— Прости, — говорил он, — пошли тебе Господи вечер сей без греха сотворити!
— А ты, кормилец, ангельская твоя душа! — прибавил он потом, немного помолчав и подумавши, — меня не тронешь? Не тронешь за то, что тебе наговорил: может, какую глупость, не ведаючи, вывалил. Памятью-то уж больно слаб стал. Иное и не хотел бы сказать — сказывается! Прости ты меня, старика-дурака досельного. В гроб бы мне уж надо, вот что! Прости, твое благополучие!
Суровость климата, а вследствие того скудость почвы, которая способна произращать только один ячмень, всегда не дозревающий, плохого качества и в малом количестве, наконец (и это главнее всего) — близость моря, отвлекают усть-цилема от домашних работ и приурочивают его к странствиям в дальнюю сторону.
Большую часть весны и лета они, как и все приморские жители, проводят на море: или около устья Печоры или даже на Новой Земле. Осень, самое рыбное время для Печорского края, призывает усть-цилемов к дому, или, лучше, к родной реке. Только зима — и это особенное счастие, исключительное право для них, сравнительно с другими приморскими жителями Архангельской губернии — находит их дома. Но в это время усть-цилему уже положительно делать нечего, если не накопилось (и лишь у самых богатых изних) излишнего количества рыбы для продажи. Дальние поездки на места сбыта — на пинежскую и Усть-Важскую ярмарки отнимают, правда, у них большую часть глухой зимней поры, не принося существенных выгод. Рыба, сравнительно с Пустозерскою волостью, добывается в усть-цилемских участках по Печоре в значительно меньшем количестве. Лов и сбыт добытого лесного зверя (лисиц, выдр, песцов, горностаев, белок) также сравнительно ничтожен. Оленеводство, по словам старожилов, обогатившее наружно слободу, теперь в решительном упадке, по причине сильного соперничества Ижемской волости ("Ижемцы").
Вот почему сильно развившаяся в последнее время в этой волости страсть выселяться в другие места, даже за уральский хребет, на Обь (за Сибирский камень, по их выражению), — значительное количество усть-цилемов в наймах у богатых ижемцев и пустозеров. Больщая часть промыслов идет на вымен хлеба и других необходимых для домашнего обихода предметов, привозимых издавна усть-сысольскими торговцами, а в последнее время сильно набившими руку в коммерческих операциях ижемскими крестьянами. Мелкий рогатый скот, по большей части комолый, — давнишний предмет внимания усть-цилемов, дает, правда, сравнительно значительное количество сала и масла, но и эти продукты находят более выгодный сбыт только в руках наезжающих купцов и торгашей. Выставляют, правда усть-цилемы всякому проезжему и захожему гостю не туземные лакомства: кедровые орехи, пшеничные баранки, известные у них под названием калачиков, вяземские пряники (во имя исконного обычая гостеприимства); пьют даже чай не с медом, а с сахаром; но и за этой щепетильной роскошью можно усмотреть внимательным взглядом самую неприглядную и вопиющую бедность, всю в лохмотьях и заплатах. Дома все до единого расшатало бурными ветрами со стороны моря и огромной Большеземельской тундры, всеми пургами, хивусами, замятелями, куревом и размыло проливными весенними и осенними дождями. Нет (по словам достоверных свидетелей и умных старожилов не из деревенского сословия) ни одного слобожанина, на которого можно было бы указать как на достаточного, не говоря — богатого. Повсюдная бедность, вопиющая бедность! Между тем, нет ни одного селения (исключая толковой Ижмы), в котором была бы сильнее развита грамотность, как в усть-Цильме. Здесь, естественно, как и во всех других местах России, надо искать причину в расколе, сильно развитом по всей волости*.
Как непреложный факт, за истинность которого можно ручаться, известно, что все архангельские раскольники грамотны. Такова и Усть-Цилемская волость. И вот почему становится понятным известное всем ученым - исследователям отечественной старины богатство здесь старинных памятников письменности в актах, отдельных монографиях, старопечатных книгах, грамотах и других бумагах. Они свято хранятся здесь на тяблах, в чуланах и крепких сундуках за замком не как вещи, имеющие ценность, как нечто старое, пережившее много столетий, но как материал для поучения и чтения назидательного, усладительного, душеполезного. Пишущему эти строки удалось видеть свежие, недавние копии, целыми томами большого формата, со старопечатных книг и целые сборники-книги, которые поразительны по той разносторонней пытливости и любознательности, с какими старались записывать печорские грамотеи все, что могло интересовать их и насколько позволяли то делать небогатые относительно средства. Достоверно, однако же, и то, что здесь заводилось училище, но усть-цилемы не приняли его по той причине, что в нем обещали учить по новым, а не по старым книгам, и опять обратились к своим доморощенным грамотницам-бабам, по обыкновению, престарелым сиротам, вдовам или засидевшимся до поздней поры девкам.
