изображает
стоящего воина с уреем и локоном Гора на голове, одетого в римский
панцырь, который
попирает ногами лежащего врага и держит его левой рукой за волосы.45) Сцену триумфа
мы видим и на коптской ткани Государственного музея изобразительных
искусств №
4289, на которой изображен воин в римском панцыре с развевающимся плащом
и мечом в
правой руке. Левой рукой воин держит за волосы упавшего врага-варвара в
длинной
одежде. Ткань, очевидно, относится к IV в. х. э.46) Наконец, на одной
архитектурной
детали, на плоском бесфонном рельефе из коптского монастыря Бауит в
Среднем Египте
мы опять видим ту же сцену триумфа, сохранившуюся, таким образом, вплоть
до IV—VI
вв. х. э. Здесь изображен Гор в виде римского воина в одежде легионера с
головой сокола.
Гор, сидя верхом на лошади, поражает копьем крокодила.47) Сохранилось до
очень
позднего времени также и изображение царского сфинкса, который в позднюю
эллинистическую эпоху приобрел облик фантастического существа, получившего
название «божества Туту, великого силой».48) Любопытно отметить, что
около этого
божества Туту, как около фараона в обычной сцене триумфа, часто
изображался крылатый
сокол — символ бога Гора из Эдфу, держащий в когтях магическую печать
(рис. 46).49)
[297]
235
Рис. 47. Абиссинский лубочный рисунок с изображением негуса в виде
идущего льва. [298]
Это изображение царя-триумфатора в образе сфинкса сохранилось вплоть до
недавнего
времени в абиссинском искусстве. На одном лубке XIX в. мы видим
изображение негуса в
виде идущего льва (рис. 47). Крылатый солнечный сокол здесь заменен
летящей птичкой,
окруженной солнечным нимбом и держащей в клюве цветок.50) Так, в течение тысячелетий мы видим в древнеегипетском искусстве сцену
царского
триумфа, которая, несмотря на ряд вариантов, чрезвычайно устойчиво
сохраняла древнюю
традиционную форму. Это объясняется религиозным, почти сакральным
значением,
которое придавалось этой сцене. Сцена царского триумфа должна была
наглядно
показывать, что царь одерживает победы над своими врагами и над врагами
страны лишь
благодаря той божественной силе, которой он извечно, в качестве царя, наделен богами.
На это указывает религиозная эмблематика и надписи, часто сопровождающие
эту сцену.
236
При помощи изображения сцены триумфа жречество стремилось оправдать
захватнические войны и в то же время наглядно выразить в художественной
форме
идеологию божественного значения и происхождения царя и царской власти.
Поэтому вся
сцена триумфа во все эпохи египетской истории облечена в такие условно-
схематические,
канонические и традиционные формы и поэтому реалистические тенденции
могли здесь
пробиться лишь в изображении иноземных пленников. [299]
Заключение
Изучение военно-политической истории Древнего Египта проливает яркий свет
на
важнейшие факты древневосточной истории, вскрывая те внутренние
сцепления, которые
соединяют развитие хозяйства, усложнение социальных и классовых
взаимоотношений,
рост материальной культуры, видоизменения идеологии. Одновременно с этим
изучение
военной истории дает огромный документальный материал для установления
экономических и культурно-политических взаимоотношений между Египтом и
рядом
других древневосточных стран, которые образовывали единый orbis terrarum orientalium
antiquissimus.
Работы советских историков,1) изучавших в течение последнего десятилетия
различные
проблемы древневосточной истории, позволяют в настоящее время говорить о
специфических чертах древневосточного общества, в частности о развитии
социально-
экономических отношений в Древнем Египте и в ряде других древневосточных
деспотий.
Рабовладельческое хозяйство, стоявшее в древневосточных странах на низшей
ступени
своего развития, во многом сохранявшее элементы домашнего, примитивного, патриархального рабства и многочисленные пережитки родового строя, неразрывно
связанное с медленным процессом распада древних закостеневших сельских
общин, росло
и развивалось в течение ряда тысячелетий. В силу застойности
древневосточного
общества в целом, это развитие было чрезвычайно медленным. На застойность
этого
древнего общинного строя неоднократно указывали в своих письмах и научных
трудах
основоположники марксизма. Так, Маркс в письме к Энгельсу от 14 июня 1853
г. писал:
«Эти идиллические республики, ревниво охраняющие лишь границы своих общин
от
вторжения соседних общин, существуют еще и доныне в довольно хорошо
сохранившемся виде в northwestern parts of India, которые недавно
достались англичанам.
Я полагаю, что трудно придумать более солидную основу для застойного
азиатского
деспотизма».2)
В том же самом письме Маркс отмечает в связи с общей характеристикой
восточных
деспотий их застойность, которая несомненно [300] коренилась в глубоких и
прочных
пережитках общинного строя, своеобразной village-system:
«Причинами, вполне объясняющими застойный характер этой части Азии, несмотря на
всю безрезультатность движений, происходивших на политической
поверхности,
являются следующие два обстоятельства, друг друга взаимно усиливающие: 1) Public
237
works являются делом центральной власти. 2) Наряду с последней, вся
страна, не считая
двух-трех больших городов, расчленена на множество villages, образующих
совершенно
обособленную организацию и являющихся совершенно замкнутым в себе
мирком».3)
На эту малоподвижность и застойность восточной общины указывал
неоднократно и
Энгельс, в частности в «Анти-Дюринге»:
«Восточный деспотизм и господство сменявших друг друга завоевателей-
кочевников в
течение тысячелетий ничего не могли поделать с этими древними общинами».
4)
Эта общая застойность развития древневосточного общества, которая нашла
отражение в
прочном сохранении многочисленных пережитков глубокой древности, как, например, в
длительном сохранении древней формы сельскохозяйственных орудий (плуга
старокитайской конструкции), наложила неизгладимый отпечаток и на
господствующие
формы идеологии. На это указал с большой силой Маркс в своей
замечательной статье
«Британское владычество в Индии»:
«Мы не должны забывать, что эта недостойная, застойная и растительная
жизнь, эта
пассивная форма существования вызывала, с другой стороны, в противовес
себе дикие,
слепые и необузданные силы разрушения и сделала самое убийство
религиозным
ритуалом в Индостане. Мы не должны забывать, что эти маленькие общины
были
заражены кастовыми различиями и рабством, что они подчиняли человека
внешним
обстоятельствам вместо того, чтобы возвысить его до роли владыки этих
обстоятельств,
что они превратили саморазвивающийся общественный строй в неизменный
предопределенный природой рок и тем создали грубый культ природы, унизительность
которого сказывается в том факте, что человек, этот владыка природы, благоговейно
падает на колени перед обезьяной Гануманом и перед коровой Сабалой».5) Этот же самый глубоко продуманный тезис о застойности и малоподвижности
древневосточного общества Ленин в своих «философских тетрадях» поднял на
большую
историко-философскую высоту, сопоставив последнюю древневосточную
деспотию
Персию с античной Грецией, два этапа в развитии рабовладельческого
общества:
«Персия (и Египет) до (207). Почему Персидское царство (империя) пало, а
Китай и
Индия нет? Продолжительное существование еще не есть что-то превосходное.
—
«Вечные горы не обладают преимуществом перед быстро облетающей розой с ее
мимолетной жизнью». (206) Персия пала, ибо здесь началось духовное [301]
созерцание
(206), а греки оказались выше, «более высокий принцип» организации,
«сознающей себя
свободы». (206-207)».6)
Вполне естественно, что и все развитие военной истории Древнего Египта, весь ход
развития военной политики древнеегипетского государства должен был итти в
