Отставшие немецкие солдаты усугубили и без того опасную ситуацию. Однажды вечером они постучали в дверь, совершенно изможденные и обессилевшие, и попросили еды и убежища. Я приютил их на несколько часов, но потом им пришлось уйти в темную ночь. Если бы их нашли русские, и мы, и они были бы расстреляны.
Во вторник, 21 февраля, я чувствовал себя очень плохо из-за острого расстройства желудка, и мне пришлось лечь. Несколько русских вошли в мою комнату, один из них - офицер. Он производил впечатление интеллигентного и утонченного человека, много выше среднего уровня. Он бойко начал беседу, описывая свои приключения и обращаясь ко мне вежливо "господин посол". Затем он попросил ручку и чернила и выписал мне охранный пропуск. Я поинтересовался, был ли он из верховного командования или из ГПУ, и тут услышал, как другой офицер зашел на кухню и разговаривал с моими слугами. Он выписал мне потом точно такой же документ, добавив в нем, что я был послом в Москве до 1933 года и что я старался установить дружественные отношения с Советским Союзом, но что был снят со своего поста пришедшими к власти национал-социалистами. Я почувствовал облегчение и подумал, что опасность миновала и что впереди меня ждут более спокойные времена. Однако вечером дела приняли драматический и неожиданный оборот.
Похищение
В 11 часов вечера старый слуга вошел ко мне в комнату и доложил, что какие-то немецкие офицеры настоятельно желают видеть меня. Предположив, что это отбившиеся от своих солдаты, пробирающиеся к германской линии фронта, я распорядился, чтобы их накормили, но что потом будет лучше для всех нас, если они уйдут. Однако слуга ответил, что они настаивают на том, чтобы видеть меня лично, и я велел привести их ко мне.
Симпатичный молодой человек, бедно одетый, в гражданском платье вошел ко мне в кабинет и сказал, что он послан Германским верховным командованием пробраться через русскую линию фронта в Гродицберг, чтобы передать мне приказ. После чего он зачитал текст этого приказа, из которого следовало, что я должен немедленно отправиться с этими офицерами в расположение германских войск, а если откажусь подчиниться, я должен быть расстрелян на месте.
Я сердито ответил, что германские власти, по-видимому, желают, чтобы я вернулся на германскую оккупированную территорию. Я, конечно, подчинюсь приказу, поскольку остаюсь на своем посту не ради собственного удовольствия, а потому, что считаю это своим долгом. Единственный вопрос: пригоден ли я физически для такого путешествия? Как далеко нам придется идти? "Двадцать три километра", - ответил ординарец.
Я оделся при свете свечи, положил свой ингалятор от астмы в ягдташ и попрощался со слугой. Так я покинул свой дом. Еще два офицера в штатском, которые стояли как часовые, присоединились к нам. Была холодная ночь, поля покрыты снегом, луна ярко светила.
Когда мы почти были готовы перейти через главную дорогу, мимо пронесся русский мотоциклист. Нам пришлось укрыться за живой изгородью. Мы сошли с дороги и двинулись полями. После часа ходьбы мы достигли соседней деревни и пробрались в крестьянский дом, чтобы немного передохнуть и изучить карту. Затем продолжили путь в неспешной манере, поскольку луна по-прежнему ярко светила, а мы намеревались пересечь русские линии в темноте. Кроме того, трудно было идти по вспаханным полям.
Мои попутчики оказались приятными, тактичными и толковыми молодыми солдатами. Пользуясь компасом и картой, они безошибочно находили дорогу. Два главных препятствия - автомобильная и железная дороги - были успешно преодолены. Как я позднее узнал, спустя всего несколько часов по этой дороге уже наступали русские войска. Через три часа мы подошли близко к русским линиям обороны. Участки леса сменялись открытыми полями; мягкие изгибы холмов закрывали темный горизонт. Нам приходилось продвигаться очень осторожно. Стали встречаться силуэты русских часовых, четко вырисовывавшиеся на фоне темного неба. Слышны были пароли, которые они кричали друг другу. Неожиданно мои попутчики остановились и принюхались. Воздух был насыщен запахом бензина. Где-то поблизости паркуются машины или находится гараж? Но никаких ключей к разгадке найти не удалось, и мы вновь отправились в путь. Окна крестьянских домов на миг осветились и снова погасли. Еще один критический момент ждал нас впереди, когда нам пришлось миновать деревню, занятую русскими днем раньше. Была ли она еще свободна от постоя солдат, как это было несколько часов назад, когда три моих компаньона шли за мной? Мне пришлось перелезть через несколько изгородей и проволочных заграждений, а затем прыгать через канавы. Через одну из них я прыгнул неудачно и повредил колено. Вскоре опасная деревня осталась позади.
