- Если бы я думал, что это от нее исходит, - не стал бы связываться, сказал Аррабей.
- Парню всего девятнадцать, - вступил Геромен. - Если Филипп умрет сейчас, без других сыновей кроме полоумного, то следующий по линии ты! - Он ткнул в Александроса пальцем. - Ты не понял, что этот малый внизу пытался тебе втолковать?
- О, Геракл! - воскликнул Александрос. - И это ты кого-то еще полоумным называешь! Девятнадцать, в том-то и дело... А ты его видел в шестнадцать! А с тех пор он левым крылом командовал под Херонеей! Пойди теперь в Собрание и скажи им всем, что он еще ребенок, к войне не пригоден, и им надо выбирать взрослого... Пойдешь? Думаешь, я доживу до того, чтобы поехать туда и посчитать сколько голосов за меня подадут?... Ты лучше очнись и подумай, с кем тебе придется дело иметь!
- А я и так знаю, - возразил Аррабей. - Как раз потому и сказал, что он на такое не способен. Байстрюк или нет - это не важно.
- Ты сказал, он может и подождать... - Голубые глаза на красном лице пьяницы Геромена с презрением разглядывали Александроса, которому он завидовал. - Но есть люди, которые просто не могут ждать, когда речь о власти идет.
- Я сказал только одно: подумайте, кто выигрывает больше всех. Олимпия получает всё, чего может лишиться из-за этого брака. А она всего лишится, если только царь до него доживет. Демосфен получает кровь человека, которого ненавидит пуще смерти; если такое вообще возможно для него. Афиняне получают гражданскую войну в Македонии, если мы согласимся; причем трон либо остается спорным, либо переходит к мальчишке, которого они всерьез не принимают. Дарий - чье золото вы хотите взять, хоть оно вас повесить может, - Дарий выигрывает ещё больше, потому что Филипп воевать с ним собирается. И ни один из них не поморщится, - когда дело сделано будет, - если всех нас распнут; мы им нужны, как дерьмо собачье... Вот вы ставите на Александра - но он не тот петух, он в бою не участвует. Так что выиграть здесь нельзя.
Они поговорили еще немного - и решили: посреднику отказать, золото вернуть. Но у Геромена были долги, а жил он на долю младшего сына, - он согласился неохотно. И как раз он поехал провожать гостя к восточному перевалу.
Прохладные запахи росистого утра, сосновой смолы, дикого тимьяна - и еще каких-то горных цветочков, похожих на мелкие лилии, - мешаются с запахом теплой, свежей крови... Крупные псы, весом с человека, сосредоточенно трудятся, обгладывая кости; время от времени раздается треск под мощными зубами - это до мозга добрались... На траве привалилась на рога грустная оленья морда... Двое из охотников жарят мясо, на вертелах над ароматным костром; остальные внизу у ручья; слуги обтирают коней...
Александр с Гефестионом расположились на высокой скале, в первых лучах утреннего солнца. Остальным их видно на фоне неба, но никто их не слышит: слишком далеко. Вот так у Гомера Ахилл с Патроклом уходили от своих товарищей, чтобы поговорить наедине. Но там об этом вспоминает дух Патрокла, когда они делятся горем своим; потому Александр никогда не произносил те строки вслух - не к добру... И сейчас он тоже говорил совсем о другом:
- Это было, как в лабиринте, понимаешь? Темно - и где-то чудовище ждет. А теперь - теперь ясный день, светло вокруг!
- Так надо было раньше поговорить... - Гефестион вырвал клок мха и обтер кровь с руки.
- Я бы только лишний груз на тебя навалил. Ты ведь и так знал, догадывался, и уже скверно было. Ведь правда?
- Правда. Как раз потому и надо было всё в открытую сказать.
- Знаешь, раньше это было бы трусостью. Каждый должен сам со своим демоном управляться. Я когда оглядываюсь на свою жизнь - я везде его вижу; он всегда был со мной; ждал меня на каждом распутье, когда мне надо было встретить его. С самого детства, знаешь?... Даже желание одно - без действия - даже желание так трудно было выносить!... Мне иногда Эвмениды снились, как у Эсхила: хватали меня холодными черными когтями и приговаривали "Когда-нибудь ты будешь наш, навечно!" Потому что это меня притягивало как-то, понимаешь?... Самим своим ужасом притягивало. Некоторые говорят, когда стоят на скале - их пустота тянет, вниз. Казалось, это судьба моя, на роду написано.
- Это я давно знал. Но я тоже твоя судьба, ты забыл что ли?
- Да, конечно, мы об этом часто говорили... Без слов - но это даже лучше; от слов мысли каменеют, как глина от огня... Но вот так оно было. Иногда мне казалось, что я уже от этого освободился, а потом снова сомневаться начинал... Но теперь - когда узнал тайну своего рождения теперь всё прошло. С тех пор как узнал, что мы с ним не родня. Начал думать, что делать, - и всё стало ясно. Зачем мне это? Чего ради? Почему сейчас? Какая в этом нужда?
- Я ж пытался тебе всё это сказать!...
