Круг врагов, подлежащих аресту, заключению в концлагеря, в это время расширялся непрерывно. Причем этот круг (как и сами преступления) юридически никогда четко не определялся. Это не случайно. Юрист по образованию, Ленин стремился уйти от четких определений, мешая в одну кучу разные виды преступлений. Наряду со «спекулянтами, саботажниками и прочими паразитами», «громилами», «неприятельскими агентами» в лагерях оказывались буржуазия, торговцы, «контрреволюционные агитаторы». Ленин требовал жестокого подавления «попыток анархии со стороны пьяниц, хулиганов, контрреволюционеров и других лиц». В число врагов включали не только тех, кто помогал, но и кто «мог помочь» контрреволюции, кого считали «потенциальным врагом», или тех, кто «непреднамеренно вредил» новой власти. Это открывало путь для страшного произвола и злоупотреблений. Некоторое подобие правосудия изображали революционные трибуналы. Но и для них, согласно Н. В. Крыленко – председателю Ревтрибунала, «единственным мерилом степени виновности подсудимого является революционная совесть судей, которые избираются из среды надежных партийных товарищей». Любой человек мог оказаться в числе «активных контрреволюционеров», что автоматически означало расстрел.
Формула «диктатура пролетариата» не сходила с уст большевиков, и прежде всего Ленина, долгие годы. Ленин утверждал: «Диктатура пролетариата есть власть, осуществляющаяся партией, опирающейся на насилие и не связанной никакими законами». Между тем пролетариат составлял не более 10% населения крестьянской страны, а упоминание о его первенствующих интересах служило большевикам ширмой. Подлинным в этой формуле было только слово «диктатура» – власть, построенная исключительно на насилии, осуществляемом группой во главе с лидером, вставшим над всем обществом. Ленин являлся последовательным сторонником «железной руки» во всем, он явно метил в диктаторы. С самого начала Ленин занял ведущее положение в партийном и государственном аппарате. Он держал в своих руках все нити управления, отличался от многих своих соратников расчетливостью, жесткостью и властностью. Считается, что при нем система управления была коллегиальной. Однако зачастую он добивался своего решительным напором, бесцеремонностью, активно используя свой авторитет и харизму «основателя». Не останавливался он и перед интригами, впоследствии полностью охватившими все советское руководство. По некоторым сведениям, он добивался поддержки своих решений не только в открытой полемике, но и вполне келейно: вызывал каждого участника будущего заседания и заставлял его писать расписку в том, что автор ее поддерживает взгляды Ленина.
Ленин стал и истинным отцом «красного террора». По словам Троцкого, Ленин «говорил: „Неужели вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?“ Это был период, когда Ленин при каждом подходящем случае внушал мысль о неизбежности террора. Всякое проявление прекраснодушия, маниловщины, халатности – а всего этого было хоть отбавляй – возмущало его… „Им, – говорил он про врагов, – грозит опасность лишиться всего. И в то же время у них есть сотни тысяч людей, прошедших школу войны, сытых, отважных, готовых на все офицеров, юнкеров, буржуазных и помещичьих сынков, полицейских, кулаков. А эти, извините за выражение, „революционеры“ воображают, что мы сможем совершить революцию по-доброму, по-хорошему. Да где они учились? Да что они понимают под диктатурой? Да какая у него выйдет диктатура, если сам он тютя?.. У нас каша, а не диктатура“. Слово „каша“ он очень любил. „Если мы не умеем расстрелять саботажника-белогвардейца, то какая же это великая революция?“» Эти речи выражали его действительное настроение, в то же время он сознательно нагнетал обстановку ненависти. Согласно своему методу Ленин вколачивал в головы идею о необходимости исключительно суровых мер для спасения революции.
Да и позже, в конце жизни, Ленин никак не хотел расставаться с идеей террора. В письмах из Горок в мае 1922 г. наркому юстиции Курскому о новом Уголовном кодексе он настаивал: «Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать нужно как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения террора на деле…»
17 июля 1918 – Расстрел царской семьи
Бывший император Николай II, его семья и несколько приближенных были вывезены из Царского Села в Сибирь. Некоторое время они находились в Тобольске, затем их перевезли в Екатеринбург, где заключили под стражу в бывшем доме купца Ипатьева. В подвале этого дома в ночь на 17 июля семья Романовых, доктор и горничная императрицы были зверски убиты. Скорее всего, приказ о расстреле не только Николая и его домочадцев, но и всех других членов семьи Романовых, находившихся под арестом в разных местах (Пермь, Алапаевск), пришел из Москвы. Троцкий вспоминал: «Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:
– Да, а где царь?
