В таком состоянии находился Швейдниц, когда король в соединении с русским корпусом появился в его окрестностях. Соединение это не могло состояться раньше конца июня, что и отсрочило их действия. Теперь же король отправил корпус под начальством генерала Нейвида в Богемию, чтобы принудить австрийцев к защите находящихся в тылу их армии магазинов и этим удалить их от сообщения со Швейдницем. При этом корпусе находились также казаки в числе 2000 человек, которые по своему обыкновению все рыскали кругом и совершали набеги под самые ворота Праги, грабя и опустошая все местечки и деревни, через которые проходили. Императорские войска пришли от этого в такой ужас, что командовавший в Саксонии генерал Сербеллони уже намеревался все оставить и идти на помощь Богемии. Но казаки избавили его от этой крайности, поспешив отвезти свою добычу в безопасное место; затем отряды их постепенно стали возвращаться к армии; некоторые вернулись очень поздно, так как угоняли награбленный скот в Польшу для продажи.
Несмотря на большое различие между австрийской и прусской конницей по внешности, для этих диких воинов она оставалась незаметной. Вследствие этого всей прусской кавалерии в отличие от неприятельской велено было носить на шапках султаны из перьев, которые, хотя были полезны лишь в данном случае, остались в армии как украшение и вскоре были заимствованы всеми европейскими войсками.
Этими маневрами в тылу неприятельской армии Фридрих надеялся выманить Дауна с высот, занимаемых им при Букерсдорфе и Лейтмансдорфе. Но полководец этот остался неподвижен, как ни смутило австрийцев вторжение пруссаков. Генерал Гаддик поспешно ушел в Браунау. Пруссаки вторгались также в Моравию и в австрийскую Силезию, где наложили контрибуции. Король писал к герцогу Бевернскому от 11 июля: «Так как неприятель пришел в совершенное замешательство, то мы должны стараться погубить его в частности». Пруссаки вернулись из Богемии, нагруженные добычей, и тогда сделаны были все приготовления для осады Швейдница. Но ее нельзя было предпринять, пока австрийцы владели сильно укрепленными горами; чтобы выгнать их оттуда силой, надо было совершить весьма опасную попытку, исход которой был сомнителен.
Таково было положение дел, когда в России произошел необыкновенный переворот. Император Петр, только что вступивший на престол Империи, был очень скоро низвергнут[301]. Во время своего непродолжительного правления он вооружил против себя все сословия слишком поспешными мерами, необдуманными законами и недостатком необходимой осторожности. Солдаты и духовенство, столь редко согласные между собой, были теперь заодно. Все ненавидели монарха, который первых лишал привилегий, а последних – права на ношение бороды. Сенат оставлен был им без всякого внимания, а к русскому дворянству и ко всей нации он относился с необыкновенным презрением. Немцы пользовались решительным преимуществом, из них состоял даже отряд его телохранителей. Он мало обращал внимания на основные русские законы и совершенно подчинял их своему желанию. Насколько хороши были его намерения, настолько нецелесообразны были принятые им меры. Народ желал, сам не зная почему, продолжить войну, которая стоила России много денег и людей и удачный исход которой в смысле завоеваний принес бы и без того уже обширному государству лишь незначительную пользу. Император противился этому желанию народа; он также хотел воевать, но не против Пруссии, а заодно с ней против врагов Фридриха и против Дании. Ко всем этим его проектам, образу мыслей и распоряжениям, не нравящимся русским, присоединилось еще его дурное обращение с женой, которая, воспитавшись среди превратностей семейной жизни, закалила в них свою благородную душу, развила высокие дарования и приобрела сильную любовь своего народа. Петр явно обнаружил свое намерение отстранить ее, и уже был выбран монастырь, в котором она должна была печально закончить свое существование, так как он даже сына ее собирался лишить права на престолонаследие. Так усердно работал этот государь, чтобы ускорить собственное падение. При таком положении дел достаточно было лишь заикнуться Екатерине – и тиран ее был лишен престола. Забота о самосохранении принудила ее наконец сделать этот важный шаг, и в несколько часов этот могучий император, приказы которого, подобно божественным изречениям, должны были исполняться на всем протяжении от берегов Балтийского моря до южного океана, был покинут всеми, свергнут с престола без малейшего кровопролития и стал жалким пленником, лишенным всякой надежды. Екатерина была единодушно провозглашена самодержавной государыней всей обширной России; Петр формально отрекся от престола и через 6 дней скончался[302].
