Т. В. Черникова: «…битву открыл поединок татарина Челубея и русского Александра Пересвета. В поединке пали оба богатыря. Ордынцы помчались вперед…» Не правда ли, уже скромнее? Челубей был татарином, а остальные — ордынцы. Ордынцы — они, с одной стороны, вроде монголы, а с другой — вроде и не монголы. Ордынцы — это уже ближе к татарам, хотя и не совсем татары. Они могут быть вообще не татарами. Они могут одновременно быть кем угодно и тут же никем.
Е. В. Пчелов: «Навстречу ордынскому воину Челубею выехал русский монах Пересвет. Всадники устремились навстречу друг другу, сшиблись и пали замертво… Ордынцы все теснили и теснили русские ряды». Пчелов даже Челубея окрестил «ордынцем». Так спокойнее.
В. И. Буганов: «Около полудня поединок Пересвета и Челубея, русского и ордынского богатырей, погибших в схватке, дал сигнал к сражению. Ордынские силы обрушили страшный удар на передовой полк…» Какое замечательное слово «ордынцы». Как наглядно оно демонстрирует устройство ума профессиональных историков.
П. Г. Дейниченко: «Мамай набрал в свое войско генуэзских и северокавказских наемников». Дейниченко, несомненно, профессиональный историк, а из общей среды выбивается: у Мамая только непонятные наемники. А где монголы? Или, на худой конец, где татары?
А. О. Ишимова: «Между тем печенежский богатырь Темир-Мурза из войска Мамая исполин ростом вызывал кого-нибудь из русских сразиться с ним один на один. Выехал инок Пересвет, схватились они и пали оба мертвые». Неожиданный поворот в истории. Челубей оказался не только не монголом, но даже и не татарином. Челубей оказался печенегом и совсем не Челубеем. Он оказался Темир-Мурзой.
Думается, мы уже уморили вас игрой в мамаевские национальности. Хотя продолжать можно еще достаточно долго. Череда подобных версий весьма длинная.
Откуда же берется разброс мнений по, казалось бы, несложным вопросам. Ведь все историки пользуются практически одними и теми же источниками. Переписывай себе друг за дружкой — чего уж проще? А вот в этом-то и заключается секрет разброса. Секрет в том (как бы странно это ни звучало из наших уст), что пишущие историки, к несчастью своему, понимают, что они пишут. Перепись «автоматом» друг у друга их поначалу коробит. Потом привыкают. Стерпливается, слюбливается. Но у каждого в процессе разбирательства невольно складывается собственная версия событий, а вот как они при этом поступают, вопрос уже не истории, а вполне современной жизни.
Историки, в том числе и те, мнение которых мы вам представили, черпают свои знания или по крайней мере должны это делать из первоисточников, а в первоисточниках разброс мнений отсутствует технически.
Например, обучаясь в институте, все историки читали «Сказание о Мамаевом побоище». Получали за него тройки, четверки, некоторые даже пятерки. Это, между прочим, самое авторитетное свидетельство о Куликовской битве. В издании 1987 года оно представлено так:
«Время создания — середина 1381 — начало 1382 года, подвергалось переработке в начале XV века, в период составления так называемого Киприановского летописного свода; дошло до нас в нескольких редакциях и многочисленных (около ста пятидесяти) списках. «Сказание о Мамаевом побоище» наиболее значительное произведение Куликовского цикла памятников древнерусской культуры. Это не только самое обстоятельное, неторопливое, степенное, исполненное огромной внутренней силы и достоинства повествование, но и самое подробное описание Куликовской битвы и подготовки к ней. Целый ряд деталей в описании сражения и фактов, связанных со сбором и походом русских войск, не встречающихся в других памятниках этого цикла, говорят о том, что автор «Сказания» был не только очевидцем-участником самой битвы, но находился непосредственно среди лиц, входивших в великокняжеское окружение и имел широкий доступ к поступавшей в княжескую ставку информации. “Поэма сия, — писал в 1883 году В. Т. Плаксин, — не только не уступает «Слову о полку Игореве», но в некоторых художественных достоинствах даже превосходит его”».
Каким представляет нам национальный состав войск Мамая самое подробное, авторитетное, значительное и обстоятельное повествование? Соответствует ли он тому, что написали в своих учебниках историки? Давайте все вместе и почитаем:
«Князь же великий скоро от трапезы встал, и преподобный Сергий (Радонежский) окропил его священной водою и все христолюбивое его войско… И сказал: “Поди господин на поганых половцев…”».