Такова вся жизнь усть-цилема, несложная по обыкновению, как и вообще жизнь всякого простого русского человека, по тем сведениям, которые посильно удалось мне собрать в недолгое пребывание в Усть-Цильме.
Родится он в бане, под присмотром и на глазах досужей приспешницы родильного дела бабки-повитушки пять суток выдерживают его в банной духоте и теплоте, часто обмывая. Роженица тоже моется и тоже, до истечения пяти суток, выйти из бани не смеет. В избе на шестые сутки новорожденному дается имя ставленой девкой или стариком, по старопечатному требнику и при благословении дониконовским крестом. Дальше стараются всеми мерами уберечь дитя от недоброго взгляда и неладного оговора чужим человеком: в противном случае вспрыскивают его через уголь холодной водой до судорожного состояния во всем молодом, нежном теле. Потом целых полгода пеленают его усердно и крепко, чтобы не выросло дитя уродом, и не кажут ему сильного печного света, чтобы не косило оно потом во всю жизнь глазами. Годовалых кладут на закорки подростков сестренки или братишки, и дают право выходить на улицу дышать свежим воздухом и развивать на неоглядных полянах, обступивших кругом селение, молодое зрение, которое во взрослом состоянии пригодится при стрелянии дичи и лесных зверьков прямо в мордочку. На вольном просторе и при неудерживаемой ничем свободе ребенок развивается в куче соседних ребятишек-сверстников дальше, во все время до тех пор, когда он делается полным парнем-женихом. Смирен он с детства — его бьют и делают подневольным мучеником всех детских капризов; боек он — ему первый скок в чехарду, ему переднее место во всех играх. Везде он — из главных зачинщиков, а потому чаще бит и отцом своим, и чужими, и сельским начальством. С раннего возраста, лет с трех или четырех, он уже в лодке, на воде, с веслом в руке на детских шалостях, а вскоре и в серьезных работах, где требуется от него ответа нешуточного. Его посылают по ягоды за Печору и туда же стеречь и считать пасущуюся скотину. Он уже сидит на лошади, как большой, уже умеет при ветре справиться с парусом и не опружиться, за отсутствием отца на промыслы, помогает бабам дрова колоть, печь затоплять и во всех домашних работах умелый человек и большое толковое подспорье. Вот он и на рыбных промыслах побывал, и в тундре ходил за оленями, м ими умеет править, и знает весь обиход при этом... Он уже большой подросток и в поседках на святках, и в супрядках в Филипповом посту видит не простую ребячью забаву, а что-то побольше и посерьезнее и потому не пропустит приглянувшуюся ему девку без щипков и щекоток. "Вот, — толкуют бабы, - еще полный жених заводится". Девки и его в счет кладут во всех затеях: будет ли то артельная прогулка за ягодами в дальний лес или посиделка с хухольниками (ряжеными) когда любят в избах гасить лучину и выгонять лишний народ вон на улицу. Парень замечен невестами и одною особенно преследуется на всех встречах и перекрестках. И сам не прочь на ответ и привет и сует выбранной суженой горсть медовых лряников, кедровых орехов, перемигивается часто и многозначительно. Раз платок подарил: узнали бабы об этом и решили, что парень скоро засвататься должен, — и не обманулись. Жених дождался только, когда прошли святки и когда минуло ему семнадцать лет — срок, установленный местным обычаем, и послал сваху, накануне перемолвившись с суженой за банями. За согласием не стоит дело: родители невесты знают, что дочь — ненадежный товар, залежится — с цены спадет, а парни по деревне все равны, ни один не лучше другого, все на одну колодку деланы. Знают они это, и велят жениху нести запрос (от 10 до 15 рублей серебряными деньгами), по очень старинному обычаю; "деньги на стол, так и невеста за стол". Пьют запой на женихов же счет и с женихом вместе, который знаком с кабаком еще с юных лет (13-ти и много с 14). Таковы усть-цилемские обычаи! На смотринах этих творят и рукобитье, и назначают день свадьбы, но не откладывают его на долгий срок. Промысловый народ, весь без исключения, не любит разводить пиры, по обычаю приволжских губрний, особенно усть-цилемы, у которых всякий грош на счету и решительно нет ни одного лишнего. На другой же день, рано утром, выбираются дружки из тех ребят, у которых есть синие кафтаны; у женихова на правом плече нашивают ленты, у невестина дружки — на левом: оба в тот же день ходят сзывать по домам родных к знакомых на завтрашнюю свадьбу.