Мы находились недалеко от германских позиций, и нам снова пришлось быть очень осторожными, чтобы не быть застреленными немецкими часовыми, которые могли принять нас за врагов. Наш старший офицер воспользовался самым эффективным способом: услышав приближающиеся шаги часового, он начинал ругаться и браниться в столь недвусмысленных армейских выражениях, что часовой разрешал нам пройти, услышав пароль того дня "Потсдам". Спустя час мы достигли первого аванпоста, располагавшегося в доме на ферме. Деревня, в которую мы пришли и которая и была целью нашего путешествия, носила очень подходящее название: "Armenruh", что означает "Отдых бедняка".
В течение долгих шести часов нашего похода я не переставал напряженно обдумывать сложившуюся ситуацию. У меня не было иллюзий, что этот подвиг в стиле Дикого Запада был совершен, чтобы спасти для Германии мою драгоценную жизнь. Я догадывался, что военные власти каким-то образом были информированы о моем пребывании в Гродицберге и не сочли разумным оставлять меня в руках у русских, поскольку те могли принудить меня служить их целям с помощью пыток или иного давления. Но с другой стороны, я узнал, что "фельдмаршал" Шернер был командующим армейской группировкой, куда я был доставлен. Это был фанатичный приверженец Гитлера, и его безжалостной тактике мы обязаны потерей десятков тысяч жизней немецких солдат. И я полностью отдавал себе отчет в том, что казнь ныне - довольно обычная процедура. Мне сразу же пришлось предпринять одну меру предосторожности: в туалете в Арменрухе я уничтожил сердечное и признательное письмо, которое Литвинов написал мне, когда я уезжал из Москвы. С начала русского вторжения я носил его с собой на случай крайней необходимости. Теперь оно казалось мне пассивом. Два года спустя, во время денацификации, оно стало бы активом. Но многосторонние письменные показания под присягой еще не были изобретены, и ни один из нас не мог быть готовым во всеоружии встретить любую чрезвычайную ситуацию, столь характерную для наших дней.
Лишь спустя год загадка моего похищения была разрешена. Предысторию этого "вестерна" я услышал от одного из моих коллег, занимавшего ответственный пост в МИДе на протяжении всех этих месяцев, пока война шла к концу. Когда Риббентроп узнал, что я нахожусь на оккупированной русскими территории, с ним случился один из его припадков подозрительности, и он решил, что я начну интриговать и ввяжусь в какие-нибудь сепаратные мирные переговоры. Он решил судить меня особым судом и приказал Верховному командованию любой ценой доставить меня в Берлин. Услышав это, я понял, что Риббентроп так и не отказался от мысли покончить со мной. Я попросил коллегу написать об этом случае письменное показание под присягой, и документ этот сыграл решающую роль на суде по денацификации.
Мои опасения, что меня ожидают некие драматические события, оказались напрасными, когда я добрался до штаба армейского корпуса. Генерал, командующий армейскими соединениями, принял меня радушно, полностью сознавая трудности моего положения. Три моих попутчика, сопровождавшие меня, распрощались со мной, сияя от радости, поскольку за свой "подвиг" были награждены Железными крестами I степени. Однако теперь, когда напряжение спало, моя болезнь вновь обострилась. И хотя врач старался отговорить меня, я настоял на том, чтобы меня перевезли в А. О. К. (ставку Верховного командования). И здесь меня ждал очень теплый прием, поскольку фельдмаршал фон Манштейн был по-прежнему командующим, и офицеры знали, что я нахожусь с ним в дружеских отношениях. Здоровье мое окончательно расстроилось, и я перенес серьезный сердечный приступ. Меня лечил очень хороший врач, и за время болезни у меня было достаточно времени, чтобы обдумать ситуацию.
Первой, и главной, проблемой было достать самое необходимое для жизни: мыло, рубашку и т. д. Второй вопрос - что делать дальше? Имения моих родственников, все расположенные на восточных территориях, были или уже оккупированы русскими, или же находились под угрозой этого. В нескольких километрах от Эссена, где жила моя сестра, проходила линия фронта. Отправиться в путешествие к моим родственникам в Западной Германии было все равно невозможно, учитывая состояние моего здоровья и дезорганизованное воздушными налетами транспортное сообщение. Я решил направиться в Верхнюю Баварию, чтобы там найти приют у друзей.
