Обратимся теперь к Албании, на границах которой жили, по преданию, амазонки. По определению Страбона, Албания простиралась от границ Иверии на западе до берегов Каспийского моря на востоке. Северную границу ее составляли Кавказские горы, называвшиеся в этой части и, в особенности, ближе к Каспийскому морю Кераунскими горами, на юге Албания примыкала к Армении.
У армянских историков и географов собственно Албанией[25] называлась страна, заключающаяся между Алазанью, Каспийским морем, Курой и Самуром. Впоследствии, после падения царства Армянского, когда набеги гуннов и хазар на Агванию сделались чаще, цари агванские перешли через Куру в Армению и перенесли резиденцию свою из Чола (Pylae Albanicae, Дербенд?) в Партав[26]; вместе с этим и название Агвании перешло на страну, находящуюся между Шамхором и Араксом и заключавшую в себе три провинции Армянского царства — Арцах, или Малую Сюнию, Ути и Пайткаран, входящие ныне в состав Елизаветпольского, Шушинскаго и Зангезурского уездов Елизаветпольской губернии. Армянские историки под названием Агванк почти всегда подразумеваю Армянскую Албанию, то есть помянутые три области, завоеванные агванами. Но Страбон, очевидно, описывает прежнюю или собственно Агванию.
Посредством Дербентского берегового прохода Агвания соединялась с равнинами, лежащими у северной подошвы Кавказа и служившими как бы этапом для кочевников на их пути из Средней Азии в Европу. Оставляя в стороне тех, которые известны только по имени, мы можем указать на несколько народов, занимавших в историческое время Прикавказские степи и описанных более или менее подробно историками того времени. Таковы хазары, гунны, авары и монголы. Теснимые одни другими, племена эти постепенно подавались вперед и преимущественно по двум направлениям: к западу и к югу. На западе их привлекали как богатства Византийской империи, императоры которой, опасаясь разграбления, принимали предводителей и посольства их с большим почетом и старались умилостивить значительными подарками, так и плодоносная долина Дуная, на берегах которого кочевники постоянно добивались права селиться. Императоры, не имевшие возможности защитить совершенно открытую границу, скрепя сердце давали кочевникам требуемое право, обязывая их взамен того охранять границы империи от набегов других племен. На юге кочевников привлекало Закавказье, и именно Агвания, как страна привольная и богатая, и притом наиболее доступная по своему положению. Дербентский береговой проход, представляющий единственный удобный и доступный во всякое время года путь с севера в Закавказье, соединял, как сказано, Агванию с Прикавказскими степями. В самой узкой части этого прохода, в том пункте, где горный кряж почти упирается в море, уже с самых древних времен существовали крепость и стена для преграждения пути народам, вторгающимся с севера. Но и этот оплот не всегда выдерживал напор кочевников, и они «подобно волнам колеблющегося моря», как говорит агванский историк Моисей Каганкатваци, ударяли в стену и разрушали ее до основания.
Так как подобные набеги на Агванию повторялись периодически, то агване имели более, чем какой-нибудь другой народ, случаев ознакомиться с кочевавшими на их границе племенами. Агванские цари то воевали с кочевниками и в случае удачи вторгались в свою очередь в их пределы, то заключали с ними политические и даже родственные союзы для совместной борьбы с персами, постоянно угрожавшими Закавказью Насколько близко были знакомы агване с кочевниками, мы можем заключить из того, что единственный известный доныне агванский историк Моисей Каганкатваци[27] сохранил в своей «Истории Агван» несколько таких подробностей о религии, обычаях и политических отношениях гуннов и хазар, каких мы не встречаем ни у одного византийского историка. Не надо забывать, конечно, что древние историки не интересовались этнографическими вопросами и потому только вскользь и при каком-нибудь удобном случае упоминают о наружности, обычаях и нравах окружающих их народов. Моисей Каганкатваци не составляет в этом отношении исключения, и между тем сообщаемые им сведения весьма важны в этнографическом отношении.
