сердце, он выхватывает свой кинжал и разрывает ей живот: там находит чудесного младенца, ноги по колена серебряные, руки по локоть золотые, в затылке месяц. Увидав его, Дунай бросается на меч свой, уставив его рукоятью в землю. И где кончилась Дунаева жизнь, там из горячей его крови протекла быстрая Дунай-река, а где пала Дунаева жена, там протекла Настасья или Днепра-река. Глубиною река 20 сажен, а шириною река — 40 сажен).
Наши исследователи говорят про эту былину много различного. Одни из них объясняют: "Дунай Иванович, прозвищем Тихи, собственным своим именем напоминает ту древнейшую пору, когда русские славяне, заодно с прочими своими братьями, жили ещё при Дунае; сказание о смерти его, давшей имя реке, роднит его с богатырями старшими, но творчество совершенно почти забыло его древность и приурочило ко временам Владимирова времени. Только лишь порою оно даёт заметить, что он не исконный житель земли киевской, что он явился со стороны, что он принадлежал, до появления на Руси, и другим племенам славянским". Другие наши исследователи говорят: "Народный наш эпос воспевает мифические и героические личности Дуная, Днепра и проч. не потому только, что в эпоху образования поэтических мифов у славян господствовал культ стихийных божеств вообще, но и в частности потому, что реки давали особенное направление и характер древнейшему быту славян. В раннюю эпоху своего мифологического брожения славянские племена, разнося с собою общие начала индоевропейской мифологии, рассеялись по рекам… Согласно древнейшему быту славянских племён русский эпос воспевает знаменитые реки, олицетворяя их в виде богатырей старшей эпохи. Наконец, третьи исследователи говорят: "Дунай не похож на других богатырей: очевидно пришелец из других стран, буйный духом, он отличается какою-то горделивой осанкой… Удалой дружинник Дунай, прежде служивший разным королям, остался наконец на службе у православного князя Владимира, и сам уже является православным витязем".
Посмотрим, насколько всё это справедливо: насколько тут есть "общеславянского", иноземного, превращающегося в "православное", и насколько в этой былине следует видеть творчество славянских племён в создании богатырских личностей из сказаний о славянской реке.
Наша былина представляет решительно ничем не объяснимую смесь грубости, нелепости и чудовищности. Какое значение имеет эта стрельба в цель, где спорят о своём искусстве муж и жена? Какой смысл может иметь это убийство жены мужем только за то, что она хвасталась? Что такое означает это вырезывание младенца из утробы убитой матери? По какой причине и для какой цели совершается это непостижимое варварство? Далее, когда в матерней утробе найден младенец, то почему герой вместо того, чтоб радоваться, что если уже убита мать, то по крайней мере вышел на свет такой волшебный ребёнок, — вместо этого он вдруг лишает себя жизни? И наконец, почему ко всем этим чудовищным делам прицеплено ни с того ни с сего сватовство князя Владимира, которым начинается былина и которое, однако же, не имеет далее никаких последствий? Всё это необъяснимо в нашей былине, а между тем объяснение, и очень удовлетворительное, есть.
Между созданиями восточной поэзии есть несколько таких, и притом очень древних, где встречаются рассказы, имеющие очень много сходства с рассказом наших песен.
Гариванса рассказывает вот что. "Брахма, в своей высшей мудрости, сделал царём над семенами и растениями, брахманами и водами — Сому (бога луны). Сому торжественно посвятили в цари этого могущественного владения, и все три мира наполнились его несравненным светом. Дакша, царь патриархов, отдал ему в жёны 27 своих дочерей. Окончив требуемое законом после восшествия на престол жертвоприношение, Сома заблистал между царями, простирая свет свой на все 10 стран света. Но едва он получил это трудное владычество, как его рассудок помрачился, поражённый гордостью. Он похитил преславную жену наставника богов, Вригаснати, именем Тару: напрасно боги и раджарши приходили упрашивать его, чтоб он загладил это оскорбление, — он наотрез отказался выдать назад Тару. Вригаснати пришёл в негодование от этого поступка и объявил ему войну. Узанас (правитель планеты Венера) стал в заднее войско Вригаснати: он был прежде его учеником. Сам бог Рудра (Сива) из дружбы к своему оскорблённому учителю принял начальство над этим задним войском и вооружился луком своим, называемым "Аджагава". Он метнул против богов, сторонников Сомы, страшную стрелу, называемую "Брахмасирас", которая низвергла всю их гордость. Тогда произошёл страшный бой из-за Тары, кровавый бой, одинаково гибельный и Дивам (светлым богам) и Детиям (Асурам, тёмным богам), и мирам. Уцелевшие боги явились к Брахме, своему покровителю, верховному и вечному владыке. Он остановил Узану и Рудру и сам отдал Тару её мужу Вригаснати. Но Вригаснати заметил, что она беременна, и сказали ей: "Чрево моей жены не должно носить в себе этого плода!" Тогда он силою вырвал оттуда младенца, который должен был однажды быть грозен своим врагам: он блеснул тут подобно огню, павшему на пучки камыша. Едва только рождённый, он уже обладал всею красотой богов. В эту минуту Дивы (светлые боги) спросили в нерешимости Тару: "Скажи правду, чей он сын, Сомы или Вригаснати?" На этот вопрос богов она не ответила ничего удовлетворительного: сам сын хотел наказать её проклятием; но Брахма остановил его и спросил затруднённую жену: "Тара, скажи правду: чей это сын?" Почтительно поклонившись Брахме, она отвечала богу, сыплющему на землю свои дары: "Он сын Сомы!" Тогда Сома, отец и покровитель созданий, обнял этого благородного сына, столь великого и грозного: "Вот Будда" (мудрец)!" — вскричал он, и этим именем стал зваться бог, который должен был впоследствии отличаться мудростью. Сома, поражённый пагубным истощением, почувствовал убыль своих сил" и его диск (месяц) уменьшился. Он пошёл к Атри, своему отцу, просить его помощи и защиты. Атри, славный своим подвижничеством, избавил своего сына от наказания за прегрешение, и Сома, восприяв снова силы, заблистал по прежнему во всём блеске своего величия".
Без сомнения, в промежутке между этим астрономическим мифом древней Индии, содержащим историю месяца, и нашим пересказом о Дунае улеглось в течение долгих столетий много разных других пересказов, служивших переходными ступенями. Их мы теперь покуда не знаем, и это большая потеря; но всё-таки и известный нам ныне рассказ Гаривансы явно был одним из прапредков нашей былины о Дунае и служит объяснением многого, что у нас искажено и потому темно.
Две наши королевишны, из которых одна выходит за князя Владимира, а другая за Дуная, это в первоначальном рассказе жены одного
