Если какой-то норманн (допустим!), живя на чужбине, пишет на предметах самого житейского свойства по-славянски — это значит, что он уже не норманн. Насколько беспредметно мышление Пашкевича видно из того, что он не задает себе вопроса: почему же в Гнездове, «большом норманнском центре», в котором раскопки велись много лет, не найдено ни одной иностранной надписи ни на одном предмете?
7. Каков Пашкевич как ученый, видно из следущего. Известно, что когда Владимир Великий при помощи варягов (не одних, конечно, варягов) сел наконец в Киеве, он выбрал из них наиболее необходимых для него людей и рассадил их на прокорм по разным городкам, остальную же массу отправил в Царьград.
Говоря о митрополите Иларионе, первом митрополите из русинов, а не греке, как это мы доподлинно знаем из истории, Пашкевич пишет: «Hilarion might well be the son of one of these dignitaries», т. е. считает весьма возможным, что «Иларион был сыном одного из этих знатных варягов».
Отсюда видно, какой злостной предубежденностью против руссов напичкан поляк, казалось бы, славянин, Пашкевич: он не может себе представить, чтобы среди славян нашелся человек, который своим талантом выдвинулся до сана митрополита, поэтому он предполагает: «да, но его отец, вероятно, был варяг». В способности варяга-германца он свято верит даже тогда, когда мы доподлинно знаем, что Иларион был русин.
8. Не только способ мышления, метод научной работы, но и оценка и передача фактов Пашкевичем заслуживают самого сурового осуждения. Вот что он пишет: «…the sister of Dobrynya, a Novgorodian lady, was the wife of Svyatoslav. This marriage must have taken place during Svyatoslav’s rule on the banks of Lake Ilmen»[168].
Каждому ученику со школьной скамьи известно, что Малуша была вовсе не «lady», а девка-ключница у княгини Ольги, была она дочерью Малка Любечанина, а вовсе не новгородка; никогда замужем за Светославом не была, а имела от него незаконного ребенка — Владимира. Мы знаем, что княгиня Ольга, узнав о связи Малуши со Светославом (тогда уже женатым на венгерской княжне), разгневалась на Малушу и услала ее в село Будутино (очевидно, рожать). Вот какая «lady» была Малуша.
Далее, ни один источник, за исключением Константина Багрянородного, не говорит ни прямо, ни косвенно, что Светослав когда-то княжил или вообще бывал в Новгороде. Даже Иоакимовская летопись, оригинальная летопись Новгорода, об этом не говорит ни слова.
Да и когда он мог княжить там? В момент смерти отца ему было 3–4 года, далее всё время регентствовала Ольга и он, естественно, был при матери. Возмужавши, он начал походы, но все они были направлены либо на восток, либо на юг. Новгородом он так мало интересовался, что оставил Новгород без князя из-под своей руки, поэтому новгородцы сказали ему прямо, что если он не даст им кого-то в князья, то они сами себе найдут князя на стороне. Из сказанного выше видно, как неточен Пашкевич и как он может легко быть обманутым ошибочным сведением Багрянородного.
9. Какова научная объективность Пашкевича, видно из следующего (стр. 99): «Danilo accepted the Latin faith, and the Volynian chronicer records that fact without a word of reproof»[169]. О принятии князем Данилом Галицким латинской веры нет ни в русских летописях, ни в латинских документах. Верно то, что Данило принял от папы корону в знак своего могущества, были переговоры о подчинении Галиции юрисдикции римского папы, но с сохранением языка и всех обычаев православной церкви.
Поэтому понятно, почему волынский летописец не поставил Данилу никакого упрека: Данило, как был всю жизнь православным, так и умер православным. Данило, видя страшную опасность от надвигавшихся татар, просил у папы военной помощи. Тот ему обещал, но ставил условием переход Галиции в латинскую веру. Данило готов был подчиниться главенству папы, но при условии сохранения всех обрядов православной церкви (намечалась известная форма унии). Папа прислал королевскую корону, но военной помощи не дал. Не корона и не королевское звание интересовали Данила; видя, что военной помощи он не получит, он прервал переговоры с папой и на этом все дело кончилось.
Сам Пашкевич говорит: «The said Prince, however, not having received the promised help against the Tatars, returned to the Eastern Church»[170]. Данилу нечего было возвращаться в восточную церковь, ибо он из нее и не выходил, но Пашкевичу хочется хоть как-нибудь примазать галицкого князя к латинской вере.
Подобных лжетолкований и неточностей в книге Пашкевича очень много, и мы не ставим своей задачей их указывать. Остановим наше внимание только на двух пунктах.
Первый пункт: вся книга Пашкевича построена, в сущности, на одной неверной предпосылке, которую он пытался обосновать в 1-й главе. Пашкевич утверждает, что слово «язык» означало в древности: 1) язык, т. е. речь данного народа, 2) самый народ и 3) веру данного народа.
