В короткий период работы второй Государственной думы в 1907 году напряженность вокруг аграрного вопроса только усилилась. Декларация правительства, с которой выступил П.А. Столыпин, была более яркой, чем речь И.Л. Горемыкина в предшествующей думе, но на деле мало что добавляла нового[1105]. Очевидцы передавали, что на крестьянских депутатов она «произвела страшно тягостное впечатление»[1106]. Однако кадеты, напротив, встретили выступление нового премьера с удовлетворением и надеждами, рассматривая его в качестве основы для законодательной деятельности. А кадетские лидеры заговорили о желании правительства найти общий язык с думой[1107]. В аграрном вопросе партия народной свободы постепенно дистанцировалась от требования безвозмездной передачи земли крестьянству. Так, уже Н.Н. Кутлер рассуждал не о даровом отчуждении, а о необходимости справедливой оценке наделов, по которой следовало бы производить их выкуп у помещиков. Как он уверял, идти на уничтожение земельных владений нельзя: ведь тогда непонятно как же быть с другими видами собственности[1108]. Подобные разговоры вызвали на заседаниях взрыв негодования крестьян: в адрес кадетов посыпались откровенные обвинения в антинародной позиции. Вот наиболее спокойное:
«Было время, когда мы слушали вашего голоса, но вы нас завели в такую пропасть, в такую пустыню, откуда нет другого выхода, – как только с голоду умирать или прогнать этих пастырей, да самим идти на вольный простор свободной жизни...
Партия народной свободы совершенно отказывается от справедливого решения коренного аграрного вопроса, она стремится только к практичности аграрной реформы»[1109].
Нередко звучали и реплики с откровенными угрозами. Как, например:
«дворянство у русского мужика состоит в громадном неоплатном долгу. Я сейчас заявляю об этом, и мы будем еще иметь счеты с нашим врагом»[1110].
Ход работы второй думы наглядно демонстрировал, насколько расходились интересы либеральных кадетов и народных представителей в их противостоянии с правительством.
Вообще, наиболее привлекательными для народа в тот период были не либерально-конституционные и даже не революционные, а правые организации, с их православно-монархической идеологией. Причем, судя по документам, представители крестьянских низов, принимавшие участие в работе различных форумов правых обычно идентифицировали себя как старообрядцев. Ничего подобного не наблюдалось при контактах крестьян с теми же кадетами или октябристами, у которых определяющее значение имела веротерпимость, а не конфессиональная принадлежность[1111].
Программа правых, напротив, провозглашала православие господствующей верой Российской империи, «не делая в Православии никакого различия между представителями старого и нового обряда»[1112]. Очевидно, что привычная религиозная практика, в отличие от размытой веротерпимости, отвечала коренным потребностям простых людей, которые охотно позиционировали себя не просто как приверженцев старой веры, но как защитников русских традиций от либерально-конституционных веяний. Многочисленные адреса и обращения старообрядцев к верховной власти подтверждают это. Возьмем типичный пример – адрес от 2000 староверов Ковенской губернии. Наследники Сусанина (как они сами себя называли) гневно клеймили смуту «как злую болезнь, вкравшуюся в наше русское Государство, которая на святой Руси мешает ведению правильной жизни», и выражали свою готовность к борьбе с внутренними и внешними врагами, напоминая, что «Минин и Пожарский ни университетов, ни гимназий не знали, а за святую Русь крепко держались»[1113]. На собраниях старообрядцев провозглашалась господствующая роль русского народа в государственной жизни, раздавались требования объявить евреев иностранными подданными и лишить их права участия в Государственном совете и Государственной думе, в городских и земских учреждениях; сама же Дума рассматривалась в качестве совещательного органа при монархе[1114]. Такую же позицию занимали старообрядцы на форумах правых сил. Так, с трибуны III Всероссийского съезда русской земли они изливали потоки верноподданнических речей, испытывая особую гордость за то, что никто в их рядах не позволял себе крамольных идей и выпадов против отчества (за исключением одного негодяя – убийцы Плеве – Сазонова, который проклят истинно русскими людьми)[1115].
