погубить. Многие прибегали к самоизувечению, чтобы сделать себя негодными в военной службе: они отсекали себе пальцы рук или ног, портили глаза и совершали всякие другие членовредительства. «Самая нежная мать подставляла палец любимого сына под кухонный нож доморощенного оператора», — говорит современник.
Результатом уклонения от воинской повинности был огромный недобор рекрутов, за который отвечали еврейские общины. В Петербурге донесения о результатах всякого набора с евреев вызывали крайнее раздражение: в упорном нежелании людей расстаться почти навеки с родными и близкими, с ведомыми на избиение и крещение малыми детьми, видели проявление преступной воли. И вот к прежним мерам «пресечения» и обуздания решили прибавить новые. В декабре 1850 г. Николай I повелел: за каждого недостающего рекрута брать в солдаты трех человек не моложе 20 лет, а за каждые две тысячи рублей податных недоимок по одному рекруту. В следующем году (22 октября) были изданы жестокие правила о «пресечении укрывательства евреев от рекрутской повинности»: беглецов ловить, сечь розгами и сдавать в солдаты без зачета; штрафовать те общины, где они укрываются; вместо недостающих очередных рекрутов сдавать на службу их родных, даже отцов семейств, или общинных сборщиков и старшин («штрафные»). Полный террор воцарился в общинах после объявления этих указов. Кагальные старшины, как фискальные агенты, поставлены были перед альтернативой: быть «разбойниками или мучениками» (выражение современника), хватать без разбора и сдавать в рекрутские присутствия всякого встречного юношу или мальчика либо самим надеть серую шинель и идти в солдаты в качестве «штрафных». И в черте оседлости пошла звериная охота на людей: ловили взрослых, сдавали в солдаты, единственных кормильцев семьи, хватали детей начиная с 8-летнего возраста для едачи в кантонисты, но и после этой ловли во многих общинах не хватало рекрутов, и число «штрафных» из кагальных старост все росло.
Плач и стон стояли на улицах еврейских городов, перед воинскими присутствиями, где родители и родные прощались с осужденными на вечную солдатчину. Но ярость правительства еще не утолилась, и в 1853 г. были изданы, «в виде опыта», новые временные правила: всем еврейским общинам и отдельным лицам разрешено было «представлять за себя в рекруты пойманных беспаспортных единоверцев своих» из других городов. Всякий, отлучившийся без паспорта из места своего жительства, мог быть схвачен кем угодно и сдаваем в солдаты взамен очередного рекрута из семейства ловца; такой «пойманник», каких бы лет он ни был, сдавался в солдаты, а поймавший получал зачетную квитанцию в представлении рекрута. Пошла новая дикая охота: уже не кагальные только ловцы искали живой добычи, а шло на ловлю каждое частное лицо, которое хотело заменить себя или члена своей семьи рекрутом из чужой семьи или просто заработать на зачетной квитанции. Образовались группы еврейских бандитов, которые рыскали по дорогам и постоялым дворам, посредством обмана или насилия отнимали у проезжих их паспорта и затем представляли их в воинские присутствия как пойманных беспаспортных. Никогда еще, под давлением сверху, еврейские массы не доходили до такой деморализации. Еврей еврею стал волком. Боялись отлучаться за версту от города, в каждом незнакомом встречном видели ловца или бандита. Рекрутская инквизиция достигла в эти годы крайнего предела мучительства. Она натравила еврея на еврея, вызвала «войну всех против всех», смешала мучеников с мучителями, осквернила душу народа...
Это было в годы Крымской войны. Вооруженный с ног до головы «жандарм Европы», презрительно грозивший «закидать шапками» неприятеля, не устоял против армии турок и «гнилого Запада». Тысячи русских трупов легли под стенами Севастополя; сотни еврейских солдат были зарыты здесь в «братских могилах». Невольники дореформенной России, евреи умирали за отечество, которое вело с ними беспощадную войну в течение 30 лет. Скоро выяснилось, что павшие под стенами Севастополя запечатлели своей смертью не славу, а бесславие старого режима. Зародыш новой России затрепетал под гниющим трупом старой, крепостнической, скованной цепями военно-полицейской государственности.
Для полноты мрачной картины, для симметрии между концом николаевского царствования и его зловещим началом, недоставало еще одной подробности — ритуального процесса, наподобие Велижского (выше, § 26). И такой процесс явился. В декабре 1852 и январе 1853 г. в городе Саратове пропали два русских мальчика, трупы которых были найдены спустя два-три месяца на Волге с ранами и признаками обрезания. Последнее обстоятельство навело следователей на мысль, что преступление совершили евреи. В Саратове, расположенном вне черты оседлости, находилась тогда маленькая еврейская колония, состоявшая из четырех десятков солдат местного гарнизона и нескольких «вольных» евреев-торговцев и ремесленников, живших в запретном приволжском городе по милости полиции; было и несколько выкрестов. На эту-то колонию и направилось подозрительное око следователей. Руководитель следствия, командированный из Петербурга чиновник Дурново, сразу направил розыск в сторону ритуального убийства. Нашлись и свидетели-обличители из круга невежественных людей, находившихся под властью изуверской легенды. Были арестованы оператор по обрезанию («могел») солдат Шлиферман, торговец мехами Янкель Юшкевичер, его крещеный сын и некоторые другие. Все они, несмотря на мучительные допросы, с негодованием отрицали свою причастность к убийству и гнусную ритуальную сказку вообще. В июле 1854 г. была назначена, по повелению Николая I, особая «судебная комиссия» не только для раскрытия данного преступления, но и для «исследования догматов религиозного изуверства евреев». Последняя, теоретическая задача была в 1855 г. возложена на специальную комиссию при Министерстве внутренних дел; среди богословов и гебраистов, заседавших в этой комиссии, был и профессор-выкрест Даниил Хвольсон, научно доказывавший неосновательность ритуальной легенды. После двухлетних расследований судебная комиссия, не найдя достаточных улик против оговоренных, постановила их освободить, но «оставить в сильном подозрении» (1856).
Это было уже в царствование Александра II, накануне либерального режима. Когда «Саратовское дело» после ряда инстанций перешло в Государственный Совет, здесь возобладало мнение, высказанное раньше Николаем I в резолюции по Велижскому процессу: не весь еврейский народ, а тайная изуверская секта в нем может быть подозреваема в ритуальных убийствах. На этом основании Государственный Совет признал главных подсудимых, Шлифермана и старика Юшкевичера с сыном, виновными и приговорил их к каторжным работам; Александр II утвердил этот приговор (май 1860). Слабосильный Юшкевичер был оставлен в тюрьме, пока не был освобожден по повелению Александра II, к которому во время его приезда в Париж обратился председатель еврейского «Альянса» Кремье с просьбою о помиловании несчастного (1867 г.). Так ворвалось наследие темного прошлого в прояснившуюся жизнь новой России, которая переживала «эпоху великих реформ».
§ 45. Десятилетие реформ (1856—1865)
Когда после смерти Николая I и несчастного для России конца Крымской войны были возвещены освобождение крестьян и другие реформы Александра
