Австро-Венгрия самостоятельных планов уже не строила, фактически отдавшись под покровительство Германии. А у германских армии и флота опять возникли два независимых плана. Флотское командование учитывало сильнейшую зависимость западных противников, особенно Англии, от морских перевозок, и представило кайзеру план "неограниченной подводной войны". Предлагалось в январе 1915 г. издать декларацию, что с такого-то момента прибрежные районы Великобритании и Ирландии объявляются военной зоной. И что всякое торговое судно, оказавшееся в ней, вне зависимости от национальной принадлежности, будет топиться. Причем в декларации следовало предупредить, что "не во всех случаях будет иметься возможность для спасения команд и пассажиров". Словом заходить туда суда попросту не должны — иначе пусть пеняют на себя. В проекте фон Поля доказывалось, что таким образом осуществится полная блокада Англии, а это позволит лишить ее сырья и ресурсов и вывести из войны. Кайзер дал согласие, но реализация плана по политическим и техническим причинам была отложена до весны — когда подготовят базы подлодок во Фландрии.
А в армии Фалькенгайну удалось собрать кое-какие резервы, формировались новые дивизии и корпуса. Но чтобы уравнять их по боеспособности со старыми, была начата и общая реорганизация. В дивизиях ликвидировались бригадные структуры и вместо 4 полков оставлялись 3 при сохранении прежнего количества орудий. Таким образом, удельный вес артиллерии значительно повышался, а пехоты — снижался. А освободившиеся бригадные кадры и полки из «старых» соединений направлялись в новые для улучшения их качества, передачи опыта и создания организационного костяка. Данные мероприятия проводились не сразу, а по мере получения для новых дивизий орудий и пулеметов. И впоследствии Фалькенгайн полагал, что благодаря этим преобразованиям и были достигнуты успехи в 1915 г.
Что же касается планов, то Гинденбург и Людендорф предложили перенести главные усилия на Восток. Раз не удалось разгромить Францию, а потом обрушиться на Россию, сделать наоборот. Как они указывали, нужно "поставить на колени Россию", разбив ее армии, принудить царя к капитуляции и затем снять до 100 дивизий с Востока и перебросить на Запад. Причем в дальнейшем можно было бы обеспечиваться за счет России промышленным сырьем и продовольствием, которого уже не хватало. Фалькенгайн был против. Он сомневался, что "война должна быть выиграна на Востоке", что Запад в результате такой кампании пойдет на уступки. Как он писал: "На безбрежных пространствах России были бы уложены те силы, без которых нельзя обойтись во Франции". И указывал — дескать, можно ли разгромить Россию вообще "вопрос, остававшийся совершенно туманным. Опыт Наполеона не вызывал на подражание его примеру". И стоял за то, чтобы "применить новые корпуса на Западе". У той и другой точек зрения нашлись сторонники и противники.
Фалькенгайна поддержал Тирпиц, считавший, что с Россией необходимо вообще мириться, а воевать только с Англией и Францией. Но союзником Гинденбурга стал канцлер Бетман-Гольвег. Он утверждал, что наоборот, "война с Англией есть лишь преходящая буря. После нее отношения станут лучше, чем когда-либо". Поэтому Англия — "бульдог, которого не следует раздражать". Надо, мол, "победить на континенте, а не бросаться в авантюры, вроде подводной войны". А мир должен быть достигнут за счет "реакционной России, что не закроет возможности для переговоров с демократическим Западом". В меморандуме Бетмана приводились доводы, что война против русских популярна и понятна среди всех слоев общественности, и ставился вопрос — "мы должны выбирать между Англией и Россией, чтобы и после заключения мира иметь опору против одного из этих главных врагов". Откуда следовал вывод — воевать всеми силами против России и искать соглашения с Англией. Ну а на все эти споры наложились опасения, что если русских не разгромить, последуют их новые вторжения в Германию. И главный весомый аргумент — что ослабленная поражениями Австро-Венгрия следующего удара уже не выдержит и рухнет окончательно. Так кайзеру и Фалькенгайну пришлось согласиться с планом Гинденбурга. Основной натиск германской военной машины в 1915 г. переносился на Восток.
