В соответствии с полученными инструкциями германский штаб в Бресте уведомил русских, что в полдень 17 февраля Германия возобновит военные действия на Восточном фронте. Миссии Мирбаха в Петрограде был отправлен приказ возвращаться на родину.
Несмотря на всю решительность, выказанную Германией, оставалось неясным, понимает ли она сама, чего хочет: заставить большевиков принять продиктованные условия мира или отстранить их от власти. Ни тогда, ни позже Германия не могла определить своих приоритетов: была ли она более заинтересована в захвате русских территорий или в создании в России приемлемого для нее правительства. В конце концов возобладала территориальная жадность.
* * *
Нота Германии о возобновлении военных действий была получена в Петрограде во второй половине дня 17 февраля. На немедленно созванном совещании в Центральном Комитете Ленин вновь призывал вернуться в Брест и капитулировать, но и в этот раз потерпел досадное поражение: шесть голосов против пяти50. Большинство хотело подождать и посмотреть, выполнит ли Германия свою угрозу: если германские войска действительно войдут в Россию, а в самой Германии и в Австрии не произойдет революции, у России еще будет время склониться перед неизбежностью.
Германия сдержала свое слово. 17 февраля ее армия перешла в наступление и, не встретив сопротивления, заняла Двинск. Генерал Хоффман описывал операцию следующим образом: «Это самая комическая война, в какой мне когда-либо приходилось участвовать, — она ведется исключительно в поездах и автомобилях. Сажаешь в поезд несколько пехотинцев с пулеметами и одним артиллерийским орудием, продвигаешься до следующей железнодорожной станции, берешь ее, арестовываешь большевиков, сажаешь в поезд следующий отряд и продолжаешь двигаться вперед. Как бы то ни было, в этом есть очарование новизны»51.
Ленин ухватился за наступление немцев как за последнюю возможность настоять на своем. Пассивность русских войск, хотя не являлась полной неожиданностью, тем не менее поразила его. При полном нежелании воевать Россия оказывалась беззащитной и открытой для вражеского нашествия. Похоже, что Ленин располагал сведениями о наиболее существенных решениях германского правительства, возможно, переданными ему доброжелателями в Германии через большевистских агентов в Швейцарии или Швеции. На основании этой информации он сделал вывод, что Германия собирается занять Петроград и, видимо, Москву. Его бесила самоуверенность его соратников. Ничто (и он понимал это) не могло помешать Германии повторить в России украинский переворот — то есть заменить его, Ленина, марионеткой из правых и затем подавить революцию.
Однако же, когда Центральный Комитет собрался снова 18 февраля, Ленин опять не получил большинства. Его резолюция о принятии условий Германии получила поддержку в шесть голосов — против семи, поддержавших совместно выдвинутую резолюцию Бухарина и Троцкого. Руководство партии безнадежно увязло в разногласиях. Возникала опасность, что раскол затронет рядовых членов партии и дисциплина, основной источник силы партии, придет в полный упадок.
В этот критический момент на помощь Ленину пришел Троцкий: он передумал и вместо того, чтобы проголосовать за свою резолюцию, проголосовал за ленинскую. Биограф Троцкого считает, что сделано это было отчасти во исполнение некогда данного Ленину обещания капитулировать, если Германия введет в Россию войска, отчасти же, чтобы предотвратить возникновение губительного раскола в партии52. При следующем голосовании ленинская резолюция получила семь голосов «за» и шесть — «против»53. Выиграв с этим незначительнейшим перевесом, Ленин набросал черновик телеграммы, извещающей Германию, что русская делегация выезжает в Брест54. Текст был показан нескольким левым эсерам и, когда они одобрили ее, отправлен по назначению.
Однако же очень скоро большевистское руководство испытало шок. Вместо того чтобы прекратить наступление, войска Германии и Австрии продолжали двигаться в глубь российской территории. На севере германские части заняли Ливонию, в центральных областях продвигались, не встречая сопротивления, к Минску и Пскову. На юге наступали австрийские и венгерские части. То, что военная операция продолжалась, хотя Россия объявила о готовности согласиться на условия Германии, могло означать только одно: в Берлине решили захватить русские столицы и свергнуть большевиков. Именно здесь Ленин в свое время поклялся не уступать: по словам Исаака Штейнберга, 18 февраля он заявил, что откроет военные действия только в том случае, если Германия потребует, чтобы его правительство отошло от власти55.
