- Неужели Кортес так сильно жаждал гибели этого достойного человек, что решился на постыдный поступок? - спросил Берналь.
Альварадо только плечами пожал.
- Что-то они не поделили, Берналь, - заявил он и тут же насторожившись добавил. - Только ты об этом никому. Обратил внимание на добавления, которые его величество сделал в гербе Кортеса? Семь отрубленных голов индейских вождей. Одна из них - Куаутемока. Я этих краснокожих вон сколько погубил - и ничего, а ему будьте любезны! Так что смекай и держи язык за зубами.
Последняя фраза заставила Диаса отложить перо. Он задумался. Семь отрубленных голов в гербе - это не шутка. Что станется с его записками, если доблестная инквизиция доберется до последнего высказывания Куаутемока? Увидят ли они когда-нибудь свет? Тем более, что я их не слышал и передаю с чужих уст. Пусть кто-нибудь другой изложит последние слова молодого касика. Его же, Берналя, дело в точности передать отношение всех поголовно испанцев к казни последнего правителя Теночтитлана.
Хотел было прибавить, что воевал Куаутемок смело. Кортесу и всему войску очень повезло, что сразу после высадки на побережье Мехико они не столкнулись с этим пареньком. Нарвется Кесада на такого вождя и песенка Хосе будет спета. Такие, как он, писаря, грамотеи, начитавшиеся рыцарских романов, гибнут первыми. Черт с ним, неожиданно решил старик, отпишу-ка ему комменду. Не этим же, из инквизиции, оставлять!..
* * *
Дальше работа пошла веселее.
Через несколько дней наш дозор наткнулся на индейцев, которые утверждали, что поблизости есть белые люди. Кортес со всеми предосторожностями двинулся вперед и скоро мы наткнулись на солдат, которые входили в отряд некоего Хила Гонсалеса. На север для освоения новых земель его послал губернатор Золотой Кастилии. Здесь он и встретился с Лас Касасом, который к тому времени сумел убедить верных людей, что с безумством Олида пора кончать. Они застали предателя врасплох, нанесли ему более десятка ударов кинжалами и на следующий день после короткого суда, всего израненного, повесили.
То-то мы огорчились, когда узнали, что толку в нашей экспедиции никакого не было. В то же время в Новой Испании происходили страшные события. Диего Ордас, получив неверные известия о нашей экспедиции, сообщил в столицу, что Кортес и все его люди погибли в джунглях Гондураса. Местные чиновники тут же распродали все наше имущество. Тех же, кто пытался протестовать засадили в тюрьму. Некие Салазар и Харипос захватили власть и выслали главного королевского судью, от которого мы вскоре получили короткое известие: "В Мексике все срам и ужас. Все погибло. Пишу вам с Кубы, куда меня, королевского судью сослали насильно и незаконно".
Весть о распродаже нашего имущества грянула как гром с ясного неба. Кортес ходил мрачный, угрюмый. Мы требовали немедленно идти походом на Мехико и восстановить наши права и собственность. Капитан-генерал решил действовать хитрее, только ни к чему хорошему его уловки теперь не привели. Мятеж разрастался, скоро поднялись индейцы в провинциях и нам, когда мы вернулись в родные места, досталась страна, впавшая в неистовство. Вопреки всяким законам ею владели проходимцы и смутьяны. Один, присланный из Испании наместник, сменял другого, и наконец последний, Эстрада, предложил дону Эрнандо покинуть Мексику.
"Отлично, - согласился Кортес, - я подчиняюсь. Из страны, завоеванной мной и моими товарищами ценою несчетных трудов и ран, меня изгоняют люди, неспособные даже навести порядок. Хорошо, я отправлюсь в Испанию и сам изложу все королю - до последнего".
К сожалению, в Испании ему тоже не удалось прижиться. При дворе он повел себя дерзко и кабы не женитьба на племяннице герцога Бехара, он давно уже лишился бы милости императора. В конце концов так и произошло, ведь при толедском дворе трудно найти простака, подобного Мотекухсоме, которого можно объегорить с помощью красивых слов. Прежде всего он поссорился с королевой, которой преподнес в подарок несколько средних размеров изумрудов. Своей же невесте дон Эрнандо приготовил нечто удивительное тоже изумруды, числом четыре, взятые из сокровищницы правителей Теночтитлана. Камни чистоты и прозрачности необыкновенной, каждый величиной с детский кулачок. Кортесу намекнули, что королева, как первая дама при дворе, не прочь получить в дар именно эти четыре самоцвета, однако Кортес уперся. С той поры внимание императорской семьи к победителю Мексики стало куда более прохладным.