Не только мы с вами заметили, что преподобный Сергий посылает Донского на поганых половцев, историки тоже это читали множество раз.
«Когда же наступил четверг 27 августа, решил князь великий… И затем приступил к чудотворному образу госпожи Богородицы, сказал: “Не отдай же, госпожа, городов наших в разорение поганым половцам, да не осквернят святых твоих церквей и веры христианской… Знаю же я, госпожа, если захочешь — поможешь нам против злобных врагов, этих поганых половцев, которые не призывают твоего имени”».
«И велел послу: “Скажи брату моему князю Андрею: готов я сейчас же по твоему приказу, брат и господин. Сколько есть войска моего, то вместе со мною, потому что по божьему промыслу собрались мы для предстоящей войны с дунайскими татарами. И еще скажи брату моему: говорят, что уже великий князь Дмитрий на Дону, ибо там дождаться хочет злых сыроядцев”».
«Окончив молитву и сев на коня, стал он (князь Дмитрий) по полкам ездить с князьями и воеводами и каждому полку говорил: “…Ныне, братья, уповайте на Бога живого, так как утром не замедлят на нас пойти поганые сыроядцы”».
«Тот же нечестивый царь (Мамай)… и повелел поганым своим половцам готовиться к бою».
«Уже близко друг к другу подходят сильные полки, и тогда выехал злой печенег… Увидел его Александр Пересвет, монах, который был в полку Владимира Всеволодовича, и выступил из рядов…»
«…час и третий, и четвертый, и пятый, и шестой твердо бьются неослабно христиане с погаными половцами».
«Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: “Увы нам, Русь снова перехитрила…”»
Как нетрудно заметить, в «Сказании» нет ни единого упоминания о монголах, а ведь ОНО с точки зрения «официальной» истории — основополагающий документ. Значительный и обстоятельный. Естественно, каждый из историков, как и мы, обратил внимание на «некоторые расхождения». Мы задумались, и они задумались. С этого-то момента и начинается разница между НАМИ и НИМИ.
Мы излагаем свою версию так, как ее видим. А они вынуждены подгонять версию под «видение ведущих академиков». Собственными руками «разворачивать» своему детищу голову в «положенную» сторону (не обращая внимания на шею). С хрустом выворачивать суставы в соответствии с пожеланиями начальства. Выкручивать пятки, чтобы «смотрели» в общепринятом направлении. А как же? Это и есть первейший признак «профессионализма» в истории.
Для нас история — это проникновение в тайну. Мучительные поиски и радости находок. Когда мы приближаемся к какой-нибудь разгадке, у нас шерсть встает на загривке, чувства обостряются, как перед броском, а на кончиках пальцев появляется пульс. Мы хватаемся за хвостик этой разгадки. Он тоньше шелковой ниточки. Крепко держась, начинаем осторожно тянуть его к себе. Если срывается — это величайшее разочарование. Но расслабляться нельзя. Нужно снова и снова пытаться нащупать этот хвостик. И снова вытаскивать разгадку на поверхность. Бывает, конечно, что хвостик оказывается взрывателем от мины.
Для НИХ история — это прежде всего заработок, служебная лестница, общественное положение, восхищенные взгляды студенток. ЭТО ИХ цель. ЭТО ИХ жизнь. Там, где в истории начинается профессионализм, там заканчивается наука. Поэтому, роясь в первоисточниках, археологических отчетах и откопав что-нибудь новое, они не смеют дать этому ход. «Дать ход» таит в себе опасность. Выгоднее «наступить на горло собственной песне», чем вызвать недовольство вышестоящих историков.
Выглядит это примерно так. Прибегает соискатель к своему руководителю проекта, руки потные, лоб потный, глаза блестят. Руководитель его спрашивает:
— Ну, как там, Петя, твоя диссертация?
— Так вот же, Андрей Николаевич, — волнуясь, сообщает тот, — не могло у Мамая монгольской конницы быть. Я все перерыл. Не получается никак. Бред какой-то.
— Ты что, Петя, решил, что умнее всех? — сводит брови руководитель.
— Да нет же, Андрей Николаевич. Но только вот… я это… не выходит… как бы… — Петя начинает понимать, что где-то перегнул.
