люди с большим воображением.
Председатель исполкома Моссовета Промыслов (деловой, наверное, был человек, судя по фамилии) небоскреб «подрезал», выбрав из нескольких оставшихся вариантов тот, весьма невзрачный, что маячит нынче на площади. Но если бы еще строительную площадку выкроили в другом месте, а не там, где еще с XVIII в. стоял дом Фамусова! И тогда возмутилась общественность. Литературовед Ираклий Андроников печатно высказался за необходимость сохранения дома Фамусова, как здания, где Грибоедов поселил своего главного героя. Писатель Владимир Солоухин написал: «Дом морально связан с именами Пушкина и Грибоедова. Именно его имел в виду Грибоедов, когда писал «Горе от ума», потому дом и называется теперь «домом Фамусова». Естественно, что такой памятник надо хранить». Критик Владимир Кожинов поддержал коллег: «Даже если это и легенда – надо и легенду ценить».
Похоже, что такой стройный хор защитников московской старины даже напугал известинцев, воспринявших это как посягательство на свое право «расширяться». Они‑то и решили ответить Андроникову, Солоухину и другим…
Молодой сотрудник газеты, выпускник Тбилисского государственного университета Валерий Каджая, получил особо важное задание от своего непосредственного руководства: провести журналистское расследование на тему: «Какое отношение имеет Грибоедов к дому Фамусова?» Заметим, что вопрос этот мог бы стоять и по‑другому: «Что еще ценного есть в истории этого дома, что позволит предотвратить его уничтожение?»
Надо отдать должное журналисту – он изрядно поработал. Ему даже было разрешено отправиться в Ленинград, где жил в ту пору старейший специалист по Грибоедову Пиксанов. И это несмотря на то, что для журналистов «Известий» город на Неве был в то время недосягаемым. На любые попытки выехать туда руководство газеты обычно отвечало: «Вам там делать нечего. В Ленинграде сидят три собкора». Но ради такого случая командировку молодому репортеру утвердили без всяких разговоров.
Пиксанов, которому уже было под девяносто, ничего конкретного по поводу того, как дом на Пушкинской площади связан с Грибоедовым, не сказал, а… отослал журналиста все к той же книге Гершензона «Грибоедовская Москва», автор которой писал, что Грибоедов «мог быть» в этом доме. А сам Гершензон, видимо, позаимствовал название своей книги из публикаций журнала «Русский архив», выходивших в 1870‑х гг. в цикле «Грибоедовская Москва».
И журналист, и редакция могли ликовать – во всем был виноват Гершензон, которого Бог прибрал еще в 1925 г. Это он, историк, философ и переводчик, уроженец Кишинева Михаил Осипович (Мейлих Иосифович) Гершензон, преодолевший черту оседлости и в 1889 г. по спецразрешению поступивший в Московский университет, сотворил легенду о связи Грибоедова и дома Фамусова, выпустив свою книгу в 1914 г.
Результаты расследования репортер облек в докладную на имя главного редактора Л.Н. Толкунова, в ней говорилось, что «дом Фамусова – не более как городская легенда, что Грибоедов вообще не мог рисовать с его обитателей героев своей комедии, т. к. приехал в Москву в 1823 г., имея уже половину готового текста «Горя от ума». Все главные герои комедии уже существовали, и, лишь чтобы освежить юношеские впечатления, Александр Сергеевич пустился в высший свет и, как пишет в своих воспоминаниях его ближайший друг Бегичев, посещал все балы. Но о Римских‑Корсаковых Бегичев даже не упоминает».
Все вроде так, да не совсем! Еще задолго до написания пьесы зародился у Грибоедова замысел «Горя от ума». И произошло это, похоже, после недельного пребывания его в Москве – со 2 по 10 сентября 1818 г., когда он и мог побывать в этом доме на углу Тверской улицы и Страстной площади. Почитайте‑ка его письмо к Степану Бегичеву от 18 сентября 1818 г.:
«В Москве всё не по мне. Праздность, роскошь, не сопряженные ни с малейшим чувством к чему‑нибудь хорошему. Прежде там любили музыку, нынче она в пренебрежении; ни в ком нет любви к чему‑нибудь изящному, а притом «несть пророк без чести, токмо в отечестве своем, в сродстве и в дому своем». Отечество, сродство и дом мой в Москве. Все тамошние помнят во мне Сашу, милого ребенка, который теперь вырос, много повесничал, наконец становится к чему‑то годен, определен в миссию, и может со временем попасть в статские советники, а больше во мне ничего видеть не хотят. В Петербурге я по крайней мере имею несколько таких людей, которые, не знаю, настолько ли меня ценят, сколько я думаю, что стою; но, по крайней мере, судят обо мне и смотрят с той стороны, с которой хочу, чтоб на меня смотрели. В Москве совсем другое».
Но, видимо, до таких глубин журналистские поиски не распространились.
«Материальчик» на дом был собран. Доказательство того, что никаких доказательств связи дома Фамусова и Грибоедова нет, было получено. Большую «помощь» оказал профессор кафедры истории искусства МГУ Ильин, давший следующую «объективную» оценку: «Этот дом ничего общего ни с классикой, ни с искусством архитектуры не имеет, довольно заурядное здание неопределенного типа».
Главный редактор дал делу ход. Но не на страницы «Известий», что было бы более естественно, а на самый верх. Бумага о полной бесполезности дома легла на стол самого товарища М.А. Суслова, тогда еще только начинающего сереть кардинала. Он‑то и дал отмашку. И вскоре дом Фамусова превратился в пыль.
А ведь предлагался и другой вариант – сделать дом частью нового здания «Известий», сохранив его таким образом. Но ничего не помогло. Удивляет, конечно, тогдашняя позиция этой газеты, не проронившей ни слова о том, что в доме бывали Пушкин и Сухово‑Кобылин, а кроме них и другие, менее известные, но оттого отнюдь не заслуживающие неуважения к их памяти люди. Взять хотя бы московское семейство Римских‑Корсаковых, колоритные представители которого живут в произведениях русских писателей.
Когда построили новую громаду «Известий», то понадобилось убрать и ставший вдруг маленьким и беззащитным дом Сытина, который Иван Дмитриевич когда‑то купил для себя и своей издательской деятельности. И его тоже решили… нет, дорогой читатель, не снести, а перевезти подальше (10 тысяч тонн!), чтобы создать некое открытое и свободное пространство на углу улицы Горького и Пушкинской площади.
Но недолго оно пустовало. В 1990‑х гг. здесь появилась груда нелепых строений, заполонивших собой отвоеванный у дома Сытина кусок земли. Сегодня облепленный вывесками корпус «Известий», выстроенный как сбоку припека, напоминает коробку из‑под импортных фруктов, забытую кем‑то у овощного магазина в году этак 1978‑м.
Дом Сытина. 1900‑е гг.
Прошедшие с той истории сорок лет показали, что нет ничего более опасного, как исторический склероз. Вспоминается роман Маркеса «Сто лет одиночества», где речь идет о небольшой деревушке, жителей которой охватила эпидемия потери памяти. Они
