евреям, другим меньшинствами и многим нациям мира. «Памяти нет конца. ‹…› Только благодаря тому, что мы, немцы, взглянули в лицо нашей истории, что мы принимаем нашу историческую ответственность, только поэтому народы мира даровали нашей стране новое доверие». Штайнмайер включил в свою речь слова хасидского раввина, ребе Нахмана из Брацлава, правнука Баал Шем Това, которого цитирует Вайцзеккер: «Нет ничего более цельного в мире, чем разбитое [еврейское] сердце». Штайнмайер относит эти слова к немецкой истории с ее ответственностью за миллионы убийств и миллионы страданий, поэтому «любить нашу страну можно только с разбитым сердцем». Готовность разделить горе тех, кому эта страна причинила страдания, составляет суть нашей демократии. Поэтому Штайнмайер признает лишь «просвещенный, демократический патриотизм» и предостерегает от «притягательной силы авторитаризма», от «ненависти и травли, от ксенофобии и неуважения демократии, потому что все это – старые злые духи в новом обличье» [504].
Пастырь бытия в мире без евреев (Мартин Хайдеггер, Алон Конфино)
Другим выдающимся интеллектуалом нацистского периода был философ Мартин Хайдеггер (1889–1976). Всего на год моложе Карла Шмитта, он тоже принадлежал к поколению Первой мировой войны. Как и Шмитт, он не попал в боевые части, а служил на почте [505], а также вел метеорологические наблюдения. Как и Шмитт, Хайдеггер лишь после Первой мировой войны оттачивал свое интеллектуальное оружие и поддержал своим авторитетом мобилизацию и подготовку Второй мировой войны. Как и Карл Шмитт, он не только мог представить себе «мир без евреев», но его оправдывал и обосновывал собственными философскими методами [506].
Хайдеггер тоже заключил союз с национал-социализмом и в 1933 году поступил на службу новому правительству в должности ректора Фрайбургского университета. Однако более глубокое духовное сродство с национал-социализмом обнаруживается в его мышлении лишь к концу 1930-х годов, когда он в качестве преемника Ницше выступил пророком революционного движения и новой эры. Цель нового учения состояла в радикальной перестройке европейской христианской культуры и в создании нового европейского человека. Подобно другим представителям своего поколения, Хайдеггер видел себя в конце долгой истории, в которой взошла заря нового человечества. Он трактовал подъем национал-социализма и его вступление во Вторую мировую войну как «революцию» или восстание молодых, взыскующих нового времени, мира и будущего. Этот эпохальный исторический момент и его характеризовавшую борьбу за новое будущее Хайдеггер описывал не в категориях расовой теории, он говорил о национальных «человечествах» (Menschentümer), таких как русское или немецкое человечество. В этих национальных коллективах он видел потенциал для мощного обновления истории в финальной схватке, которая здесь и сейчас определит будущее мира.
В этом горизонте ожидания Хайдеггер обрел ряд понятийных оппозиций, которые безупречно разграничивают «добро» и «зло» и, таким образом, четко обозначают линию фронта между врагом и другом. Абстрактно-метафизический язык Хайдеггера создает непримиримое противоречие между полюсами. Себя он видит «пастырем бытия» и «нового человечества» [507]. Этот образ жизни и существования он описывает как немецкий, аутентичный, связанный с землей и родиной. На другом полюсе его дихотомии находится не просто внешний враг, а европейский Запад, иными словами, мир и история, в которых живет Хайдеггер, но которые он воспринимает как враждебные и неустанно изобличает. Этот европейский Запад он объявляет банкротом, ибо тот веками шел ложным путем и уже давно утратил связь со своими фундаментальными ценностями. Чтобы показать Запад фундаментальным врагом, Хайдеггер концептуально разделяет «западную культуру» и «западную цивилизацию» и тем самым изобретает «немецкую традицию», которая больше не имеет ничего общего с западной историей Англии, Франции, не говоря уже о США. Философию Хайдеггера питают антагонизм и ресентимент, она нацелена на возбуждение и транслирует чувство угрозы и страха. Тех, кто верит, что все в порядке и идет своим чередом, он считает заблудшими и объясняет им, что они на самом деле жертвы злого демона и всепожирающего чудовища. Таинственный враг – это не что иное, как сама западная цивилизация, которой он придумывает новое название: «Не-сущность» (Unwesen»). С этого момента он окружает ее все новыми определениями: делячество (Machenschaften [508]), нигилизм и «счетно-расчетное мышление», которые погубили Запад [509]. Иногда Хайдеггер говорит о «субъектности», иногда о «воле», «власти» и «бюрократии» – все это разные названия сил, получивших контроль над европейцами. В другой раз он высказывается более определенно о «распространении голой рациональности и расчетливости, которые ‹…› нашли себе прибежище в „духе“». Еще конкретнее становятся высказывания в «Размышлении VIII» в так называемых «Черных тетрадях», которые увидели свет в 2014 году и потрясли «цех» Хайдеггера. Здесь он прозрачней, чем обычно, высказывается о евреях и еврействе: «эта жесткая ловкость, сноровка в исчислениях и спекуляциях, во всяческом хаотическом вмешательстве, на чем и покоится утрата мира в еврейском начале». Говоря о евреях, он неоднократно подчеркивает их «беспочвенность, которая ни к чему не привязывается, все делается только поставленным [себе] на службу». Эти высказывания не были оригинальными для того времени, они воспроизводили стереотипные суждения о евреях и не нуждались в объяснениях в 1930-е и 1940-е годы, поскольку были всем сразу понятны. Даже сегодня не нужно быть специалистом по Хайдеггеру, чтобы понять, что, говоря о технической рациональности, разрушающей Запад до самых основ, он подразумевает не французов, англичан или американцев, а клеймит именно евреев как участников мирового заговора. Кстати, как великолепный знаток греческой культуры и истории, Хайдеггер должен был знать, что истоки расчетливого мышления находятся не в иудаизме, а в древнегреческой или даже месопотамской культуре; достаточно вспомнить о Вавилонской башне и бюрократии, древнегреческом алфавите или теореме Пифагора – ничто из этого не принадлежит еврейскому наследию.
Как «пастырь бытия» Хайдеггер чувствует себя призванным восстановить подлинное наследие европейского «человечества». Но это возможно только начав все заново. Европа должна быть восстановлена из радикально и абсолютно нового начала, после чего мир очистится и омоется от всякого рода делячества, технического расчленения и забвения бытия (Seinsvergessenheit [510]). Новый мир, согласно фантазии Хайдеггера, должен быть освобожден от всего, что накопилось на негативном полюсе его дихотомий. В этой связи он всегда говорит о «борьбе», а не о «войне», всегда об абстрактных принципах и никогда о личностях (Akteuren). Но пока он записывал свои размышления, Германия вооружалась для Второй мировой войны, евреев терроризировали и депортировали, а вермахт захватывал одного европейского соседа за другим. В 1941 году, когда вермахт начал русскую кампанию, Хайдеггер написал текст «О начале», точнее о «Конце истории великого начала европейского человека» [511]. По его мысли, за этим первым началом и его нынешним концом последует другое начало, которое, как замечает Вивиан
