выбрала другую стезю в творчестве, став первой официально признанной в России профессиональной женщиной‑художником.
А в 1834 г. студент физико‑математического отделения философского факультета Московского университета Александр Сухово‑Кобылин записал в дневнике: «17 лет. 1‑й курс. Переезд в Корсаков дом. Надеждин живет у нас».
Упомянутый Николай Надеждин – это молодой профессор Московского университета, в это время образовывавший младшую Софью Сухово‑Кобылину. А со старшей Лизой у него случился роман, развивавшийся на глазах будущего автора «Свадьбы Кречинского». Однако худородный и бедноватый профессор пришелся не по вкусу родителям, а более всего матери – властной Марии Ивановне (какое совпадение – ее звали так же, как и Римскую‑Корсакову, видимо, и некоторыми своими качествами она также была на нее похожа). Сын Александр вторил матери, не представлявшей себе, как это ее дочь выйдет замуж за «поповича», и своему университетскому приятелю Константину Аксакову так и сказал: «Если бы у меня дочь вздумала выйти за неравного себе человека, я бы ее убил или заставил умереть взаперти».
Влюбленные, как это и бывает в подобных случаях, вместо того чтобы образумиться, задумали совершить тайное бракосочетание. Но вскоре их дерзкие намерения обнаружились, в том числе и для всех членов семьи Сухово‑Кобылиных. Профессору Надеждину указали на дверь, он вынужден был съехать из особняка на Страстной площади. А Сухово‑Кобылин записал в дневник: «Разрыв, он выезжает из нашего дома». Самое интересное, что после этого студент Сухово‑Кобылин должен был сдавать экзамен Надеждину в университете, по этому поводу последний отметил уже в своем дневнике: «Я должен буду увидеть Александра и экзаменовать его… пытка!»
А Елизавету родители ни убивать, ни запирать не стали (как того желал Александр), а просто увезли за границу, где в 1838 г. выдали замуж за французского графа по имени Андре Салиас де Турнемир, род которого был известен аж с 1264 г. Куда уж тут университетскому профессору с простой русской фамилией Надеждин! Правда, перспектива долгой и счастливой семейной жизни молодоженам не светила. В 1846 г. француза‑графа выслали из России за участие в дуэли, а Елизавета Васильевна осталась одна с тремя детьми. Но духом не пала, а как водилось по тогдашней моде, завела в своем московском доме литературный салон и развила кипучую писательскую деятельность под псевдонимом Евгения Тур. Сейчас это имя осталось разве что в энциклопедиях, а тогда, в 1849 г., Островский назвал публикацию ее первой повести «Ошибка» рождением «нового самобытного таланта», похвалив живой и чистый русский язык автора. Как говорят сегодня, она быстро «раскрутилась».
Следующее ее произведение – роман «Племянница» – и вовсе было принято коллегами по перу с распростертыми объятиями. «Блестящие надежды, возбужденные госпожою Тур, – отмечал Иван Тургенев, – оправдались настолько, что уже перестали быть надеждами и сделались достоянием нашей литературы: дарование госпожи Тур, слава Богу, не нуждается в поощрении и может с честью выдержать самую строгую оценку».
Но когда Иван Сергеевич напишет роман «Отцы и дети», то Евгения Тур встретит эту книгу с противоположным настроением: «Неужели все молодое поколение, эта надежда России, эти живые, зреющие силы, эти ростки и соки должны походить на Базарова, Аркадия или Ситникова?!» Она посчитает, что Тургенев «лучшие исключения из старого поколения воплотил в отцах, а самые уродливые из молодого – в сыновьях, в детях». До своей смерти, что настигла ее в Варшаве в 1892 г., она напишет еще немало книг, часто и много издававшихся. Но кто знает, как сложилась бы ее судьба, если бы не та семейная драма, произошедшая в доме на Страстной.
В те годы, что Сухово‑Кобылины жили в доме Римских‑Корсаковых, Александр продолжал получать образование в Московском университете – физика, математика, но прежде всего немецкая философия, которая захватит, опутает его с еще большей силой уже позже, в Гейдельбергском университете, куда он отправится в 1838 г.
А пока что занятия отнимали у него немало времени, но не поглощали его целиком. Сухово‑Кобылин разрывался между наукой и удовольствиями, между «собственным сокровищем» и «волокитством», боролся, как он напишет, «против соблазна суеты сует», что давалось ему нелегко. Вот почему среди друзей Сухово‑Кобылина, появлявшихся и в этом доме, были столь разные лица. С одной стороны – Аксаков, Герцен, Огарев, а с другой – непременные герои светских сплетен князья Гагарины, граф Строганов и прочие молодые повесы. Внутренне он тогда был ближе к последним – высокомерный, как и они, самовластный, как мать, «напитанный лютейшей аристократией», как напишет о нем Аксаков.
Светский лев, блиставший на балах и званых вечерах, Александр привлекал внимание лучшей половины человечества своей незаурядной внешностью: по‑восточному смуглый, с большими карими глазами, высокий, с благородной осанкой. А в 1834 г. Сухово‑Кобылин занял первое место в скачках на приз охотников.
В его переписке привлекает внимание одна фраза: «Если вы хотите судить о вещах по существу, то, прежде всего, надо проститься с обществом, которое поставило себе за правило все судить вкривь». В борьбе с этим обществом и пройдет его дальнейшая жизнь, появится «Дело», «Смерть Тарелкина», «Свадьба Кречинского».
Сухово‑Кобылины прожили в этом доме почти два года. Интересно, что в дальнейшем, в 1849 г., Александр Сухово‑Кобылин купил особняк неподалеку отсюда – на Сенной площади, близ Страстного монастыря (дома сего тоже нет, он стоял себе преспокойно под номером 9 по Страстному бульвару до 1997 г., пока его не снесли).
После Римских‑Корсаковых в доме находилось Строгановское училище, а затем 7‑я московская гимназия. А после 1917 г. – различные организации, коммунальные квартиры.
И вот такой удивительный дом снесли в 1968 г. Если полистать пожелтевшие газеты того времени, то в них мы найдем свидетельства борьбы за сохранение этого здания. Статьи и письма в центральную прессу писали известные писатели, ученые, артисты. Но все оказалось тщетно. Защитники здания удостоились даже пошловатого фельетона в придачу с карикатурой в журнале «Крокодил».
А все дело в том, что редакции газеты «Известия Советов народных депутатов», как она тогда называлась, понадобилось иметь новое здание для своего аппарата. Сначала вся редакция целиком умещалась в бывшем доме Сытина, деля его с «Правдой». Затем в 1925 г. для «Известий» построили новое здание на Страстной площади, о котором мы уже рассказывали в предыдущих главах. Но к середине 1960‑х гг. и его уже стало мало. Судя по всему, большую роль в продавливании этого вопроса сыграл хрущевский зять Аджубей, слетевший с поста главного редактора «Известий» в 1964 г. вслед за своим тестем.
Известинцы раскатали губу ни много ни мало на… шестидесятиэтажный небоскреб (наверное, в подражание американским медиаимпериям). Даже представить себе трудно такой стакан‑махину на крохотном блюдце Пушкинской площади! Но, видимо, в те времена в газете работали
