«Кому вышеписанное насаждение оставлю?»
Двадцать восьмого января 1725 года Петр умер. В манифесте об этом говорилось: «Понеже по воле всемогущего Бога всепресветлейший, державнейший Петр Великий, император и самодержец всероссийский, наш всемилостивейший государь сего генваря 28 дня от сего временного мира в вечное блаженство отъиде…» Тяжело покидал этот временный, но столь дорогой каждому мир великий реформатор России. Вокруг смерти Петра распространено немало легенд и слухов, и замалчивание их в литературе лишь способствовало их широкому хождению. Согласно выводам специалистов Петербургской (тогда – Ленинградской) военно-медицинской академии, изучивших материалы истории болезни Петра, смерть царя наступила вследствие азотемии. Причиной ее «явилась либо аденома простаты, приводящая в своей заключительной стадии к задержке мочеиспускания и развитию уремии, либо развившаяся вследствие воспалительного процесса в уретре ее стриктура». Важно при этом заметить, что, по мнению многих специалистов, воспалительный процесс в уретре может быть следствием заболевания Петра urethritis gonorrhoica, но никак не сифилисом.
Петр умер, не оставив завещания. Однако в литературе и общественном сознании живет легенда о том, что незадолго до смерти он пытался отдать распоряжение о наследнике престола – Петр написал коснеющей рукой: «Отдайте все…». Кроме этих двух слов ничего больше расшифровать не удалось. Источником этой версии являются «Записки» Г. Ф. Бассевича – придворного Голштинского герцога Карла-Фридриха. «Очень скоро после праздника святого крещения 1725 года, – пишет Бассевич, – император почувствовал припадки болезни, окончившейся его смертью. Все были очень далеки от мысли считать ее смертельною, но заблуждение это не продолжалось и восьми дней. Тогда он приобщился святых тайн по обряду, предписываемому для больных греческою церковью. Вскоре от жгучей боли крики и стоны его раздались по всему дворцу, и он не был уже в состоянии думать с полным сознанием о распоряжениях, которых требовала его близкая кончина. Страшный жар держал его почти в постоянном бреду. Наконец, в одну из тех минут, когда смерть перед окончательным ударом дает обыкновенно вздохнуть несколько своей жертве, император пришел в себя и выразил желание писать – но его отяжелевшая рука чертила буквы, которых невозможно было разобрать, и после его смерти из написанного им удалось прочесть только первые слова: „Отдайте все…“ Он сам заметил, что пишет неясно, и потому закричал, чтоб позвали к нему принцессу Анну, которой хотел диктовать. За ней бегут; она спешит идти, но когда является к его постели, он лишился уже языка и сознания, которые более к нему не возвращались. В этом состоянии он прожил однакож еще 36 часов». Как справедливо отмечалось в литературе, цель этого эпизода – убедить читателя в том, что Петр намеревался передать престол старшей дочери Анне Петровне – невесте Голштинского герцога Карла-Фридриха, сюзерена Бассевича. Совершенно очевидно, что в своих записках, сочиненных много лет спустя, Бассевич хотел таким образом упрочить престиж нового Голштинского герцога – сына Анны Петровны, будущего Петра III. Пусть даже Бассевич отразил действительно происходившие события, они все равно не имели бы реальных последствий, ибо, даже если б удалось разобрать слова, нацарапанные Петром на клочке бумаги или на грифельной доске, это не могло стать формальным государственным актом о престолонаследии. Для признания за ним юридической силы нужен был ряд общепринятых процедур: освящение документа, публичная присяга душеприказчиков царя и т. д. Во всяком случае, быль это или легенда, – но Петр умер, не успев распорядиться о наследнике. Вероятнее всего, ни сам 52-летний царь, ни его близкие не думали о столь неожиданной и быстрой кончине. Когда же смерть встала у его изголовья, что-либо предпринимать было уже поздно. Трудно представить, что Петр вовсе не думал о завещании, – ведь он был давно и тяжело болен. Но даже если он и осознавал близость смерти, решить, кому же оставить в наследство трон и империю, ему было совсем непросто. И в этой ситуации он мог оттягивать момент провозглашения наследника.
Петр Великий на смертном одре. С портрета И. Никитина.
В допетровские времена вопрос бы решился достаточно легко: престол по закону переходил по прямой мужской нисходящей линии – от отца к сыну и далее – к внуку. Если бы такой порядок сохранялся, наследником должен был бы стать внук Петра, Петр Алексеевич, сын царевича Алексея. Однако вся сложность проблемы состояла в том, что Петр так называемым «Уставом о наследии престола» от 5 февраля 1722 года разрушил эту традицию, в корне изменив порядок престолонаследия: отныне самодержцу было предоставлено право самому назначать себе преемника. «Чего для за благо рассудили мы сей Устав учинить, дабы сие было всегда в воли правительствующего государя, кому оной хочет, тому и определит наследство и определенному, видя какое непотребство, паки отменит, дабы дети и потомки не впали в какую злость, как выше писано, имея сию узду на себе». Всем подданным предписывалось дать присягу в верности установленному порядку престолонаследия «на таком основании, что всяк, кто сему будет противен, или инако как толковать станет, тот за изменника почтен, смертной казни и церковной клятве подлежать будет».