Последнее предположение неверно — все примеры, приведенные Пашкевичем, толкуются более просто, естественнее и логичнее с точки зрения двух первых понятий, разбор этих примеров мы считаем излишним. Остановимся только на одном примере.
В договоре 1269 года Ярослав, князь новгородский, употребил выражение: «немцы, готы и все латинские языки».
Пашкевич говорит: раз, мол, употреблен термин «латинские языки», значит смысл здесь необыкновенный, ибо есть один латинский язык; следовательно, делает он вывод, слово «язык» означает здесь «веру».
Пашкевич настолько примитивен в своей логике, что не замечает противоречия, бросающегося в глаза: а разве латинских вер было несколько?
Договор назвал прочие народы «латинскими» потому, что в те времена международным языком науки, дипломатии, религии и торговли был латинский язык. Всей огромной начитанности Пашкевича не хватило, чтобы догадаться подставить в текст его значение слова «язык», т. е. «вера». Что же получаем? Никакой «немецкой» веры в те времена еще не было, ибо Лютер еще не появлялся, никогда готландцы не имели особой веры, чтобы выделять их из семьи народов особо, наконец, латинская вера была одна. Абсолютная недопустимость предположения Пашкевича отсюда видна достаточно, разбор других, подобных же примеров, — пустая трата времени.
Отсюда также вытекает, что главное дело не в фактах, начитанности, а в ясном мышлении.
Второй пункт: Пашкевич считает «Слово о полку Игореве» подделкой. После работ советских исследователей за последние 35 лет, и, смеем надеяться, нашей (см. «Слово о полку Игореве», вып. 1–4. Париж, 1950–1953), такое мнение является диким анахронизмом. Мы обращаем внимание на следующие факты:
1. Игорь, спасшись из плена, поехал в Киев поклониться Богородице Пирогощей. Но икона эта, по данным всей религиозной и исторической литературы, была увезена за много лет до этого Андреем Боголюбским во Владимир и стала называться «Владимирской». В 1800 году, когда вышло печатное издание «Слова», в этом были убеждены все, в том числе и сам Мусин-Пушкин, бывший к тому же обер-прокурором Святейшего Синода. Значит, автор «Слова» попался на подделке!
Однако в нашей работе мы показали, что были в Киеве две иконы: одна, настоящая «Пирготисса», и другая (взятая Андреем Боголюбским, о которой сказано в летописи: «юже привезоша в единомь корабли с Пирогощею», и ставшая «Владимирской». Значит, Игорь поклонялся настоящей «Пирогощей». Таким образом, в противность всем религиозным и историческим авторитетам 1800 года, автор «Слова» оказался прав, он, современник событий 1185–1187 годов, знал истину.
2. Ни один исторический источник не говорит ни слова, что Ярославна была в Путивле, ожидая мужа из похода. Откуда мог заимствовать автор «Слова», если он был подделывателем, эту подробность? В ней видели только фантазию автора, но оказывается, что «Житие святой Евфросинии» говорит то же.
Конечно, враги «Слова» сейчас же выдвинут предположение, что «Житие» заимствовало эту подробность из «Слова», но: 1) «Житие» написано задолго до 1800 года; 2) «Житие» сообщает и объясняет факт: святая Евфросиния поехала в Путивль, чтобы утешить в беде Ярославну, которая приходилась ей двоюродной сестрой; 3) их родственные отношения могут быть вскрыты, только основываясь на успехах исторической науки после 1800 года. Таким образом, «Житие» никак не могло заимствовать факт пребывания Ярославны в Путивле из «Слова». Тогда, скажут, значит, «Слово» заимствовало из «Жития». Но можем ли мы поверить, что фальсификатор «Слова» использовал для подделки такие источники в сочетании: летописи, заметку (рукописную) на полях «Апостола» 1307 года, «Задонщину» (до ее опубликования) и «Житие Евфросинии», причем из последнего заимствовал только одно слово — «Путивль».
3. Автор «Слова», упоминая о Плеснеске, говорит о какой-то «дебри Кисани»[171]. Выяснилось, что речь идет о бывшем городе в Галиции (ныне крошечное село) на границе с Волынью. Нам удалось найти двух образованных галичан, один из которых родился, а другой жил в Плеснеске; оба утверждают, что один из оврагов, окружающих развалины старого городища, называют до сих пор «дебрь Кисань» («дебрей» называют в Галиции овраг, заросший лесом). Значит, фальсификатор должен был знать мельчайшую топографическую подробность в государстве, которое даже не было под властью Екатерины II! Более того: выяснилось, что Плеснеск с «дебрью Кисанью» принадлежал когда-то Светославу III еще до того, как он стал великим князем в Киеве. Видел он во сне тот город, который ему когда-то принадлежал. И даже это знал фальсификатор, т. е. то, что стало достоянием исторической науки только далеко после 1800 года.
