- Это я спьяну сболтнул. Я ничего больше не скажу.
- Я прошу прощения за него, - сказал отец, Диний. - Что это на тебя накатило, Хиракс? Я ж пытался тебя остановить, а ты и не глянул...
Павсаний повернулся, словно вепрь раненый копьем:
- Так ты тоже знал?!
- Меня там не было, но слухом земля полнится... Мне очень жаль, что ты услышал именно здесь, в моем доме. Трудно было представить, что царь с Атталом могут хвастаться таким делом даже с глазу на глаз, меж собой, а уж тем более в компании. Но ты ж лучше кого другого знаешь, что с ними делает бурдюк.
Павсаний впился в дерево побелевшими пальцами.
- Он пообещал мне, восемь лет назад, что никогда не позволит говорить об этом в его присутствии!... Только это меня удержало от мести. Он это знает, я ему сказал тогда!
Он своей клятвы не нарушил, - кисло улыбнулся Хиракс. - Он не позволял никому говорить. Он сам говорил. Благодарил Аттала за услугу. А когда Аттал попытался ответить - зажал ему рот, и оба смеяться начали. Теперь я понял, почему смеялись.
- Он клялся мне потоком Ахерона, - почти прошептал Павсаний, - что заранее ничего не знал...
Диний покачал головой:
- Хиракс, я беру свои слова назад, забудь что я тебя упрекал. Раз уж знают многие - лучше чтобы Павсаний от друзей это услышал.
- Он мне сказал тогда, - прохрипел Павсаний, - через несколько лет, видя тебя в почете, все начнут сомневаться в этой истории, а потом и вовсе забудут...
- Клятвы мало чего стоят, если люди чувствуют свою безнаказанность, сказал Диний.
- Атталу ничто не грозит, - небрежно заметил Хиракс. - Он будет с войсками в Азии, его не достанешь.
Павсаний напряженно смотрел мимо них, на гаснущую, красную головню в очаге. И обратился, вроде, тоже к ней:
- Неужто он думает, что теперь слишком поздно?
- Если хочешь, можешь мое платье посмотреть... - предложила Клеопатра.
Александр пошел за ней в ее комнату, где оно висело на Т-образной подставке: тонкий шафрановый лён, украшенный цветами из драгоценных камней. Её-то не в чем винить, да и разлука скоро... Он погладил её по спине. Несмотря ни на что, предстоящие торжества её манили; побеги радости пробивались из неё, как зелень на выжженном склоне; она начала осознавать, что скоро станет царицей.
- Посмотри, Александр!
Она подняла с подушки свадебный венок - пшеничные колосья и побеги оливы из тонкого золота - и пошла к зеркалу.
- Стой! Не примеряй, это плохая примета!... Но выглядеть ты будешь прекрасно.
Она слегка похудела в последнее время, и обещала стать интересной женщиной.
- Надеюсь, мы скоро поедем наверх, в Эги. Я хочу посмотреть, как украшают город; когда соберутся все эти толпы - там уже не погуляешь... Ты слышал, какой будет процессия к театру, на посвящение Игр? Всем двенадцати Олимпийцам их посвятят, и статуи понесут...
- Не двенадцать, а тринадцать понесут, - сухо сказал Александр. Двенадцать Олимпийцев и божественного Филиппа. Но он скромный, его статуя пойдёт последней... Слушай! Что это за шум?
Они подбежали к окну. Подъехавшие слезали с мулов и строились по ранжиру, чтобы идти во дворец. На всех были лавровые венки, а главный держал в руках лавровую ветвь.
- Мне надо вниз. - Александр соскользнул с подоконника. - Это глашатаи из Дельф, с оракулом про войну.
Он быстро поцеловал сестру и двинулся к двери. Ему навстречу входила мать.
Клеопатра заметила, как мать смотрит на сына, мимо неё, и в ней снова шевельнулась давняя горечь... А Александр сразу узнал этот материнский взгляд: она звала его в какую-то тайну.
- Я сейчас не могу, мам. Глашатаи из Дельф приехали. - Увидев, что она собирается заговорить, он быстро добавил: - У меня есть право там быть. И нам с тобой не надо, чтобы об этом забывали. Верно?
- Да, конечно. Тебе лучше пойти.
Она протянула к нему руки; но когда он поцеловал ее - начала что-то шептать. Он отодвинулся.
- Не сейчас, а то опоздаю!
- Но мы должны поговорить сегодня! - сказала она вслед.
Он вышел, сделав вид, что не услышал. Олимпия увидела вопрошающий взгляд Клеопатры и ответила какой-то ерундой по поводу свадьбы. Таких моментов бывало много в жизни Клеопатры, уже сколько лет!... На этот раз она не расстроилась. Подумала, что станет царицей задолго до того, как Александр сможет стать царём; если вообще когда-нибудь станет.