Дни шли, германская армия продвигалась вперед, а ответа на телеграмму все не поступало. Большевистских вожаков охватила паника, и они приняли чрезвычайные меры, одна из которых имела затем очень серьезные последствия. 21—22 февраля, все еще не получив от Германии ни слова в ответ, Ленин составил и подписал декрет, озаглавленный «Социалистическое отечество в опасности»56. В преамбуле говорилось: действия Германии ясно показывают, что она решила свергнуть социалистическое правительство и реставрировать монархию в России. Необходимо принять срочные меры для защиты «социалистического отечества». Одной из них был принудительный призыв «всех работоспособных членов буржуазного класса» в специальные батальоны для рытья окопов. За отказ полагался расстрел. (Отсюда пошла практика принудительного труда, которая впоследствии применялась к миллионам граждан страны.) Следующий пункт гласил, что «неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». (Этим была введена практика наказаний без суда и следствия за преступления, не определенные ни в уголовном кодексе, ни где-либо еще, поскольку старое законодательство было к тому времени упразднено57.) В декрете ни слова не было сказано ни о суде, ни даже о следствии по делам приговариваемых к высшей мере наказания. Таким образом, ЧК получила право убивать, чем она незамедлительно воспользовалась. Эти два пункта ленинского декрета открывали эпоху коммунистического террора.
Ленин предупреждал уже своих соратников, что, если Германия возобновит военные действия, большевикам придется искать поддержки у Франции и Англии, и теперь они оказались вынуждены прибегнуть к этому средству.
Хотя германское правительство долго не могло решить, какому из мотивов отдать предпочтение, оно, наконец, сумело разграничить свои кратковременные интересы в России в связи с войной и имеющую большие перспективы геополитическую значимость России для Германии. У союзников же был только один интерес в России — не дать ей выйти из войны. Коллапс России и перспектива заключения ею сепаратного мира воспринимались союзниками как катастрофа, очевидным следствием которой могла стать победа Германии, поскольку десятки переброшенных на запад дивизий могли сокрушить истощенные силы Англии и Франции прежде, чем подоспеет многочисленное американское подкрепление. Таким образом, для союзников задачей первоочередной важности в отношении России было оживить военные действия на Восточном фронте — либо с помощью большевиков, либо, если это не удастся, с помощью любой другой силы: антибольшевистски настроенных русских, Японии, чешских военнопленных, содержащихся в русских лагерях, или, в крайнем случае, своих собственных войск. Кто такие были большевики, каковы их цели, союзников не интересовало: их внимание не привлекала ни внутренняя политика большевистских властей, ни их действия на международной арене, вызвавшие все большую озабоченность Германии. «Братания», обращения большевиков к рабочим с призывом бастовать и к солдатам с призывом не повиноваться командованию не находили отклика у народов стран Согласия и не представляли поэтому повода для беспокойства. Позиция стран Согласия была ясна и проста. Большевистский режим становился врагом, если заключал мир с Четверным союзом, но оставался другом и союзником, если продолжал военные действия. По словам министра иностранных дел Англии Артура Бальфура, покуда русские воюют против Германии, их дело — это «наше дело»58. Дэвид Френсис, посланник США в России, выражал сходные чувства в письме от 2 января 1918 года, адресованном ленинскому правительству (оно так и не было отправлено): «Если русская армия под командованием народных комиссаров начнет теперь и проведет серьезные военные действия против сил Германии и ее союзников, я буду рекомендовать своему правительству формально признать существующее de facto правительство народных комиссаров»59. Союзники располагали крайне неадекватной информацией о внутренней ситуации в большевистской России, главным образом потому, что не имели к этому никакого интереса. Их дипломатические миссии тоже не слишком хорошо справлялись со своими задачами. Джордж Бьюкенен, посол Англии, был компетентным, но вполне заурядным чиновником дипломатического ведомства; Дэвид Френсис, банкир из Сент-Луиса, оставался, видимо, не более чем «обаятельным старым господином», как выразился о нем один английский дипломат. Ни тот, ни другой, казалось, не понимали всей исторической значимости событий, в центре которых они оказались. Посол Франции Жозеф Нуланс, социалист и в прошлом министр обороны, интеллектуально был более пригоден для выполнения своей работы, но нелюбовь к русским и авторитарная бесцеремонность сводили на нет его профессиональную хватку. Положение усугублялось тем, что в марте 1918 года дипломатические миссии союзников потеряли прямой контакт с большевистским руководством, поскольку не последовали за правительством в Москву, а выехали из Петрограда сначала в Вологду, а затем, в июле, — в Архангельск*. Это заставляло их довольствоваться информацией, получаемой из вторых рук, от агентуры из Москвы.
