161
См. н. с. Семенова. Т. II. С. 632–633.
Когда гр. Панин, убежденный крепостник, согласился принять пост председателя Редакц. комиссии с обязательством вести работы ее в прежнем направлении, т. е. противно своим убеждениям, то в объяснение своего поведения он говорил с наивным цинизмом великому князю Константину Николаевичу следующее: «У меня есть убеждения, сильные убеждения (??). Напрасно иногда думают противное. Но по долгу верноподданнической присяги я считаю себя обязанным прежде всего узнать взгляд Государя Императора. Если я каким-либо путем, прямо или косвенно, удостоверюсь, что Государь смотрит надело иначе, чем я, – я долгом считаю тотчас отступить от своих убеждений и действовать даже совершенно наперекор с тою и даже большею энергиею, как если бы я руководствовался моими собственными убеждениями». Адм. Грейг по этому поводу заметил: «Это самая откровенная защита подлости, какую я когда-либо слышал». Другие отозвались об этом credo, прибавил Валуев, так: «Панин был прав» (см. Дневник Валуева. Р. С., 1891. № 11. С. 150). Гр. В. Бобринский уклонился от предложенного ему Александром II звания члена Редакцион. комиссии, так как было поставлено то же условие, что и гр. Панину, а именно – отказ от права подачи собственного отдельного мнения. Когда гр. Бобринский объяснил гр. Панину свой образ действий, имевший целью отклонение от подписания мнений, несогласных с его убеждением, тот наивно возразил: «Да это осуждение всей моей деятельности. Я всю жизнь подписывал вещи, несогласные с моими убеждениями (там же. С. 153). Великая княгиня Елена Павловна, горячо сочувствовавшая освобождению крестьян и пораженная выбором гр. Панина, крепостника, выразила свое удивление Государю. На это он отвечал: «Да вы не знаете гр. Панина; его убеждение – это точное исполнение моих приказаний». (Leroy Beaulieu. Un homme d’ etat russe. Paris, 1884. P. 56).
См. А. И. Левшина. Достопам. минуты в моей жизни. Рус. Арх., 1885. № 8. С. 543–544)-
Ростовцев, будучи до поездки за границу, как и почти все петербургские чиновники, дилетантом в крестьянском деле, относился, однако, к нему с большою сердечностью. Развивая в 1858 г. в письмах к Государю свой план местного крестьянского управления, Ростовцев полагал, что если командировать в провинцию несколько флигель-адъютантов и др., то Россия будет блаженствовать (sic).
Первым делом гр. Панина, как только он сделался председателем Редакционной комиссии, было приведение в ясность, в какого рода шкафах хранятся дела, как они опечатаны и пр. Затем он приказал, чтобы ему были показаны «секретные» дела. Их не оказалось в Комиссии. Но гр. Панин все не унимался, будучи убежден, что, по исстари заведенному порядку, без секретных дел не может обойтись образцовое делопроизводство. Секретарь комиссии П. П. Семенов (ныне сенатор, брат автора н. с. Осв. крест.) для успокоения гр. Панина собрал какие-то дела и назвал, ad majorem gloriam бюрократического ритуала и панинского ригоризма, секретными (Материалы, II). Это пристрастие к канцелярским тонкостям не покидало гр. Панина до конца. У него хватило духу и догадливости в такой торжественный момент, как закрытие Редакционной комиссии, в своей всеподданнейшей записке подробно распространяться о числе писцов, о расходовании оставшегося от нее неупотребленным материала и т. п. столь же уместных и интересных предметах государственной важности (см. н. с. Семенова, III. 4.2. С. 808–809).
См. Записки сенатора Лебедева. Русский Архив, 1897. № 9. С. 637.
Оно и понятно, если вспомнить, что начиная от шефа жандармов кн. В. А. Долгорукова, главного источника политических сведений и настроения, и великосветских политиков и кончая парижскими родовитыми шалопаями и ejusdem farinae глупыми щедринскими помещицами Падейковыми, все были охвачены, особенно первое время, страхом пугачевщины. «Разнесли слух, – пишет в 1857 г. из Парижа М.X. Рейтерн (будущий министр финансов), – что государь подписал указ об увольнении крестьян, а засим будто бы настал плач велий всей кутящей в Париже русской аристократии» (Р. Ст., 1897. XII, 454). Один помещик так описывает общее настроение среди своих знакомых: «Помещики составили себе страшилище, которого пугаются как самой смерти. Кто-то сказал им, что скоро наступит эмансипация. Утверждают, что остановилась покупка имений, что, теряясь в догадках о будущем, они предполагать могут, не зная на чем остановиться, что мысль крестьян о нераздельности их с землею так в них сильна, что увольнение без нее (земли) может произвести пугачевщину…» Другой помещик писал: «Над нами топор висит на волоске и скоро упадет на наши шеи, а именно чрез освобождение крестьян. Теперь об этом много толкуют…» Замечалось и такое явление: некоторые предусмотрительные добровольно отпускали на волю своих крестьян, снабжая их даже землею, однако в меньшем размере, чем, сколько можно было ожидать, будет определено по закону об освобождении, в меньшем размере, чем сколько нужно было для обеспечения их быта».