В Зале Персея собрались главные гадатели, жрецы Аполлона и Зевса, Антипатр - и все прочие, кому ранг или должность позволяли здесь быть. Собрались, чтобы выслушать оракул. Дельфийские посланцы стояли перед тронным помостом. Александр, первую часть пути пробежавший бегом, степенно вошел и встал справа от трона чуть раньше, чем появился сам царь, как и полагалось. Нынче ему приходилось устраиваться самому: никто его вовремя не позвал.
Все ждали, перешептывались. Это было царское дело. С толпами вопрошающих насчет свадеб или покупки земли, или морских поездок, или отпрысков - с ними можно обойтись и простым жребием... А тут седовласая Пифия входила в дымную пещеру под храмом, и ставила треножник возле Пупкового Камня, закутанного священными сетями, и жевала горький лавр, и вдыхала пар из расщелины в скале, и произносила в божественном трансе свои непонятные слова перед проницательным жрецом, который истолкует их в стихах... Дело было серьёзное, и многие с трепетом вспоминали легенды о судьбоносных древних пророчествах. Впрочем, были и другие, кто не ждал ничего кроме какого-нибудь стандартного совета: принести жертвы нужным богам или построить новый храм.
Хромая, вошел царь; сел, вытянув вперед негнущуюся ногу. Двигался он теперь меньше и стал набирать вес; квадратный торс оброс новой плотью. Александр, стоявший чуть позади, обратил внимание, как растолстела шея.
После ритуального обмена приветствиями, главный глашатай развернул свой свиток.
- Аполлон Пифийский - Филиппу, сыну Аминта, царю македонцев отвечает следующее: Дело к развязке идет, ибо жертвенный бык уж увенчан и подошел к алтарю, и забойщик его ожидает.
Все произнесли нужные слова, какие полагаются, чтобы не спугнуть удачу... Филипп кивнул Антипатру, тот с облегчением кивнул в ответ. Пармений с Атталом застряли на азиатском побережье, но теперь главные силы пойдут с добрым предсказанием. Вокруг слышался одобрительный гул. Благоприятного ответа ждали, - богу было за что благодарить царя Филиппа, - но лишь к достойнейшим из достойных, шептали придворные, Двуязыкий Аполлон обращается таким ясным голосом.
- Я специально попался ему на глаза, - сказал Павсаний, - но никакого знака он мне не подал. Учтив, да, но он и всегда такой... А историю эту он знает с детства; я это по глазам его видел, уже давно. Но - никакого знака. Почему, если всё это правда?
Диний пожал плечами и улыбнулся. Этого момента он побаивался. Если бы Павсаний был готов расстаться с жизнью - сделал бы это восемь лет назад. Нет, человек, влюбленный в свою месть, хочет пережить врага, насладиться хочет!... Это Диний знал по себе, и сам мечтал о таком наслаждении.
- Неужели это тебя удивляет? - сказал он. - Такие вещи замечаются, а потом припоминаются... Можешь быть уверен, что ты будешь под защитой, как друг; если, конечно, поведёшь себя соответственно. Глянь-ка, я тебе принёс кое-что, что тебя успокоит.
Он раскрыл ладонь. Павсаний присмотрелся.
- Знаешь, перстни все одинаковые.
- А ты получше посмотри, запомни. Сегодня вечером, за ужином, увидишь его снова.
- Хорошо, - сказал Павсаний. - Это меня устраивает.
- Слушай, - удивился Гефестион, - на тебе перстень со львом!... Где ты его взял? Мы тут обыскались - не могли найти.
- Симон нашел, в сундуке с одеждой. Наверно, с пальца свалился, когда доставал что-нибудь.
- Да не было его там, я смотрел!
- Значит, в какую-нибудь складку завалился...
- А ты не думаешь, что он его украл, а после испугался?
- Симон? Не настолько он глуп; все знают, что перстень мой... Похоже, сегодня счастливый день, а?
Он имел в виду, что Эвридика только что разрешилась - и снова девочка.
- Да оправдает бог все добрые приметы! - ответил Гефестион.
Они пошли вниз, ужинать. Александр задержался у входа поздороваться с Павсанием. Вызвать улыбку у такого мрачного человека - это всегда маленькая победа.
Скоро рассвет, но еще темно. В старом театре пылают громадные факелы, на стенах; а маленькие порхают светлячками - это слуги разводят гостей по местам, рассаживают; скамьи покрыты подушками. С гор тянет легкий ветерок, пахнет лесом; а здесь к нему примешивается запах горящей смолы и скученных людских тел.
В самом низу, в круглой оркестре, расставлены по кругу двенадцать алтарей для Олимпийцев. На них горят костры, подслащенные ладаном, освещая ризы хиромантов и сильные тела забойщиков со сверкающими ножами в руках. Издали доносится мычанье и блеянье сегодняшних жертв, беспокойных от шума и факельного огня. Громче всех ревет белый бык, предназначенный Царю Зевсу. Все звери уже украшены гирляндами и венками, у быка рога позолочены.
