давно перестал носить белый шарф на шее, и давно, ох как давно, сошел румянец с его лица! Черты лица его, впрочем, показались Махлуто сейчас тоньше и добрее. Он был, как и прежде, широк в плечах, и та же горделивая посадка головы была. И вот этот могучий человек стоял коленопреклоненно перед каменным крестом и истово молился среди ночной тишины.
Чего только он не делал во имя любви к своему народу! Переодетый фидаи, он под видом жандарма проник в крепость султана. Он считал, что если не откроет ворота этой крепости изнутри, то даже сильный потоп ничего не поделает с этой проклятой силой. Он искренне помогал всем фидаи, не останавливаясь ни перед чем, бесстрашно и безоглядно. Даже такая, казалось бы, мелочь; когда он пришел в монастырь Аракелоц в качестве парламентера от султана, воспользовавшись случаем, он оставил в «отхожем месте» маузер для Геворга Чауша.
После принятия конституции Мехмед-эфенди пережил большое разочарование. Хуриат, на его взгляд, явился, чтобы жизнь превратить в ад. Он находил, что все эти крики о свободе и братстве насквозь лживы. Разница в старых и новых порядках была та лишь, говорил Мехмед-эфенди, что раньше фидаи были начеку и сражались с оружием в руках, а теперь они сложили оружие и спят, опьяненные.
Мехмед-эфенди был одним из тех, кто тайно советовал гайдукам не складывать оружия. «Не теряйте бдительность, не будьте так доверчивы», – говорил он им, так как сам успел уже убедиться, что хуриат был объявлен для отвода глаз, истинная цель его – обезглавить армянский народ, лишить нацию предводителей.
После принятия конституции Мехмед-эфенди, или, как его еще называли, Мехмед-Халыты, несколько лет проработал в Ване чиновником. Он женился на армянке по имени Ангин, у них родилось семеро детей. Дети эти подросли и стали спрашивать отца, какой они национальности. Отец всякий раз отсылал их за ответом к матери. Постепенно дети поняли, что они армяне, только почему-то xoдят в турецкую школу и имена у них не армянские.
И дети Мехмеда-эфенди взбунтовались. Они разбили табличку на двери, написанную на чужом языке, и повесили вместо нее армянскую, дома стали говорить исключительно на армянском языке. Они сняли с себя фески и прочую турецкую одежду и надели армянский национальный костюм. И только отец их по-прежнему носил на голове красную феску.
Однажды один из сыновей Мехмеда-эфенди, Али, прочел где-то в английской прессе официальную информацию «Они, – говорилось там, – только в годы первой мировой войны убили два миллиона армян, разрушили полмиллиона жилых домов, дворцов и старинных крепостей, двести три монастыря, семинарии и две тысячи пятьдесят церквей, превратив в пустыню благоустроенную страну, цветущий край, которому насчитывалось три тысячи лет…».
– И после этого ты смеешь служить у этих варваров и носить на голове феску? – возмущенно крикнул Али и бросился на отца с кулаками.
Напрасно старался отец объяснить сыну, что он пошел на вероотступничество во имя любви к родине, что он помогал армянам и был, в сущности, переодетым фидаи.
Мехмед-эфенди решил уехать с семьей за границу. Его мучила совесть, он не знал, как найти выход из этого безвыходного положения. А тут, как назло, его повысили в должности, и он из Вана переехал в Алеппо, а после – в Дамаск.
В конце первой мировой войны его старший сын был призван в армию и убит в Египте. За помощь, оказанную армянским беженцам, Мехмед-эфенди попал в число подозрительных лиц. С большим трудом он перебрался в Константинополь. В Константинополе армянский патриарх Завен крестил детей Мехмеда-эфенди. Далее Мехмед-эфенди развел свою дочку с мужем, турецким офицером, и выдал замуж за армянина, служащего какой-то конторы; остальных детей он переправил кого в Персию, а кого во Францию.
