4. Только к концу минувшего столетия удалось понять, что означает «канина зеленая наполома», — зеленый луг у речки Канины, но только в этом столетии наконец приняли, что речь идет о мелком географическом объекте, отлично известном автору «Слова», но утратившем свое значение в настоящее время.
5. Только в 1857 году Максимович[172], а в 1950 году совершенно независимо от него автор этих строк, установили, что следует читать не «с тоя же Каялы», а «с тоя же Канины». Нельзя представлять себе, чтобы подделыватель «Слова» нарочно вносил в него описки, чтобы его испортить. На деле было другое: за почти 600 лет переписок в этом месте случилась описка (или неверное исправление), к счастью, такая, что позволила догадаться, каково должно было быть неиспорченное слово.
6. Несмотря на все старания, сторонники теории подделки «Слова» не могли найти решительно никого, кто мог бы считаться автором «Слова», а ведь русских писателей века Екатерины II можно пересчитать по пальцам, не говоря уже о том, что ни один из них не имел такого яркого таланта, как автор «Слова», и не обладал такими глубокими познаниями в истории XII века, которые заложены в «Слове». Для современника эти знания естественны, для XVIII века они просто невозможны из-за слабого развития истории в ту эпоху.
Отсылая читателя к дальнейшим доказательствам подлинности «Слова» (см. стр. 157–180 упомянутой нашей работы[173]), мы отметим, что Пашкевич оказался не в состоянии отличить научных работ от любительщины, стремящейся к сенсации, и стал на сторону тех, которые подрываются под основы всеславянской культуры.
Пашкевичу мы посоветовали бы прочитать, что писал Адам Мицкевич, немало потрудившийся над пропагандой «Слова» в Европе, и, может быть, он поймет, какую некрасивую роль в отношении всего славянства он играет своей книгой. С горькой правдой можно и должно примириться, но беда в том, что распространяет Пашкевич ложь.
Общий вывод о книге Пашкевича: книга написана ретроградом и не подвигает нас ни на шаг вперед в познании прошлого, наоборот, отбрасывает нас назад, ибо заставляет тратить силы на опровержение лжетолкований. Поучиться у Пашкевича нечему, ибо в книге его нет ни одной новой, свежей мысли, единственное оригинальное (толкование слова «язык» как «вера») совершенно неприемлемо, книга Пашкевича совершенный пустоцвет. Книга эта — огромная личная трагедия, ибо книгу никто добром не вспомянет.
Однако налицо есть нечто и похуже личной трагедии: славянин, знающий историю славянства, будь то чех, русский, поляк или украинец, мгновенно поймет, что на книгу просто не стоит обращать внимания, зато иностранец, в особенности англичанин, может искренне поверить Пашкевичу, принимая в особенности во внимание внешнюю наукообразность книги.
Таким образом, в 1954 (!) году ум иностранца набивается «развесистой клюквой» о России. Это тоже трагедия, основа ее лежит в ложном методе историков.
8. О так называемой «Записке готского топарха»
«Записка готского топарха» породила уже значительную литературу, главным образом русскую. Работа F. Westberg’a «Die Fragmente des Toparcha Goticus (Anonymus Tauricus) aus dem 10. Jahrhundert», опубликованная в 1901 году в «Записках Императорской Академии Наук» (VIII ser., Историко-филологическое Отделение, том V, № 2, стр. 1—126, с таблицами; Academie Imperiale des Sciences de St. Petersbourg. Memoires, VIII ser. V. Classe Historico-Philologique) является одной из самых основных.
Будучи весьма солидно обоснованной в некоторых своих деталях, она, однако, проблемы не решила, скорее запутала ее, ибо центральный вопрос решен ею неверно.
Основной вывод ее: записка принадлежит готскому топарху, т. е. жителю южного берега Крыма, и главнейшие события развиваются будто бы на территории Крыма в связи с войной с хазарами и дальнейшим заключением союза со Светославом Завоевателем.
Произведя анализ записки, мы, как и некоторые другие исследователи, пришли к заключению, что к Крыму она не имеет никакого отношения.
Вестберг упустил самое главное: записка написана по-гречески, о готах в ней не сказано ни слова, не сказано ни слова ни о Херсоне, ни о Кафе, ни о Пантикапее, чего нельзя избегнуть, говоря о событиях в Крыму. Речь идет о каком-то небольшом греческом городке к югу от Дуная.