Кроме фронтовых проблем, в России стали вызревать и тыловые. Ведь если война начиналась при единодушной поддержке народа, то одновременно сразу же пошло и расслоение. На патриотов, стремящихся оказаться поближе к передовой, и шкурников, старающихся быть от нее подальше. В предшествующих войнах, которые велись относительно небольшими силами на ограниченной территории, подобное расслоение на жизни страны сказывалось мало, но в мировую стало очень заметным. Тыл вообще жил при полной иллюзии благополучия и безопасности. Даже рестораны, кафешантаны, театры и прочие увеселительные заведения функционировали на полную катушку. Разве что в связи с сухим законом водку подавали не в бутылках, а в чайниках, соблюдая внешний декорум. И ни о каком затягивании поясов даже и речи не было. Люди продолжали жить, ни в чем себе не отказывая, сыто и избалованно. Тот, кто в мирное время ездил в «Яр» и снимал ложу в Мариинке, продолжали это делать и в военное. И тот, кто отплясывал под гармонику в дешевой пивнухе, тоже остался при своих радостях. Страна стала жить в двух разных системах ценностей. Одна часть населения сидела в окопах, лечила раненых, пыталась как-то наладить снабжение или просто молилась за ушедших на фронт и с волнением ждала от них весточек. Другая держалась лишь за собственные интересы, политиканствовала или внимала политиканам, интриговала, всласть пила и ела, а к войне относилась в качестве «болельщиков». Правда, болели все-таки за свою «команду», но если она «играла» не так, как от нее ждали, могли и освистать, перемыть кости «игрокам» и начать глубокомысленные обсуждения, не пора ли сменить тренера…
Война вела к обострению старых и возникновению новых конфликтных ситуаций. Одной из старых являлось противостояние «власти» и «общества» (в тех или иных формах продолжающееся до сих пор). Противостояние это в значительной мере был надуманным и раздутым искусственно, причем со стороны «общества». Которое, если разобраться, во все времена представляло собой немногочисленную кучку демагогов и их состоятельных спонсоров, объединенных двумя принципами — желанием дорваться до власти и привычкой говорить от лица "всего народа", не меньше. И к тому же на физиономию нашей "прогрессивной общественности" во все времена накладывало свою печать русское западничество — в худшем, патологическом смысле этого слова.
В последующих попытках осмыслить события в России много писалось о влиянии в России масонов, хотя утверждения эти, как правило, бездоказательны, а приводимые фактические данные весьма противоречивы. Но, не имея тут возможности разбирать все «за» и «против», хочу отметить несколько важных моментов. Русское масонство, в отличие, скажем, от французского, никогда не являлось монолитной идейной и организационной силой. За время своего существования оно произвело на свет разве что бездарный путч декабристов. В России возникали и «самодеятельные» ложи, выдумывавшие собственные уставные правила, вроде разрешения принимать женщин или широкой саморекламы. А на примерах тех, чью принадлежность к масонству можно считать определенной (кн. Львов, Керенский и др.), видно и то, что что у них не существовало не только общей линии, присущей заговору, но и внутреннего единства — стоило кому-то из них попасть во «власть», как он становился не проводником политики остальных, а наоборот, врагом для них. А вот идеи западничества действительно становились мощным объединяющим фактором для широкого спектра демократической и либеральной общественности. Так какая, собственно, разница, кто из лидеров оппозиции был масоном, а кто нет, если и те, и другие дружно хаяли все отечественное в противовес зарубежному и огульно фрондировали "реакционному режиму"?
В августе 14-го «общественность», как и весь народ, поддержала царя и правительство. Но прошло всего несколько месяцев, и союз с властью стал либералов уже стеснять. Они не умели конструктивно сотрудничать, они выросли сугубо в оппозиции и свой рейтинг завоевывали и поддерживали только «негативом», нападками на реальные или кажущиеся недостатки. А теперь получалось — не имели возможности себя проявить. В целом оставались еще лояльными. Все же неудобно было сразу поворачивать на 180 градусов, да и в массе «электората» господствовали патриотические настроения. Однако стали уже проклевываться и привычные тенденции — с внутренней потребностью громить и клеймить. Повод? А война идет не так победоносно, как ожидалось. А поскольку западные державы были заведомо вне критики, значит виновата одна лишь «отсталая» Россия, ее «режим». И пошло обычное цепляние к каждому недостатку, слухи о «катастрофах», скрываемых от общественности. Претензии к недостаточной «открытости» со стороны военных — ну почему бы не опубликовать секретные оперативные данные? Да и цифры потерь германская пропаганда называла куда большие, чем официальные данные, сообщаемые Думе из военного ведомства. Верили, конечно же, как и в те времена водилось у нашей общественности, чужим, а не своим. Благодатной почвой для перехода в столь милое обличительное русло стали и недостатки снабжения. И лидер кадетов П.Н. Милюков уже высказывал предложение "возобновить войну с властью", хотя большинство его еще не поддержало.
