Шарль Монтескье - Избранные произведения о духе законов

Мир, которым закончилась первая пуническая война, сделал римлян владыками Сицилии. Вскоре затем они перешли в Сардинию, вступили в сношения с Испанией, и количество серебра в Риме снова увеличилось. Новая операция уменьшила вес серебряного динария с 20 унций на 16, и следствием ее было установление нового отношения серебра к меди-1 к 128 вместо 1 к 160.

Изучая историю римлян, вы лучше всего постигнете их превосходство, в выборе ими обстоятельств, при которых они творили добро или зло.

Сущность операций с монетой во время республики сводилась к уменьшению веса монеты, причем государство поверяло народу свои затруднения и не пыталось вводить его в заблуждение. Императоры вступали на путь примесей. Эти государи, доведенные до отчаяния собственной щедростью, были вынуждены прибегнуть к порче монеты. Это было окольное средство, которое ослабляло зло, хотя, по-видимому, его не затрагивало. Часть дара втихомолку брали обратно, ни слова не говорилось об уменьшении оплаты или раздач, и тем не менее они оказывались уменьшенными. Можно еще видеть в коллекциях медали так называемого накладного металла, в которых медь покрыта лишь одной пластинкой серебра. Об этой монете говорится в одном фрагменте книги LXXVII Диана.

Дидий Юлиан первый начал практиковать уменьшение ценности монеты. Находят, что монета Каракаллы содержала наполовину примесей, а Александра Севера — на две трети, так шло дальше, и при Галлене употреблялась только посеребренная медь.

Очевидно, что эти насильственные операции невозможны в наше время, государь, который попытался бы к ним прибегнуть, обманул бы только себя самого— и никого больше. Вексельный курс научил банкиров сравнивать между собою монеты всех стран света и определять их действительное достоинство. Проба монеты не может более оставаться тайной. Если государь начнет чеканить низкопробную монету, все бросятся помогать ему. Прежде всего уйдет полноценная монета и вернется к нему малоценной. Если бы он стал, подобно римским императорам, обесценивать серебро, не касаясь золота, он увидел бы быстрое исчезновение золота, и ему осталось бы одно его порченое серебро. Вексельный курс, как я сказал в предыдущей книге, сделал невозможными произвольные мероприятия власти в этом отношении или по крайней мере исключил возможность их успеха.

Московия хотела бы отказаться от своего деспотизма — и не может. Торговля, чтобы сделаться прочной, требует вексельных операций, но вексельные операции находятся в противоречии со всеми законами этой страны.

В 1745 году царица[123] подписала указ об изгнании евреев за то, что они перевели за границу деньги лиц, сосланных в Сибирь, и иностранцев, состоящих на русской службе. Подданные империи, подобно рабам, не имеют права без специального разрешения ни выехать за границу, ни переслать туда свое имущество. Итак, вексельный курс, дающий возможность переводить деньги из одной страны в другую, противоречит законам Московии.

Самая торговля противоречит этим законам. Народ там состоит из одних рабов — рабов, прикрепленных к земле, и рабов, которые называются духовенством или дворянством на том основании, что они — господа первых. Таким образом, в Московии нет третьего сословия, которое должно состоять из ремесленников и купцов.

В некоторых государствах Италии были изданы законы, имевшие целью воспрепятствовать продаже земель подданными этих государств для перевода денег за границу. Эти законы могли быть хороши, когда богатства всякого государства были его неотъемлемой собственностью, так что нельзя было без больших затруднений передать их другому государству. Но с тех пор как благодаря употреблению вексельного курса богатства не принадлежат, так сказать, тому или другому государству в отдельности и существует возможность без всяких затруднений переводить их из одного государства в другое, закон, не позволяющий распоряжаться земельной собственностью, тогда как можно распоряжаться своими деньгами, должен быть признан дурным законом. Он дурен, потому что дает преимущество движимому имуществу перед землей, потому что отбивает у иностранцев охоту селиться в стране и, наконец, потому что его легко обойти.

