Что же случилось? Посол предложил свою версию:
«С моей точки зрения есть только одно объяснение такому повороту событий: наши скандинавские операции должны были принести советскому правительству большое облегчение – снять огромное бремя тревоги, так сказать. То, в чем именно состояли их опасения, также не может быть определенно установлено. Я подозреваю следующее. Советское правительство всегда необыкновенно хорошо информировано <обратим внимание. – В.М.>. Если англичане и французы намеревались занять Норвегию и Швецию, можно с определенностью предположить, что советское правительство знало об этих планах и, очевидно, было напугано ими. Советскому правительству мерещилось появление англичан и французов на побережье Балтийского моря, ему виделось, что будет вновь открыт финский вопрос, как заявлял лорд Галифакс; наконец, их больше всего пугала опасность вовлечения в войну с двумя великими державами. Очевидно, эта боязнь была нами ослаблена. Только этим можно объяснить полное изменение позиции господина Молотова. Сегодняшняя большая и бросающаяся в глаза статья в «Известиях» о нашей скандинавской кампании <«К последним событиям в Скандинавии». – В.М> кажется одним глубоким вздохом облегчения. Как бы то ни было, по крайней мере в данный момент, здесь снова «все в порядке», и наши дела идут так, как следует».
К аналогичным выводам Шуленбург пришел еще раньше, сообщая в Берлин свои соображения о речи Молотова 29 марта по поводу Финляндии: «Советское правительство полно решимости придерживаться в настоящей войне нейтралитета и избегать, насколько это возможно, чего-либо, что может вовлечь его в конфликт с западными державами <т.е. с Великобританией и Францией. – В.М.>. Это должно быть одной из причин того, почему советское правительство внезапно прекратило войну против Финляндии и распустило <выделено мной. – В.М> Народное Правительство».
13 апреля нарком и посол пришли к согласию относительно взаимной заинтересованности СССР и Германии в сохранении нейтралитета Швеции. Надо же было иметь «запасной аэродром» для переговоров о мире (это убедительно показала финская война), тем более что с другими нейтралами – Швейцарией (банки!), Испанией и Португалией – дипломатических отношений у Советского Союза в то время не было.
Нейтральные страны имели все основания опасаться. 18 апреля в «Правде» появилась статья Я. Викторова «Малые страны и нейтралитет», заключительный абзац которой называл «самоубийственным» стремление малых стран оставаться нейтральными в условиях европейской войны. «Что же, Вы считаете ненужным существование малых стран?» – спрашивал в этой связи 26 апреля эстонский посланник в Будапеште Маркус своего советского коллегу Н.И. Шаронова. Тот ответил, что «наоборот, считаем необходимым, но малая страна должна сказать, с кем она идет».[456] Наблюдая, как «меняется таинственная карта» Европы, престарелый Милюков, возможно, вспоминал то, что сорок лет назад видел на Балканах. «Он считал, что малые государства, самостоятельные и разрозненные, всегда остаются слабыми и неизбежно вступают в кровавые войны между собой. Мнимая суверенность этих стран несет населяющим их нациям несчастье и смерть».[457]
10 мая Шуленбург и Вайцзеккер одновременно оповестили Молотова и Шкварцева о начале оккупации Бельгии, Голландии и Люксембурга. Вместе с меморандумами германского правительства советской стороне были переданы доклады министерства внутренних дел и главного командования вермахта. «Тов. Молотов сказал, что он не сомневается в том, что германские войска сумеют защитить Германию <выделено мной. – В.М.>». После разговора с Вайцзеккером полпреда неожиданно пригласил еще и Риббентроп, чтобы «пожать ему руку». Рейхсминистр «подчеркнул, что подробности <происходящих событий. – В.М.> изложены в документах и что тем не менее сообщение это он сделал мне лично, принимая во внимание особенно дружественные взаимоотношения между нашими странами».