Основным доказательством «за» Вестберг считает то, что упоминается «Klemata»; он указывает, что это слово упоминается, как собственное имя, только Константином Багрянородным в его сочинении «De Administrando Imperio» («Об управлении империей») и нигде более во всей византийской литературе не встречается. Багрянородный, однако, пишет не «Klemata», а всюду «Klimata». Хотя буквы «i» и «е» некоторые путали из-за сходной фонетики, есть основания думать, что речь идет не об одном и том же. Итак, топарх говорит о городке «Klemata», Багрянородный — о южной области Крыма «Klimata», причем последний термин употребляется только Багрянородным.
Из разных отрывков Багрянородного ясно, что Klimata он называет южную часть Крыма между Херсонесом и Боспором, Вестберг делает произвольное заключение, что не только целая область называлась Klimata, но и существовали крепость и город с таким же названием. Такого города история не знает, между тем автор записки говорит именно о городке Klemata.
Из записки видно, что город Klemata обладал слабыми стенами и что греки (о готах не сказано ни слова!) жили в разоренном еще прежде теми же варварами городе. Когда городу стала угрожать новая опасность, топарх восстановил кое-как крепость. Варвары отступили перед войском топарха «немногим более 100 всадников и 300 стрелков». Значит, это был небольшой город с населением в 3–4 тысячи человек, не более.
Из записки видно, что варвары разрушили поблизости «более десяти городов и не менее пятисот поселений». Это относиться к Крыму не могло, ибо 10 городов там, возможно, и было, но 500 сел существовать не могло, ибо их нет даже и теперь, когда населенность Крыма возросла во много раз.
Что речь шла не о Крыме, видно из того, что в минуту смертельной опасности топарх не обратился за помощью ни в Херсонес, ни в Кафу, ни в Боспор, ни, наконец, к каким-нибудь соотечественникам-готам в горном Крыму.
Когда опасность временно миновала, топарх обратился к соседям с вопросом, что делать теперь. Эти соседи не были ни греками, ни готами. Klemata был греческим поселением где-то далеко от родины среди чужого народа.
То обстоятельство, что топарх искал себе союзника «за Дунаем», дает некоторое представление о локализации Klemata: Klemata был к югу от Дуная. Нападали какие-то варвары, переходя Дунай, но в тылу своем они имели руссов, к ним-то за помощью и обращался топарх, возможно, именно к князю Светославу.
Вестберг не учитывает нелогичности выражения — может ли человек, живущий в Крыму, сказать о князе в Киеве, что он «за Дунаем», ведь Дунай совсем в стороне, границей скорее является Днепр.
Далее, возвращаясь домой, топарх переправляется через замерзший только что Днепр и попадает в Маврокастрон. Маврокастрон — это Ак-Кермец турок, Аккерман русских, Белгород летописей, современный Белгород-Днестровский. Ясно, что топарх шел к Дунаю, а не в Крым, возвращаясь домой.
Топарх пересек Днепр где-то в нижнем течении с востока на запад. Могут спросить: почему, ведь Киев на правом берегу. Дело было в начале зимы, т. е. когда князь был в полюдье, естественно, что топарх, торопясь, поехал туда, где был князь, например, в Переяславль. Заключив договор, топарх направился домой и вынужден был перейти Днепр в момент его замерзания. Картина произвела на него сильное впечатление, и он оставил нам ее описание. Никаких дат, как и имен, в записке нет. Астрономическое наблюдение топарха дало возможность Вестбергу установить, что Сатурн занимал указанное положение только в 963 году. Отсюда можно сделать вывод, что топарх ездил заключать договор только со Светославом. Однако положение Сатурна после захода солнца могло быть таким же и до 963 года, т. е. относиться к совсем другой эпохе.
Уточнить ничего нельзя, ибо, сколько можно судить, умолчание записки в отношении деталей намеренное, своего рода шифровка.
Перейдем к выводам: 1) так называемая «Записка готского топарха» никакого отношения к готам не имеет, ни прямо, ни косвенно о них не сказано ни слова, поэтому записку следует называть «запиской греческого топарха», ибо написана по-гречески и речь идет о греческом городке Klemata, 2) никакого отношения к Крыму эта записка не имеет: города Klemata в Крыму не было, была целая область, называвшаяся Klimata, ни одного крымского города не упомянуто ни в событиях с варварами, ни на пути домой, ни слова не сказано о море и т. д.; речь идет о каком-то небольшом греческом городке в районе Дуная, 3) вполне возможно, что в основе записки лежало заключение договора между топархом Klemata и Светославом, но утверждать положительно этого нельзя. Даже если бы это было действительно так, то из факта договора ничего интересного для истории выжать нельзя.