– Конечно, – ответил он, – расстрелян.
– А семья где?
– И семья с ним.
– Все? – спросил я, по-видимому, с оттенком удивления.
– Все! – ответил Свердлов. – А что?
– А кто решал? – спросил я.
– Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях.
Больше я никаких вопросов не задавал, поставив на деле крест. По существу, решение было не только целесообразно, но и необходимо».
Сохранилась также записка руководителя уничтожения Романовых комиссара Якова Юровского. О расстреле Романовых он писал следующее: «Не желая их торопить, я дал возможность одеться. В 2 часа я перевел конвой в нижнее помещение. Велел расположиться в известном порядке. Сам-один повел вниз семью. Николай нес Алексея на руках. Остальные (кто с подушкой в руках, кто с другими вещами), мы спустились в нижнее помещение в особо очищенную заранее комнату. Александра Федоровна попросила стул, Николай попросил для Алексея стул. Я распорядился, чтобы стулья принесли. Александра Федоровна села. Алексей также. Я предложил всем встать. Все встали, заняв всю стену и одну из боковых стен. Комната была очень маленькая. Николай стоял спиной ко мне. Я объявил, что Исполнительный Комитет Совета Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов Урала постановил их расстрелять. Николай повернулся и спросил. Я повторил приказ и скомандовал: „Стрелять“. Первым выстрелил я и наповал убил Николая. Пальба длилась очень долго, и, несмотря на мои надежды, что деревянная стенка не даст рикошета, пули от нее отскакивали. Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда наконец мне удалось остановить, я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего, (я) револьверным выстрелом с ним покончил; Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была еще и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но, однако, это не удавалось. Причина выяснилась только позднее (на дочерях были бриллиантовые панцири вроде лифчиков). Я был вынужден поочередно расстреливать каждого. К величайшему сожалению, принесенные с казненными вещи обратили внимание некоторых красногвардейцев, которые решили их присвоить… Сложив трупы, я позвал к себе всех участников и тут же предложил им немедленно вернуть все, что у них есть, иначе грозил расправой. Один по одному стали отдавать, что у них оказалось…»
Установление партийной монополии
Как известно, большевики пришли к власти при поддержке партии левых эсеров и в первом Совнаркоме поделились с ними портфелями. Это произошло в декабре 1917 г. Но вскоре союз этот распался – отчасти из-за амбиций «сверхреволюционных» лидеров левых эсеров, мечтавших о мировой революции, быстром наступлении «новой жизни на основе любви и альтруизма» (слова вождя партии М. А. Спиридоновой), а главным образом из-за последовательного стремления большевиков к единовластию. В марте 1918 г. левые эсеры, несогласные с Брестским миром, вышли из правительства, а 6 июля чекисты из числа левых эсеров убили германского посла графа В. Мирбаха, полагая, что это неизбежно приведет к возобновлению войны с Германией и откроет путь для вожделенной мировой революции. Одновременно отряд матросов-чекистов под командованием Попова засел в здании ВЧК в Трехсвятительском переулке. С большим трудом большевикам удалось собрать боеспособные части (в основном латышских стрелков и красных курсантов) и разогнать эсеровский мятеж.
Руководителей левых эсеров арестовали, но обычной жестокой расправы над ними не последовало. Бывших союзников отстранили от государственных постов и выпустили из-под ареста. Лишь позднее принадлежность к эсерам и другим революционным партиям стала поводом для преследования, которое особенно развернулось в 1920-1930-е гг. В 1923 г., после суда над лидерами эсеров, на последнем съезде эсеров был признан распад партии, ликвидирован ее ЦК. Несгибаемая Мария Спиридонова, прошедшая царские тюрьмы и ссылки, была арестована в 1929 г. Но расстреляли ее лишь перед приходом немцев, в 1941 г. во дворе Орловского централа.