Вскоре в Константинополе умерла жена Мехмеда-эфенди, и сам он, всеми забытый и одинокий, через несколько лет навсегда покинул Турцию. Он поселился в Америке. Там он поступил на работу к хозяину гостиницы «Путник мушец» Левону. Он жил во Фрезно под именем господина Аветиса, скрывая от всех свое прошлое. Но кто-то все же узнал его и рассказал господину Левону историю Мехмеда-эфенди, и хозяин гостиницы отвел господину Аветису отдельную комнатку.
Перед этой комнатушкой – дверь его находилась под лестницей – Мехмед-эфенди поставил старый хачкар. Откуда он его взял и кто был мастер-каменотес, сделавший хачкар, – оставалось загадкой. Еще он раздобыл где-то старый молитвенник. Уверял всех, что это родовой молитвенник дома Рыжего попа, на нем, мол, гайдуки в свое время давали присягу. На одной из страниц на полях было написано: «Будьте достойны огненного поцелуя пули», Сам хозяин гостиницы не верил ни в существование бога, ни в силу хачкара и молитвенника, но не мешал другим, кто с божьей помощью надеялся вернуть покой своей измученной душе.
Мехмед навсегда отошел от политики. Каждый вечер перед сном он опускался на колени перед хачкаром и, раскрыв молитвенник, принимался молиться. «Я самый несчастный на этом свете человек, – шептал Мехмед-эфенди, – потому что я потерял все – родной край, детей, супругу. Я покинул храм, но и в мечети мне нет места. И в то же время я самый свободный человек на земле этой, совсем-совсем свободный, поскольку никто надо мной не властен, только мое внутреннее «я». Через столько времени я снова обрел путь истинный. И хотя я знаю, что слишком поздно уже, но хочу обнадежить свое внутреннее «я», чтоб не мучиться так». И каждый раз он кончал молитву словами: «Прими мою молитву, святой Эчмиадзин, господь, земная и небесная твердь, я армянин».
Рядом с молитвенником и хачкаром у стены стоял светильник, с которым он каждый вечер выходил искать усталых бездомных путников – чтобы дать им приют.
Никто не посещал Мехмеда-эфенди в его закутке, который скорее напоминал маленькую келью. Здесь он спал на узенькой низкой тахте. Здесь обедал и пил свой кофе. Здесь молился и каялся, далекий от шумных мирских дел. Султаны и короли возвышались и падали, один тиран сменял другого, а он, безучастный ко всему этому, возжигал каждый вечер маленькие свечи перед своим хачкаром.
Старый, почерневший хачкар. Он цеплялся за него как за единственную надежду. Как сон проходили перед его глазами ожившие виденья тех золотых дней, когда он был молодым учителем по имени господин Аветис в селе Икна, в Манаскерте.
Он вспоминал все это и падал без чувств возле оплывающих желтых свечек.
Цветок брабиона Следуя примеру Андраника, Махлуто тоже решил заняться каким-нибудь ремеслом. Он открыл во Фрезно capожную мастерскую. Впервые он проявил свое уменье в Тахврнике, когда ему пришлось чинить обувь Шапинанда. Потом время от времени он выручал своих товарищей-гайдуков, латая им прохудившуюся обувь. Махлуто недолго занимался этим своим старым ремеслом. Вскоре он открыл кофейню в Лос-Анджелесе. Союз армянских эмигрантов, основанный в 1917 году, назначил Махлуто председателем правления.
Целью этого союза было оказывать помощь всем нуждающимся таронцам, очутившимся в Америке. Особое внимание уделялось образованию и материальному благосостоянию беженцев.
В ноябре 1926 года Махлуто, не говоря ничего Андранику, подготовил торжества, посвященные двадцатипятилетию битвы при монастыре Аракелоц. В ответном слове Андраник подробно описал эту историческую битву и, вспомнив погибших у стен монастыря фидаи, горько расплакался.
Незаметно разговор перекинулся к более близким событиям. Вспомнили размолвку Андраника с правительством Араратской Армении.
– Я, – сказал полководец, – покинул Араратскую республику, чтобы не быть участником безответственных действий дашнаков. Для того чтобы построить дом, нужны хорошие зодчие. Дашнакская республика скинула мертвого ребенка, потому что ее руководители заложили здание на песке, вместо того чтобы строить на прочной основе, на земле.