- Знаю, дорогой, ты говорил. Только я не слышал. И знаешь, меня даже не так он сам угнетал, как это божье "Не смей!" Душа кричит "Я должен!" - а он "Не смей!..." И эта мысль, что его кровь на мне, - это как болезнь... А теперь я свободен от этого, я даже почти перестал его ненавидеть, знаешь?... Бог меня избавил. А если бы даже я и хотел - сейчас самое неподходящее время. У меня сейчас отлив удачи, перед новым приливом. Он - когда пойдет в Азию - наместником здесь меня не оставит: и в немилости я, и вообще он вряд ли решился бы. Придется ему взять меня на войну. А уж там я смогу ему кое-что показать, да и остальным тоже, всем. Под Херонеей они были мне рады, верно? Если он будет жить - изменится ко мне, когда я выиграю ему несколько сражений. А если погибнет - я буду там, и армия под рукой. Это самое главное.
Взгляд его упал на маленький синий цветочек в трещине камня. Он осторожно поднял головку цветка, назвал его, вспомнил, что отвар хорош против кашля... Потом сказал:
- Но Аттала я убью при первой возможности. В Азии это будет всего проще.
Гефестион в свои девятнадцать уже со счета сбился, скольких он убил. Теперь он кивнул в ответ:
- Да, конечно. Это враг смертельный, от него надо избавляться. А сама девчонка ничего не будет значить без него. Царь другую найдет, как только в поход отправится.
- Я матери то же самое говорил, но... Ладно. Она может думать что хочет - я буду действовать, только когда сам решу. Её оскорбили, естественно что она мести жаждет... Хотя, конечно, как раз поэтому царь и старается убрать её отсюда перед походом; и мне тоже это немало вреда принесло. Но она-то будет строить козни до последнего дня; это у неё в крови, тут ничего не поделаешь. Сейчас вот опять что-то затеяла; то и дело намекает, что хочет меня вовлечь... Но я ей запретил об этом разговаривать. Знать ничего не хочу... - Гефестион заметил, как изменился его голос, и украдкой посмотрел искоса. - Мне надо думать; я планировать должен, а не дергаться каждый день, не хвататься то за одно, то за другое. Должна же она это понимать!
- Наверно, так ей легче, - предположил Гефестион. Самому ему стало теперь совсем легко. (Значит, она сотворила-таки свое колдовство, но дух ответил не тот; хотел бы я знать, что она сейчас думает!) - Но, так или иначе, на свадьбе она будет в почете... Иначе и быть не может: её дочь и её же брат! Так что царь может чувствовать что угодно, затевать может что угодно, - но тут ему просто придётся ей почести оказать, хотя бы ради жениха. Значит и ты свою долю получишь!...
- Да, конечно... Но главное - это должен быть его день. Он хочет и память людскую, и всю историю переплюнуть. В Эгах ремесленников собралось видимо-невидимо! А приглашений разослали столько!... Разве что гиперборейцев не позвал. Ну ладно, надо это пережить, перед Азией. А там всё это будет выглядеть вот так.
Он показал вниз, на равнину, где овцы казались не крупнее муравьев.
- Да, тогда всё это будет мелочью, конечно. Город ты уже основал, а там ты себе царство найдешь. Я это знаю - будто бог мне сказал.
Александр улыбнулся. Сел, обхватил руками колени и стал смотреть на горы перед собой. Где бы он ни был, он никогда не мог надолго оторвать взгляд от линии горизонта.
- Помнишь у Геродота, когда ионийцы послали Аристагора в Спарту, просили прийти и освободить греческие города в Азии? Спартанцы отказались, услышав, что Сузы в трёх месяцах марша от моря. Деревенские псы, не охотничьи... Ну ладно, хватит! Лежать!... - Годовалая гончая, только что нашедшая его по следу, удрав от охотников, перестала ласкаться и послушно легла, прижавшись к нему носом. Она досталась ему в Иллирии, маленьким щенком; он с ней занимался в свободное время. - Аристогор привез им карту на бронзе - весь мир, с океаном вокруг, - и показал империю персов. "На самом деле задача эта не трудная, потому что варвары не пригодны к войне, а вы самые лучшие и храбрейшие мужи на земле. (Быть может, так оно и было в те времена.) Вот как они сражаются. Вооружены они луками, стрелами и короткими копьями; в поле выходят в штанах, а головы покрывают тюрбаном (Если шлемы есть, то никаких тюрбанов, конечно.), и отсюда видно, как легко их победить. Кроме того, говорю вам, что люди из тех мест имеют больше богатств, чем все остальные в мире, вместе взятые. (Ну, это верно.) Золото, серебро и бронза; узорчатые ткани; ослы, мулы и рабы; и всё это станет вашим, если захотите. Дальше он там перечисляет народы у себя на карте - до Киссии на реке Хоасп. А на ее берегу город Сузы, где Великий Царь держит свой двор и где находятся сокровищницы, в коих хранятся все богатства его. Когда возьмете город - сам Зевс позавидует богатству вашему" Он тогда напомнил спартанцам, как они постоянно дерутся возле своих границ из-за клочков скудной земли, которые и слова доброго не стоят, с людьми, у которых и взять-то нечего... Мол, неужто вам всё это нужно, когда вы можете стать хозяевами Азии?... А они продержали его три дня - и отказались: слишком далеко от моря, видишь ли!...