Ввиду вышесказанного, мы считаем себя вправе придать особенную важность тому обстоятельству, что ни сам Моисей Каганкатваци, ни родственные ему армянские историки не только не знают амазонского государства на границах Агвании, но даже вовсе не упоминают его имени[28]. Мы полагаем, что если бы предание о подобном государстве существовало у агван и армян, то историки их не преминули бы упомянуть об этом в своем повествовании, тем более что амазонки сходились, согласно греческим источникам, именно с одним из агванских племен — гаргарийцами. Между тем предание об амазонках неизвестно, по-видимому, ни агванским, ни армянским историкам, и это обстоятельство приводит нас к заключению, что предание об амазонках на Кавказе обязано своим происхождением грекам.
Какие же причины побудили греков перенести на Кавказ предание, родину которого надо искать в Малой Азии? Я полагаю, что ответ на этот вопрос надо искать в тех впечатлениях, которые вынесли греки из первого знакомства с кочевниками Прикавказских степей. История, конечно, умалчивает о том времени, когда греки получили впервые сведения об азиатских кочевниках. Но мы и не нуждаемся в прямых исторических указаниях для того, чтобы представить себе удивление и ужас, испытанные греками при виде кочевников: материалом для этого служат нам рассказы людей, бывших современниками и даже очевидцами набегов, совершенных азиатскими кочевниками на Европу в историческое время. Эти рассказы могут оказаться не пригодными для заключений по аналогии только в том отношении, что чувства ужаса и удивления, изображаемые в них, слишком слабы в сравнении с теми, которые испытывали греки.
Характерные признаки народов, населяющих в настоящее время Среднюю Азию и известных под общим именем монгольских, знакомы каждому: они состоят в отсутствии бороды, сильном развитии скуловых костей и в сходстве мужчин и женщин как одеждой и ухватками, так и общей формой тела[29]. Говоря о происхождении предания об амазонках в Америке, я уже привел и подтвердил примерами тот факт, что люди различных пород, встречаясь впервые, чувствуют отвращение друг к другу и значительно преувеличивают те особенности в организации, которых не имеют сами, считая их чем-то необычайным и даже ужасным. Для произведения подобного впечатления нет надобности, чтобы особенность была резкая: глаз, привыкший к известным формам, подмечает даже незначительные уклонения от них и дает часто повод к неожиданным сравнениям. Так индейцы в Парагвае вырывают себе брови и ресницы, говоря, что они не желают быть похожими на лошадей. Белые зубы одной англичанки дали повод кохинхинцу сравнить их с собачьими. Китайцы VII столетия, привыкшие к плоским чертам лица монгольской расы, были поражены выдающимися носами сингалезцев, в сущности не слишком длинными, и Тсанг, описывая их, говорит, что «у них — клюв птицы на человеческом туловище».
Если незначительные уклонения в организации вызывают ужас, отвращение и удивление, то легко представить себе чувства современников вторжения азиатских номадов в Европу. Достаточно прочесть сказания очевидцев. Аммиан Марцеллин, римский историк IV века, следующим образом описывает наружность гуннов, появившихся на нижнем Дунае в 375 году: «Свирепость и варварство гуннов превосходят все, что только можно представить себе самого дикого и варварского. Новорожденным детям они проводят железом глубокие борозды на щеках для того, чтобы не дать вырасти бороде, и поэтому в старости они имеют, подобно евнухам, гладкий и голый подбородок. Их коренастое туловище с огромными верхними конечностями и с чрезмерно большой головой придает им чудовищный вид: можно скорее принять их за двуногих животных или за одну из тех дурно вырубленных из дерева фигур, которыми украшают парапеты мостов»[30]. Искусственное уничтожение бороды — есть, вероятно, только предположение Аммиана Марцеллина, вызванное стремлением его объяснить себе совершенное отсутствие бороды у взрослых людей.
Но не один Аммиан Марцеллин ужасался наружности гуннов. Можно сказать, что чувство ужаса было всеобщим и даже предшествовало их появлению. Воинственные вестготы, которым приходилось столкнуться с гуннами, при появлении их на северном берегу Черного моря даже не пытались сопротивляться: большая часть их бежала на Дунай, чтобы испросить у императора Валента разрешения поселиться на берегу этой реки.
Иорнанд, родом гот, историк VI века, описывает гуннов подобным же образом. По его словам, победой над аланами гунны были обязаны не столько своей храбрости, сколько ужасной наружности. В числе особенностей гуннов упоминается также и отсутствие бороды, которое Иорнанд, подобно Аммиану Марцеллину, считает произведенным искусственно.