Официальной реакцией Москвы в Берлине остались довольны. Но не все советские дипломаты были готовы радоваться ошеломляющим военным успехам Третьего рейха. 14 июня Вайцзеккер отправил Шуленбургу телеграмму под грифом «расшифровать лично»: «Из совершенно секретного источника, который Вам известен, мы узнали, что советский посланник в Стокгольме мадам Коллонтай недавно заявила бельгийскому посланнику, что сегодня в общих интересах европейских держав противостоять германскому империализму. Стало ясно, что германская опасность куда значительнее, чем полагали ранее <сказала Коллонтай. – В.М.>. Имперский Министр Иностранных Дел просит Вас, если представится возможность и не раскрывая источника, тактично обсудить с Молотовым враждебное отношение посланника Коллонтай к Германии». В Берлине забеспокоились, отражают ли эти слова позицию Москвы, или это просто частное мнение дипломата старой, литвиновской школы, – тем более, Коллонтай и раньше позволяла себе «вольные мысли». Согласно помете Хильгера на документе, обсуждать вопрос о Коллонтай не пришлось. Опасения были полностью рассеяны заявлением ТАСС от 23 июня:
«В последнее время в связи с вступлением советских войск в пределы прибалтийских стран усиленно распространяются слухи о том, что на литовско-германской границе сконцентрировано не то 100, не то 150 советских дивизий; что это сосредоточение советских войск вызвано недовольством Советского Союза успехами Германии на Западе; что оно отражает ухудшение советско-германских отношений и имеет целью произвести давление на Германию… ТАСС уполномочен заявить, что все эти слухи, нелепость которых и так очевидна, совершенно не соответствуют действительности… В ответственных советских кругах считают, что распространители этих слухов преследуют специальную цель – набросить тень на советско-германские отношения. Но эти господа выдают свои затаенные желания за действительность. Они, видимо, не способны понять тот очевидный факт, что добрососедские отношения, сложившиеся между СССР и Германией в результате заключения пакта о ненападении, нельзя поколебать какими-либо слухами и мелкотравчатой пропагандой, ибо эти отношения основаны не на преходящих мотивах конъюнктурного характера, а на коренных государственных интересах СССР и Германии».
Не знаю точно, кто составлял этот текст, но уверен, что карандаш Сталина по нему прошелся. Шуленбург, передавая текст заявления в Берлин, прямо предположил, что оно написано вождем.
«Странная война» закончилась, начался новый блицкриг. Теперь лобовой удар на прочность предстояло выдержать Франции. В тот же день, 10 мая, Черчилль, едва оправившийся после поражения в Норвегии (британский флот опоздал совсем немного, но безнадежно!), сменил угасавшего Чемберлена на посту премьера. Было очевидно, что на Западе развертывается важнейшее сражение войны. Предугадать судьбу Бельгии, Голландии и Люксембурга было нетрудно. Но Франция, считавшаяся куда более серьезной военной державой, чем Польша, тоже развалилась на глазах. Главнокомандующие Гамелен и Вейган, а затем и все правительство Рейно-Даладье, недавно еще столь гордое и воинственное, обнаружили полную неспособность справиться с ситуацией – не то что выиграть войну, а хотя бы защитить собственную территорию. Не сумев организовать ни оборону страны, ни мобилизацию нации на отпор врагу, оно – подогреваемое обещаниями Черчилля о помощи – долго отказывалось вступать в мирные переговоры, пока не оказалось в Бордо, а потом в Виши, оставив Париж врагу (чего, заметим, не было ни в 1870-м, ни в 1914 г.). Крах Третьей Республики – не только военный, но политический и моральный – стал очевиден.
В разгромленной и подавленной стране стали раздаваться голоса, требующие виновников поражения к ответу. Относительно того, как жить дальше, мнения разделились. Одни, группировавшиеся вокруг престарелого героя Вердена маршала Филиппа Петэна, назначенного главой правительства, склонялись к необходимости «вынести невыносимое» (как пять лет спустя, 15 августа 1945 г., скажет по радио японский император, сообщая о капитуляции) и найти некий modus vivendi с победителем. Этой точки зрения придерживались многие видные политики и военные, включая командующего флотом адмирала Дарлана, бывших премьеров Лаваля и Фландена, банкира Бодуэна, бывшего министра де Монзи, автора двух восторженных книг о Советском Союзе, и консервативного идеолога Морраса, непримиримого германофоба. Другие – куда более малочисленные – избрали своим знаменем бежавшего в Лондон вице-министра обороны генерал-майора Шарля де Голля, объявившего о создании движения «Свободная Франция». Большинство молчало – кто в горе, кто в страхе. Неизлечимо больной «картограф» Тардье наблюдал, чем обернулось дело его рук. Дадалье, Рейно, Блюм, Мандель, Гамелен оказались под арестом – предстояло отвечать за развязанную и проигранную войну. Но это – совсем другая история, о которой надо написать отдельную книгу.