Это важное событие свержения с престола, составляющее вместе с последовавшим за ним славным царствованием самую блестящую эпоху в русских летописях, состоялось 9 июля, а так как сенат и народ непременно хотели возобновления войны с Пруссией, то с этой целью были отданы соответствующие приказы. За ними последовал 16 июля манифест, в котором призывались к присяге новой императрице все подданные завоеванных прусских провинций. Больше всего способствовало этому всеобщему военному клику убеждение русских, будто Фридрих советовал свергнутому государю все его нововведения, возбудившие всеобщее неудовольствие. Даже Екатерина видела в прусском короле своего врага. Будучи уроженкой Померании[303] и питая любовь к своей столь жестоко опустошенной отчизне, она все же уступила общему течению и решила совершенно погубить злейшего врага России, как значилось в первом ее манифесте.
Таково было всеобщее настроение, война была решена, и манифест о присяге только что разослан, когда на следующий день стали просматривать бумаги скончавшегося императора. Письма Фридриха возбудили всеобщее удивление. Содержание их совершенно противоречило тому, что предполагали. То были мудрые советы правителю и самые энергичные увещевания новому королю умерить свои страсти. Все столь возмутившие народ нововведения были сильно порицаемы этим мнимым врагом России; Екатерине тоже не пришлось жаловаться на мнения, выраженные относительно ее. Фридрих умолял ее супруга обращаться с ней если не с нежностью, то по крайней мере с подобающим перед людьми уважением. Императрица была этим тронута до слез; присутствовавшие сенаторы умолкли, и ненависть тотчас же исчезла. Военные приказания были отменены, и мир подтвержден[304].
Благодаря этому перевороту Дания избавилась от сильного и весьма основательного опасения потерять Гольштейн, завоевание которого составляло любимую мечту Петра; ни просьбы и представления его друзей, ни энергичные протесты прусского посла, барона Гольца, которого Петр очень уважал, ни многократные дружеские увещевания Фридриха не могли заставить его отказаться от этого намерения. Хотя требования, предъявляемые им Дании, касались только известных областей Гольштейна и Шлезвига, но он намеревался завоевать все, ссылаясь на то, что должен владеть землею своих предков, которая, по его словам, была ему дороже половины его государства. 60-тысячное русское войско было предназначено для этого завоевания, и к ним должны были еще присоединиться 6000 пруссаков. Сам император хотел вести эту армию, и русские войска в Померании и Пруссии уже выступали с этой целью в поход под предводительством Румянцева. Для содержания их были основаны большие магазины в Грейфенберге, Массове, Гольнове и Штеттине; 36 русских военных судов были снаряжены для операций у берегов Дании, к ним должны были присоединиться еще 16 шведских военных судов.
В Дании были сильно смущены, так как государство это совершенно не было приспособлено к войне. Флот его, лучший оплот островитян, хотя и был пригоден в полном своем комплекте к тому, чтобы достойно встретить обоих своих противников, тогда не очень еще опасных на море, был плохо вооружен, а быстрое снабжение его множеством недостающих принадлежностей казалось немыслимым. Особенно же армия была в самом жалком состоянии. Солдаты не привыкли к войне и плохо были содержимы; генералы никогда не участвовали в кампаниях и не имели никакого понятия ни о дисциплине, ни о тактике; не было годных к употреблению военных принадлежностей, ни запаса пороха, ни оружия, ни магазинов, ни денег. Так как последняя эта потребность была самой настоятельной, первой и последней надобностью в войне, по словам знаменитого Монтекукколи[305][306*], то датчане навестили город Гамбург. Они подошли под стены города и приготовились на случай к принудительным мерам, потребовав от имени своего государя 1 000 000 талеров в виде заема. Гамбургцы, ошеломленные в первую минуту, не соразмерив сил своего противника, его положения и обстоятельств, а принимая во внимание лишь грозящий торговле их застой и разорение садов, быстро согласились дать требуемое, после чего датчане удалились. Теперь у них были деньги и вождь в лице оставившего французскую службу графа Сен-Жермена, который, однако, при всем своем знании тактики, не был знаком со страной, ее обычаями и языком, преисполнен был французскими военными принципами, не применимыми в этом государстве, и невыполнимыми замыслами, и потому являлся беспомощным вождем плохо организованной армии, которая его возненавидела с самого начала и доверия которой ему никогда не удалось приобрести. Он намеревался расположиться в укрепленном лагере недалеко от Любека и здесь ожидать русских. Но исход этой войны для самых беспристрастных наций, даже для самих датчан, являлся несомненным. И все эти весьма основательные опасения прекратились после свержения с престола императора.