Банкиры существуют для того, чтобы менять деньги ш , а не для того, чтобы давать их взаймы. Если государь пользуется их услугами лишь в целях дисконта, то, поскольку он делает большие обороты, самая малая прибыль, которую он доставляет банкирам за их переводные векселя, составляет значительную сумму. Если же от него требуют больших прибылей, он может быть уверен, что причина тому заключается в дурной администрации. Когда, напротив, к банкирам обращаются за получением авансов, искусство их должно проявиться в том, чтобы получать возможно большие барыши, не подвергаясь при этом обвинению в ростовщичестве.

Существовало мнение, что государству выгодно состоять в долгу у самого себя. Предполагалось, что это умножает богатство путем усиления обращения.

Я полагаю, что здесь смешали понятие обращения бумаг, представляющих собой деньги[125] или служащих знаком уже реализованных или предстоящих прибылей какой-нибудь торговой компании[126], с обращением долговых расписок[127]. Первые два случая для государства очень выгодны, последний — нет, все, чего можно ожидать от долгового обязательства, — это, чтобы оно служило для частных лиц надежным ручательством в уплате национального долга, т. е. доставляло следуемые по нему платежи. Но, с другой стороны, из обращения таких бумаг проистекают следующие неудобства:

1. Если в руках иностранцев находится много таких долговых обязательств, то они ежегодно извлекают из страны значительные суммы в виде процентов.

2. В стране, которая состоит в постоянном долгу, вексельный курс должен быть очень низок.

3. Налог, взимаемый для уплаты процентов по долгу, вредит промышленности, повышая заработную плату.

4. Прямые доходы государства отнимаются у труда и промышленности и передаются людям праздным, другими словами, облегчается труд для тех, кто не трудится, и создаются затруднения для труда тех, кто трудится.

Вот неудобства, выгод же никаких я не знаю. Предположим, что десять человек имеют каждый по тысяче экю дохода от земли или от промышленности. Для нации это составляет из расчета 5 процентов капитал в 200 тысяч экю. Если эти десять человек употребляют половину своего дохода, т. е. 5 тысяч экю, на уплату процентов на занятые ими 100 тысяч экю, то для государства это составляет те же 200 тысяч экю, или на языке математики: 200 тысяч экю — 100 тысяч экю + 100 тысяч экю = 200 тысяч экю.

При этом может еще ввести в заблуждение то, что бумаги, представляющие собою национальный долг, суть свидетельство богатства, так как только богатое государство может поддерживать такие бумаги, не подвергаясь разорению. Если оно не разоряется, следует заключить, что оно располагает другими большими богатствами. На том основании, что есть средства против зла, утверждают, будто нет самого зла, и называют зло добром, потому что средства борьбы со злом сильнее зла.

Необходимо соблюдение известной соразмерности между государством как кредитором и государством как должником. Государство может быть кредитором без ограничения, но должником оно может быть только до известного предела, далее которого оно утрачивает право быть кредитором.

Если такое государство пользуется еще твердым кредитом, оно может последовать счастливому примеру одного из европейских государств[128], а именно: приобрести большое количество наличных денег и предложить своим кредиторам — частным лицам возвращение капитала, если они не предпочтут снизить процент. И действительно, когда государство занимает, размер процента определяется капиталистами, поэтому если оно предлагает уплатить долг, то оно может само определить и размер процента.

Но одного уменьшения процента недостаточно, надо, чтобы сберегаемая этим путем сумма пошла на образование фонда погашения для ежегодной уплаты части капитала, — операция тем более счастливая, что выгода от нее возрастает с каждым днем[129].

Когда кредит государства не вполне прочен, является новая побудительная причина для того, чтобы образовать фонд погашения, ибо создание такого фонда скоро возвращает государству утраченное доверие.