10 июня, на заключительном этапе французской кампании, в войну вступила Италия. «Удар в спину» окончательно испортил репутацию Муссолини. Если вермахт победил французскую армию в честном бою (французы сражались храбро, и не их вина, что у них было такое командование и такое правительство), то итальянцы повели себя как мародеры. Впрочем, и здесь нас интересует только один-единственный сюжет: координация действий стран «оси» и Советского Союза. 3 июня Молотов сообщил Шуленбургу, что «в 20-х числах мая с.г. имела место беседа между поверенным в делах СССР в Риме Гельфандом и германским послом Макензеном. Содержание этой беседы сводилось к следующему: в связи со все более определяющейся позицией Италии в вопросе о ее втягивании в войну имеются два вопроса – западная и балканская проблемы, интересующие Италию. Макензен в беседе сказал, что балканская проблема будет разрешена совместно Германией, Италией и СССР без войны. Тов. Молотов спросил Шуленбурга, отражает ли это высказывание Макензена точку зрения Германского и точку зрения Итальянского правительств по этому поводу». Посол, как положено, запросил инструкций, добавив: «Вопрос о том, каким образом возможное сотрудничество тройки <СССР, Германия, Италия> на Балканах было бы осуществимо на практике, господином Молотовым затронут не был». Ответ пришел только через две недели (раньше, видимо, не до того было) и лишь еще неделю спустя был сообщен Молотову (эта задержка совсем уж непонятна): «Имперское правительство удовлетворено тем, что война не распространилась на Балканы. Германия в принципе не заинтересована в этих странах территориально, но лишь экономически. Наша позиция по отношению к Советскому Союзу в этом вопросе определена окончательно и бесповоротно московским соглашением». Но обо всем по порядку.
17 июня Молотов поздравил Шуленбурга «с победами германской армии», заметив при этом, что «вряд ли Гитлер и Германское правительство ожидали таких быстрых успехов». Сказать по правде, их никто не ожидал. Новый французский посол Лабонн, представляясь Молотову 14 июня, признал, что «в настоящее время Франция переживает самые тяжелые часы своей истории». Нарком ответил дежурным комплиментом, что «Франция, как великая страна, еще способна на очень многое», и выразительно напомнил, что «в течение долгого времени Франция <т.е. кабинеты Даладье и Рейно. – В.М.> вела по отношению к СССР политику, которую нельзя назвать дружественной… Нынешнее состояние советско-французских отношений создано по воле французского правительства… Франция в течение пяти месяцев не хотела иметь своего посла в СССР». Короче говоря, пеняйте на себя.
Но «самыми теплыми поздравлениями» (слова Шуленбурга) Молотов не ограничился. Он проинформировал посла «о балтийских делах, основные сведения о которых ему, вероятно, известны из газетных сообщений <по-моему, звучит издевательски. – В.М.>. Советский Союз договорился с Латвией, Литвой и Эстонией о смене правительств этих стран и о вводе советских войск на их территорию. Основной причиной мероприятий Советского правительства явилось то, что Советский Союз не хочет оставлять в прибалтийских странах почву для французских и английских интриг. С другой стороны, Советский Союз не хочет, чтобы из-за прибалтийских стран его поссорили с Германией… Политика Советского Союза всегда была пролатвийской, пролитовской и проэстонской. Теперь Советский Союз хочет обеспечить со стороны балтийских стран просоветскую политику».