См. н. Биографический словарь. С. 535–538.
По всей России было 70 волнений (до июля 1859 г.), и только в десяти случаях пришлось обратиться к военной силе. 10 % беспорядков было вызвано притеснениями помещиков. См. «Биограф, словарь» Александра II. С. 535. Злоупотребления помещиков были разнообразного характера. Один тамбовский помещик, с восхищением писавший о благодеяниях крепостного права, продолжает: «У нас есть богатый, но промотавшийся помещик, князь Ю. Г. Он хвастает своею эмансипацией, которая состоит в том, что он объявил 1000 душ крестьянам свободу, ежели они внесут ему по 50 руб. с души. Они тотчас же исполнили, но, как имение в залоге, то, чтобы дать им акт вольности, надобно их выкупить, на что князь еще не решился. Между прочим, крестьяне желали знать, сколько им вместе с свободою дано будет земли. Добрый и благодетельный князь отвечал, что предоставляет им всю землю с платою по 50 р. за десятину в год. Можете себе представить удивление этих добрых и простых людей! А князь Ю. Г., взяв с них по 50 руб. и не обеспечив ничем своего обещания, а напротив, стеснив их во владении землей, теперь жуирует. Вот вам и эмансипация» (Русск. Стар., 1897. №ю). Другие случаи приведены выше.
Эта система запугивания шефом жандармов кн. Долгоруковым продолжалась до самого конца крестьянской реформы; см. н. записки Валуева (Р. Ст., 1891. № 9. С. 147).
В литературе, в обществе и в правительственных сферах вопрос о радикальном или постепенном освобождении крестьян трактовался на все лады. Американский экономист Кери на обеде у Донона (в Петербурге) летом 1859 г., намекая на крестьянскую реформу, в назидание своих слушателей говорил так: «Будем учиться у природы. Когда она желает добра человеку – действует постепенно: она ниспосылает росу, летние дожди, солнечное тепло. Когда она стремится к разрушению, действует разом: таковы бури, землетрясения». На это кн. Черкасский отвечал: «Женщина беременна в течение 9 месяцев, а разрешается от бремени в несколько часов» (см. Русск. Стар., 1891. № 9. С. 556). Не лишено назидательности, что одним из самых горячих поборников радикализма был в это время М. Н. Катков в своем Русском Вестнике. Всякое уклонение и замедление в подобном деле, как освобождение, писал Катков, когда оно почувствовано и заявлено, пагубно для всех сторон и для самого общества (Русск. Вестн., 1860, февраль).
См. письмо от 23 октября 1859, в прилож. 4, т. н. с. Семенова. С. 929.
С членами Редакц. Комиссии Ростовцев был еще откровеннее и прямо указывал, что в случае обезземеления крестьян России грозит «пугачевщина». См. прот. зас.23 ноября 1859 г. в кабинете больного Ростовцева. С. 254 н. с. Семенова. Т. II.
В подтверждение той мысли, что разрешение крестьянской реформы не усилит, а уничтожит возбуждение умов в народе, Ростовцев и либералы ссылались также и на данные уголовной статистики. В 40-х гг. были особенно часты убийства крестьянами их господ; в одной из западных губерний в течение двух лет было одиннадцать убийств. Незадолго перед освобождением крестьян, как только пронесся первый слабый благовест о предстоящей воле, убийства вовсе прекратились, несмотря на сильное возбуждение умов: до поднятия крестьянского вопроса среднее число убийств помещиков в год было 13, после же объявления рескриптов не было ни одного случая убийства. См. н. Материалы, 1,174.
О «страхе», как средстве нравственного воздействия на правящие сферы, Шеридан еще в прошлом столетии высказал следующие интересные соображения: «При объединении (митингами) общественного мнения с целью воздействия на палату общин, у нас никогда не было намерения производить это воздействие путем насилия или возмущения; но собрания эти, конечно, рассчитаны были на то, чтобы возбудить в палате общин некоторый страх перед ними и их занятиями, не вредный страх, а трепетное уважение, которое палата общин обязана оказывать справедливым чувствам народа, когда эти чувства собраны и выражены». См. В. Дерюжинский. Митинги в Англии. Вестн. Европы, 1893. № 2. С. 599.