Напомним: эти патриотичные старообрядцы были простыми крестьянами, с типичными потребностями и социальными устремлениями. А лидеры правых сил из числа монархически настроенных аристократов и дворян принадлежали к прослойке богатых землевладельцев и были убеждены, что «нарушение прав собственности неизбежно вызовет неуверенность в завтрашнем дне, упадок бодрости духа и предприимчивости»[1116]. Прекрасно понимая абсурдность ситуации, они, продолжая декларировать неприкосновенность частной собственности, не менее уверенно рассуждали о преодолении крестьянского малоземелья, о продаже наделов крестьянам по доступным ценам за счет добровольного выкупа земли у владельцев с компенсацией разницы государством и т.д.[1117] Не беремся сказать, вдохновили ли крестьян такие перспективы, да и вообще, мог ли хоть кто-то серьезно отнестись к подобным планам, включая самих авторов. Определенно одно: несовместимость коренных интересов невозможно было преодолеть, апеллируя лишь к истокам веры и призывая к единению во имя будущего. Жизнь требовала ответа: неприкосновенность земельной собственности или отчуждение частных земель в пользу неимущих.
В монархическом лагере сложилась парадоксальная ситуация: все без исключения патриоты воспринимали императора как царя-батюшку и единственного заступника за его верных подданных. Только помещики ожидали, что монарх защитит от посягательств их земельную собственность, а крестьяне стремились к ее перераспределению из частного пользования в общинное. Это противоречие особенно ярко проявились в октябре 1906 года, на Третьем форуме правых, во время которого несколько существующих структур должны были слиться в одну крупную православно-монархическую организацию. При этом все понимали, что объединиться на основе программы, подготовленной видными деятелями правых, невозможно[1118]. Рядовые участники предлагали свои варианты; один из них, отвечая на упреки в некомпетентности, заявил, что программа предназначена не для приват-доцентов, а для русского народа, «который ни малейшего понятия не имеет, что такое платформа, помимо разве той платформы, что возят жиды мебель на дачи»[1119]. Поучения, адресованные крестьянским представителям, вызывали у них раздражение[1120]. Все это вынудило В.М. Пуришкевича выступить за сохранение статус-кво:
«Силы ума пусть централизуются вокруг Русского собрания (элитная организация монархического дворянства – А.П.). Темные же народные силы – группируются вокруг Союза Русского народа. Для русского дела признаем, что соль ума в Русском собрании, а силы народные – в Союзе Русского народа и Всенародном русском съезде»[1121].
Крестьянский проект, будучи неотъемлемой частью общественного подъема начала XX столетия, в корне отличался от проектов либерально-конституционных. Первый опирался на вековые традиции, наиболее полно отвечавшие представлениям простых русских людей об устройстве общественной жизни. Либерально-конституционные проекты основывались на трансформации и утверждении в российской практике образцов, выработанных европейской политической мыслью. Их идеи оставляли равнодушными народные массы, явно предпочитавшие национальные монархическо-православные принципы принципам универсально-либеральным, – и этот настрой хорошо улавливала власть.
Правительство на протяжении долгого времени именно крестьян считало надежным оплотом самодержавного государства и потому стремилось законсервировать народный уклад жизни. Вместе с тем оно практически не интересовалось тем, как функционирует община – этот самой историей сформированный институт. Первые серьезные сведения были получены благодаря отечественной науке и публицистике л ишь в конце пореформенного периода (в 1880-1890-х годах). Оказалось, что крестьяне по-своему понимают экономические процессы. Так, отношение к собственности базировалось у них не на римском праве, как в любом цивилизованном обществе, а на обычае, руководствовавшемся трудовым началом. Этот специфичный взгляд лег в основу крестьянского движения, развернувшегося в начале XX столетия. Целью крестьянских бунтов был захват земель помещиков и кулаков; при этом бунтовщики апеллировали к самодержавию, с помощью которого рассчитывали перераспределить собственность на основе общинного пользования. Такая социальная программа оценивалась ими как подлинно справедливая и, разумеется, никак не состыковывались с программами буржуазных партий, которые не могли согласиться с попранием принципов собственности. С другой стороны, идея отчуждения частных земель – за что ратовали революционные организации – также не пользовалась популярностью у крестьянства, поскольку ему пока еще были малопонятны республиканские механизмы решения проблемы.