Во всем этом поражает даже не цинизм Молотова – о советской аннексии Прибалтики написано достаточно, так что можно не повторяться. Поражает синхронность действий Берлина и Москвы! Вермахт, после месяца боев, входит в Париж и вынуждает Францию капитулировать. Одновременно Красная армия просто занимает территорию трех государств и меняет в них правительства, хотя их политика и так уже была под советским контролем. В этой связи хочу привести любопытный фрагмент из вполне рутинного дипломатического документа – записи беседы Молотова с датским посланником Больт-Йоргенсеном 17 мая, за месяц до описываемых событий. На вопрос наркома о положении в его стране, посланник ответил: «Дания оккупирована Германией, и ее положение можно сравнить с положением Эстонии, Латвии и Литвы <это 17 мая! не 17 июня!! – В.М> … Тов. Молотов указывает посланнику, что положение в Дании несравнимо с положением в Эстонии, Латвии и Литве: в прибалтийских странах нет военной оккупации. Советский Союз имеет с этими странами договоры о взаимной помощи. Посланник отвечает, что он хотел сказать, что вопрос о германской оккупации является чисто военным, т.к. немцы не вмешиваются во внутренние дела Дании. А Советский Союз, – отвечает на это тов. Молотов, – не вмешивается ни во внутренние, ни во внешние дела прибалтийских стран».[458] Да, цинизма Вячеславу Михайловичу было не занимать. Но в одном он был безусловно прав: положение Дании, в которой еще в мае 1941 г. в парламенте заседали коммунисты и выходили коммунистические газеты и сочинения Ленина,[459] и впрямь существенно отличалось от положения в Прибалтике в то же самое время, когда почти все бывшие министры и депутаты сидели совсем в других местах…
Сегодня большинство историков сходится во мнении, что аннексия Прибалтики окончательно утвердила Гитлера в решении воевать с СССР. Да, в соответствии с договоренностями 1939 г., она оказалась в советской зоне влияния, но во время сентябрьских переговоров Риббентропа в Кремле речь шла только о потенциальном присоединении Литвы.[460] В Берлине полагали, что Латвия и Эстония станут советскими саттелитами, сохранив определенную степень независимости, которая гарантирует безопасность германских интересов, а также этнических немцев фольксдойче на их территории. Одно дело – формально независимое, хоть и подконтрольное государство, где сохраняется частная собственность, и совсем другое – часть СССР, где совершенно другие порядки и где «капиталистам», пусть даже из дружественной страны, почти невозможно чего-либо добиться. У граждан Рейха, не говоря уже о фольксдойче, имелась немалая собственность во всех трех республиках, которая теперь подлежала безоговорочной национализации, как это произошло на финских территориях, отошедших к СССР по мирному договору. Этой проблемой, равно как и судьбой предназначенного Германии участка литовской территории, которую Москва вознамерилась «откупить», Шуленбургу предстояло заниматься еще долго.
Кроме того, быстрая и бескровная (в смысле отсутствия военных действий) оккупация Прибалтики показала, что не только Германия может успешно осуществлять «аншлюссы» и что Красная армия вовсе не так уж слаба, безпомощна и дезорганизована, как заставила многих думать «зимняя война». Но больше всего Германию всполошило то, что ее своевременно не поставили в известность о готовящейся аннексии. Это означало, что впереди могут быть любые неожиданности.
Однако внешне все было обставлено наилучшим образом. Шуленбург сразу же заявил Молотову, что «это дело исключительно только Советского Союза и прибалтийских стран», и сообщил, что бежавший в Германию литовский президент Сметона интернирован. Вайцзеккер немедленно разослал очередную циркулярную ноту: «Беспрепятственное укрепление русских войск в Литве, Латвии и Эстонии и реорганизация правительств, производимая советским правительством с намерением обеспечить более тесное сотрудничество этих стран с Советским Союзом – касается только России и прибалтийских государств. Поэтому, ввиду наших неизменно дружественных отношений с Советским Союзом, у нас нет никаких причин для волнения, каковое нам открыто приписывается некоторой частью зарубежной прессы. Пожалуйста, избегайте во время бесед делать какие-либо высказывания, которые могут быть истолкованы как пристрастные».[461]
Руководители прибалтийских стран готовились к худшему и заранее разослали в свои зарубежные миссии соответствующие инструкции. Июньская смена правительств формально проходила в соответствии с конституциями: президенты Латвии и Эстонии Улманис и Пяте и исполняющий обязанности президента Литвы премьер Меркис приняли отставки прежних кабинетов и поручили сформировать новые трем некоммунистам – биологу Кирхенштейну, поэту (по основной специальности врачу-стоматологу) Варесу и журналисту Палецкису. То, что все это происходило под прямым давлением СССР, а состав правительств поименно согласовывался с Москвой, не было секретом ни для кого. Но проведенные через месяц после этого в условиях, мягко выражаясь, тотального контроля – или «террора русской оккупации», как было сказано в одной из нот, – «выборы» и последующие решения всех трех парламентов об установлении советской системы и вхождении в СССР стали, откровенно говоря, «величайшей фальсификацией воли литовского народа» и «ни в коем случае не могут рассматриваться как свободное выражение народной воли» Латвии. Эти выражения заимствованы из нот протеста, с которыми 22 июля обратились в германский МИД посланники Скирпа и Креевиньш. Аналогичную акцию предприняли их коллеги и в других столицах (кроме, надо полагать, Москвы). В Лондоне и Вашингтоне ноты приняли и восприняли серьезно, тем более что кроме агрессии и навязанных выборов в них осуждалось нарушение Советским Союзом международных договоров, а к этому атлантистские правители-моралисты всегда были особенно чувствительны. Однако в Берлине начальник политического департамента МИД Верман, по прямому указанию Риббентропа, «дружески вернул» посланникам их ноты и попросил эстонского посланника воздержаться от вручения своей. Впрочем, рейхсминистр оказался не чужд своего рода гуманизма – дипломатам с семьями было разрешено остаться в Германии. На родине их вряд ли бы встретили с распростертыми объятиями.