В 1530 году дон Эрнандо вновь добился назначения в Мексику, но уже только в качестве капитан-генерала. Наместничество, как он ни добивался, ему не доверили. Там ему тоже не повезло - каждое затеянное им предприятие заканчивалось крахом. Он порядком издержался и в 1540 году вернулся в Испанию, чтобы попросить у короля денежное вспомоществование, в чем ему было решительно отказано. В те же годы сорвалась женитьба его дочери с сыном маркиза д'Асторга. Отказ был сделан в несколько неучтивой манере, и Кортес, обидевшись, удалился в маленький городишко Кастильехо де ла Куста. Здесь и доживал последние годы...
Старик Берналь взял чистый, с неровными краями лист бумаги, переведя дух, принялся переписывать набело последнюю страницу. Не смог, рука дрогнула. Он глянул в окно. На Гватемалу легла густая тропическая ночь. Тучи заволокли небо, вдали в горах робко золотилась искорка костра. Вся остальная ширь была затянута плотным, весомым мраком. Старику стало зябко. Он с трудом поднялся, накинул на себя походный плащ, завернул полы на коленях, унял дрожь и вновь взял перо.
"Но что стало с теми, кто совершил эти великие деяния? От 550 человек, отправившихся с Кортесом из Сантяго-де-Куба ныне, в 1568 году в Новой Испании осталось не более ПЯТИ! Все остальные погибли: на полях сражений, на жертвенных камнях, на собственной постели от болезней. Где памятник их славы? Золотыми буквами должны быть вписаны их имена, ибо они приняли смерть за великое дело. Но нет! Мы пятеро согбенны годами, измучены ранами, хворями, и влачим остаток жизни в скромных, если не сказать, убогих обстоятельствах. Несметные богатства доставили мы Испании, но сами остались бедны. Нас не представляли королю, не украшали титулами, не отягощали замками и землями. Нас, настоящих конкистадоров, людей "первого призыва", просто забыли. Писатель Гомара много и красиво говорит о Кортесе. О нас же не упоминает.
Довольно!
в 119 битвах и сражениях я участвовал. Я участвовал в приобретении Новой Испании - в этом мои сила и слава!"
Он отложил перо, потом долго сидел не двигаясь, не шевелясь. Ему вдруг открылось, что теперь, когда он написал последнюю фразу, недолго ему осталось жить на белом свете. Годы, освоенные им в этом лучшем из миров, внезапно обрели смысл, наполнились дыханием, и все равно ощущалась некоторая недоговоренность, источником которой, он ясно чувствовал это, являлись эти записки - вернее, какая-то мелкая недосказанность, допущенная им. Он вздохнул, осенил себя знамением, прочитал "Отче наш" и вернулся к предыдущим страницам. Отыскал пробел в описании гондурасского похода и переписал лист ещё раз. Особенно сильно нажимал на перо, когда писал следующие, запомнившиеся на всю жизнь, строки:
"Я знал, что нельзя полагаться на твои лживые обещания, Малинцин. Знал и то, что ты давно задумал погубить меня, с тех пор, как я не пал от своей собственной руки, когда ты вступил в мой город Теночтитлан. Почему же ты убиваешь меня так бесчестно? Бог спросит с тебя за это!"
Это были последние слова Куаутемока, молодого человека - в момент казни ему было всего двадцать четыре года от роду - воина, тлакатекутли, защитника отчества.
Эпилог
В родном городе Кортеса Медельине, в Эстремадуре, возвышается памятник прославленному завоевателю, чье имя навсегда останется в памяти человечества. Не стоит судить о нем, исходя из веяний века - такие люди суть украшение нашего рода, теперь заглядывающегося на звезды. Их нельзя ни сдержать, ни направить. Буйная, стихийная, земная сила властно владеет их душами - они идут вперед не только по велению разума и сердца, но и по тому, что иначе жить не могут. Стоит времени объявить призыв и рано или поздно появляется человек, над головой которого незримо реет птица-удача. Какой смысл укорять его в том, что он сокрушает все на своем пути?
Он всю жизнь считал, что человек - есть мера всех вещей. Только перед смертью ему открылось, что эта истина относится к земным деяниям и не имеет отношения к таким спорным, невесомым понятиям как милосердие и справедливость. Он вызволил из рабства необходимости миллионы человеческих существ, но скольких погубил? Он, первым сокрушивший великую, затерявшуюся во времени империю, открыл путь безжалостным, не обладающим и каплей величия грабителям.
Долго небеса решали его посмертную судьбу. Непростую задачку задал дон Эрнандо незримому сонму древних ацтекских богов во главе с Тескатлипокой божеством "курящегося зеркала"; священному синоду девяти чинов ангельских, земле и воде, выси и глуби.