О каком таком толковании «инако» закона самодержца может идти речь, и чем вообще вызван был знаменитый «Устав» Петра, внесший в историю России XVIII века столь пагубный для политической жизни страны элемент нестабильности?
Вся ситуация, приведшая к появлению «Устава», была обусловлена трагедией, происшедшей в царской семье незадолго до 1722 года. Первый ее акт завершился 3 февраля 1718 года, когда царевич Алексей Петрович отрекся от своих прав на престол. Это была уже развязка конфликта отца и сына, имевшего длинную предшествующую историю.
На завершающем этапе следствия по делу царевича Алексея Петр заинтересовался глубинными причинами «упрямства» сына. Он распорядился, чтобы П. А. Толстой, главный следователь по этому делу, спросил у Алексея: «Что причина, что не слушал меня и нимало ни в чем не хотел делать того, что мне надобно, и ни в чем не хотел угодное делать, а ведал, что сие в людех не водится, также грех и стыд?» На это царевич отвечал: «Причина та, что со младенчества моего несколько жил с мамою и с девками, где ничему иному не учился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я и от натуры склонен, а потом, когда меня от мамы взяли, также с теми людьми, которые тамо при мне были, а именно – Никифор Вяземский, Алексей да Василий Нарышкины; и отец мой, имея о мне попечение, чтоб я обучался тем делам, которые пристойны к царскому сыну, также велел мне учиться немецкаго языку и другим наукам, что мне было зело противно, и чинил то с великою леностью, только чтобы время в том проходило, а охоты к тому не имел. А понеже отец мой часто тогда был в воинских походах, а от меня отлучался, того ради приказал мне иметь присмотр светлейшему князю Меншикову и когда я при нем бывал, тогда принужден был обучаться добру, а когда от него был отлучен, тогда вышепомянутые Вяземский и Нарышкины, видя мою склонность ни к чему иному, только чтоб ханжить и конверсацию (беседу. – Е. А.) иметь с попами и чернецами и к ним часто ездить и подливать, а в том мне не токмо претили, но и сами тож со мною охотно делали. А понеже они от младенчества моего при мне были, а я обыкл их слушать и бояться, и всегда им угодное делать, а они меня больше отводили от отца моего и утешали вышеупомянутыми забавами и помалу помалу не токмо дела воинския и прочия от отца моего дела, но и самая его особа зело мне омерзла и для того всегда желал от него быть в отлучении». Конечно, допросные признания запуганного пытками царевича – весьма ненадежный источник. Мы видим, как Алексей спешит сказать то, что от него хотят услышать, как он стремится свалить вину на свое окружение, якобы сознательно воспитывавшее его в духе противоречия Петру, и при этом старается не бросить тень на своего формального воспитателя – всесильного тогда Меншикова. Отрицать влияние окружения, среды, в которой жил молодой человек, конечно, нельзя – оно может быть огромно. Но дело не только в различиях формальной и реальной педагогики. Будущий конфликт отца и сына, их отчужденность, переросшая затем во вражду, были предопределены изначально тем положением, в котором оказался наследник российского престола. Алексей – сын Петра от первой, сосланной в 1698 году в монастырь, жены Евдокии Лопухиной – почти с младенчества (он родился в 1690 году) оказался на дальней периферии интересов царя. Он был живым и неприятным напоминанием о неудачном первом браке, да и вообще обо всей ненавистной Петру «московской жизни», и не мог стать отцу близким человеком. Тем более, не возникло этой близости и позже – когда у Петра появилась новая семья. Вряд ли Екатерине, рожавшей Петру других наследников и мечтавшей, как и каждая мать, об их благополучной судьбе, нужен был пасынок. Надо полагать, что мальчик, насильно восьми лет от роду отнятый у матери (примечательно, что на допросах он называет ее «мамой»), выросший среди чужих людей, не мог ее забыть. Но Петр запрещал Алексею видеться с Евдокией – старицей Еленой суздальского Покровского монастыря – и, узнав однажды, что царевич, уже 17-летний, тайно ездил к матери на свидание, был вне себя от гнева. По-видимому, причина длительного семейного конфликта была связана и с тем, что Петр в воспитании своего сына (впрочем, как и своих подданных) исходил из распространенной тогда педагогической концепции принуждения – он назначил Алексею содержание, определил учителей и воспитателей, утвердил программу образования и, занятый тысячами срочных дел, успокоился, полагая, что наследник на верном пути, а если что – страх наказания поправит дело.
