Считалось, что своим присутствием новоявленная графиня оскорбит помазанников Божьих. Да и самой Марии Григорьевне жилось не сладко, ибо ее выиграли в карты, как крепостную девку.
Лишь сам император мог снять с графини своеобразное проклятие. Так и произошло. Как‑то пребывавший в Москве Александр I неожиданно нагрянул на один из балов. Первой дамой, удостоенной монаршего внимания, стала Мария Григорьевна, танцевавшая с царем. После этого случая желающих упрекнуть графиню в греховности не нашлось. А случай этот послужил основой поэмы Лермонтова «Тамбовская казначейша».
Как говорится, жили они долго и счастливо. Но безоблачной жизни помешала война 1812 г. Занявшие Москву французские войска получили сожженную Москву. Трофей, прямо скажем, сомнительный. Сгорело до 80 процентов московских зданий. Дом Разумовских уцелел, но был разорен. Приехавшие из тамбовской эвакуации хозяева увидели картину страшной разрухи. Выбитые окна, паркет, пущенный на растопку (в октябре 1812 г. в Москве было непривычно морозно), лужи крови по всему дому (представители самой культурной нации устроили в доме скотобойню).
Разумовский решил не только восстановить усадьбу, но и пристроить к главному дому два боковых крыла, по проекту архитектора А. Менеласа. В итоге здание приобрело облик городской усадьбы, характерный для эпохи классицизма.
В первой половине XIX в. осуществлялись работы по перестройке здания, очевидно по проекту Д.И. Жилярди. В те годы усадьбой владел сводный брат Разумовской, Николай Григорьевич Вяземский.
В конце XIX в. были снесены столь привычные нашему взору ворота и каменная ограда, а на их месте развернулась бойкая торговля. Восстановили разрушенное уже при Советах; правда, само здание при выпрямлении улицы Горького задвинули поглубже, на место усадебного сада. При этом крылья дома обрубили.
Сад, конечно, жалко. По воспоминаниям гулявших в нем, он был замечательным: «Прекрасный сад с горками, мостиками, перекинутыми через канавки, в которых журчала вода, с беседками и даже маленьким водопадом, падающим между крупных, отполированных водой камней. Старые липы и клены осеняли неширокие аллеи, которые когда‑то, наверное, посыпались желтым песком, а ныне были лишь тщательно подметены».
В настоящее время зданию возвращен близкий к первоначальному облик. Фасад усадьбы, сохранившей строго симметричную композицию со скругленным парадным двором, отличается монументальной строгостью, характерной для ампира. Выделяется восьмиколонный дорический портик на мощном арочном цоколе. Пространство стен подчеркивается крупными, пластичными, но тонко прорисованными деталями (декоративная лепнина, лаконичные наличники с масками и прочее). Вынесенные на красную линию улицы боковые флигеля решены в более камерном масштабе, двор замыкает чугунная ограда с каменными опорами и массивными пилонами ворот. Внутри дома сохранились мраморные лестницы с коваными решетками, обрамления дверей в виде порталов, мраморные колонны, плафоны, украшенные живописью и лепниной.
Таким выглядит сегодня окончательное и последнее пристанище Английского клуба. Интересно, что запрет Павла I на деятельность клуба был единственной истинно политической причиной, препятствовавшей его жизни. Второй раз клуб закрылся по, так сказать, форс‑мажорным обстоятельствам – в 1812 г. А затем спокойно существовал в этом здании вплоть до 1917 г.
Потомки Павла Петровича не считали возможным приостанавливать деятельность клуба, даже в самые тяжелые времена, и после 1825 г., когда любое вольномыслие было для самодержцев всероссийских источником страха за устойчивость порядка в империи. Почему? А потому, что мнение клуба всегда было интересно власти. Проще было иметь своих информаторов среди членов клуба, чем выявлять либералов поодиночке.
В «Кратком обзоре общественного мнения за 1827 год», который соизволил прочитать Николай I, о настроениях, царивших в Английском клубе, говорилось так:
«Партия русских патриотов очень сильна числом своих приверженцев. Центр их находится в Москве. Все старые сановники, праздная знать и полуобразованная молодежь следуют направлению, которое указывается их клубом через Петербург. Там они критикуют все шаги правительства, выбор всех лиц, там раздается ропот на немцев, там с пафосом принимаются предложения Мордвинова [17], его речи и слова их кумира – Ермолова [18]. Это самая опасная часть общества, за которой надлежит иметь постоянное и, возможно, более тщательное наблюдение.
В Москве нет элементов, могущих составить противовес этим тенденциям. Князь Голицын [19] – хороший человек, но легкомыслен во всем; он идет на поводу у своих приверженцев и увлекаем мелкими расчетами властолюбия…
Партия Куракина [20] состоит из закоренелых взяточников, старых сатрапов в отставке, не могущих больше интриговать».
Характеристика, данная в этом обзоре настроениям Английского клуба, ясно и правдоподобно выражает атмосферу не только постдекабристской Москвы, но и общую направленность мыслей его членов – критика решений, принимаемых в столичном Петербурге, причем по любому поводу. Такая оппозиционность была свойственна Английскому клубу на протяжении всего XIX в. Противостояние Москвы и Петербурга не утихало, а разгоралось с каждой новой реформой, предпринимаемой в государстве Российском.
Для примера сравним оценку умонастроений, сделанную через тридцать лет в «Нравственно‑политическом обозрении за 1861 год» теперь уже для другого императора – Александра II: «Дворянство, повинуясь необходимости отречься от старинных прав своих над крестьянами и от многих связанных с оными преимуществ, жалуется вообще на свои вещественные потери, которые оно считает несправедливыми и проистекающими от положения государственной казны, не дозволяющего ей доставлять им удовлетворение».
Жалуется – это еще мягко сказано, московские дворяне открыто выражали недовольство антикрепостной реформой, не оправдывая надежд и чаяний Александра II на то, что Москва станет примером для всей остальной России в этом вопросе. Московские помещики и землевладельцы с большей охотой и расположением внимали речам своего генерал‑губернатора Арсения Закревского, убежденного крепостника и рутинера, чем увещеваниям государя, не раз выступавшего в эти годы в Дворянском собрании…
Недаром Английский клуб сделали местом действия героев из дворянской среды своих произведений многие русские писатели. Взять хотя бы толстовского Левина из романа «Анна Каренина» (о чем мы еще расскажем). Или герои «Горя от ума» Александра Грибоедова – Фамусов и Репетилов. Один из диалогов пьесы содержит упоминание об Английском клубе:
«Чацкий.
Чай в клубе?
Репетилов .
…В Английском!..
У нас есть общество, и тайные собранья
По четвергам. Секретнейший Союз.
Чацкий .
…В клубе?
Репетилов .
Именно… Шумим, братцы, шумим!»
И все же полнее дух клуба передан не в романах и повестях, преследовавших цель создания широкого полотна московской жизни, а в записках тех его завсегдатаев, для которых он стал родным домом и для которых последние дни Страстной недели, когда клуб закрывался, оказывались самыми мучительными днями в году.
«Они чувствуют не скуку, не грусть, а истинно смертельную тоску, – писал в 1820‑х гг. П.Л. Яковлев, автор популярной некогда книги «Записки москвича». – В эти бедственные дни они как полумертвые бродят по улицам или сидят дома, погруженные в спячку. Все им чуждо!
