жилищ и лавок были разрушены, власти приступили к «успокоению» путем самобытной расправы: на базарной площади были расставлены солдаты с возами розог, и пойманных громил тут же подвергали публичному сечению. Этим «отеческим» наказанием слишком нашаливших детей одесский генерал-губернатор Коцебу ликвидировал погром. В Петербурге сначала заинтересовались только вопросом, не имеет ли погром связи с тайным революционным движением, которое, начав с евреев, потом направит толпу на дворян и русскую буржуазию. Когда произведенное расследование не обнаружило в одесских событиях никаких политических мотивов, в Петербурге успокоились и поверили донесениям сатрапов черты оседлости, что начавшееся антиеврейское движение есть только «грубый протест масс» против «эксплуататоров».
Таким образом, новой правительственной комиссии предстояло рассмотреть два обвинения против евреев: в национальной обособленности и в хозяйственной эксплуатации. Этому соответствовали два практических вопроса: о кагале или «устройстве духовного быта евреев» и о допустимости расширения черты оседлости для устранения их скученности и вытекающей отсюда конкуренции. Среди материалов по этим вопросам находилась, кроме «Книги Кагала» Брафмана, и «Записка о более важных вопросах по управлению юго-западным краем», поданная царю в 1871 г. киевским генерал-губернатором Дондуковым-Корсаковым. В ней доказывалось, что «главнейшие заботы правительства должны сосредоточиться на еврейском вопросе». Евреи становятся крупною экономическою силою в крае; они покупают или арендуют имения, «овладевают» фабричной промышленностью, хлебною, лесною и питейною торговлею, чем возбуждают раздражение христианского населения [51]. А между тем еврейская масса, не следуя за горстью своей обрусевшей интеллигенции, живет обособленно, коснеет в талмудическом фанатизме и хасидском невежестве, «имеет полное самоуправление в виде кагала, свою финансовую систему в виде коробочного сбора», свою национальную школу — хедер (хедеров в крае до 6000); есть всемирный кагал в лице международного Еврейского Союза в Париже, председатель которого Кремье позволяет себе посылать протесты правительствам тех стран, где притесняют евреев. В таком духе писали свои отзывы и большинство губернаторов Западного края, так как перед ними была, с одной стороны, данная комиссии инструкция («изыскать средства к ослаблению общественной связи евреев»), а с другой — рассылавшаяся чиновникам «Книга Кагала», откуда они черпали все свои сведения по еврейскому вопросу. Рапорты губернаторов Царства Польского гласили, что тамошние евреи, и после получения «равноправия» через Велепольского, не исполнили поставленного им условия: «взамен оказанных им благодеяний, покинуть в гражданской жизни употребление особого языка и письма». Кроме горсти ассимилированных «поляков Моисеевой веры», проникнутых польским сепаратизмом, вся хасидская масса пропитана самым крайним еврейским сепаратизмом, который поддерживается «кагалом в виде божничных дозоров, раввинатом, хедерами и всякого рода специальными учреждениями». На основании подобных отзывов был составлен доклад правительственной комиссии: необходимо разрушить остатки еврейского самоуправления: общины, особую школу, союзы взаимопомощи, словом, все, что поддерживает «общественную связь евреев», а пока не будет достигнута цель «слияния», нужно сохранить черту оседлости и прочие правоограничения. Докладчик комиссии (В. Григорьев) откровенно говорил: «Важно в этом вопросе не то, лучше ли будет евреям, если дозволить им селиться повсюду в империи, а то, как отразится эта мера на экономическом благосостоянии огромного большинства русского народа»; с этой точки зрения пустить евреев за черту оседлости опасно, ибо тогда «зараза, поражающая теперь одни западные губернии, охватит всю империю».
В таком направлении комиссия работала несколько лет. Только к концу ее существования в ней раздался замогильный голос похороненного либерализма. В 1880 г. в комиссию поступила записка двух ее членов (Неклюдова и Карпова), осмелившихся стать на еретическую точку зрения «равноправия». Во имя «нравственности и справедливости» они требовали, чтобы правительство отказалось от своего грубо утилитарного взгляда, в силу которого еврей должен быть бесправен до тех пор, пока он не окажется полезным «коренному населению». Они сняли ореол с частичных реформ, данных в либеральные годы и вызванных желанием не помочь еврею, а использовать его услуги: купцы первой гильдии, врачи, техники, ремесленники были допущены во внутренние губернии только для того, чтобы поднять там торговлю, восполнить ощущавшийся недостаток в ремесленниках и лицах интеллигентных профессий. «Как только встречалась надобность в услугах русскому обществу со стороны евреев той или другой категории, категории эти освобождались — впрочем, не вполне — от гнета исключительных законов и допускались в среду господствующего населения империи»; миллионную же массу, покинутую интеллигенцией, оставили прозябать в душной «черте» [52]. Еврейская масса лишена тех простейших прав — свободы труда, передвижения и приобретения земли, которые отнимаются только судом у преступников. Уже растет недовольство в этих оскорбленных массах: «еврейская молодежь начинает принимать участие в дотоле чуждых ей революционных стремлениях». Надо отказаться от системы гнета. Немедленное предоставление евреям права повсеместного жительства должно быть первым шагом к полному уравнению их в гражданских правах. Но эти смелые слова шли вразрез с правительственным проектом, составленным в духе контрреформ. Слишком поздно были сказаны эти слова, накануне новой эпохи, разрешившей еврейский вопрос такими способами, которые привели бы в ужас даже консервативных государственных мужей 70-х годов.
Близость юдофобской реакции чувствовалась уже в последнее десятилетие царствования Александра II. В 1876 году, при разработке проекта нового Городового положения, в комиссии при Министерстве внутренних дел, с участием экспертов из городских голов, обсуждался вопрос: сохранить ли прежнее ограничение числа гласных евреев в городских думах одною третью общего числа гласных? Речь шла о местах, где евреи составляли большую часть населения, и нужно было изыскать средства, как ослабить влияние этого большинства в муниципалитете. Все городские головы, кроме одного, высказались за сохранение прежнего ограничения, причем московский мэр князь Черкасский мотивировал это следующим образом: евреи составляют не только религиозную, но и национальную корпорацию; они еще далеки от слияния или обрусения, да и образование еще не делает их русскими, а только дает перевес в борьбе за существование, а потому нельзя «подвергать русский элемент опасности подпасть под общественное владычество еврейства». Так победил своеобразный принцип муниципальной справедливости, в силу которого большинство хозяев-плательщиков должно управляться представителями меньшинства. Городовое положение 1870 года закрепило норму в одну треть для «нехристиан» и возобновило запрет избирать евреев на должность городских голов.
Обнародованный в 1874 г. Устав о всеобщей воинской повинности, положивший конец старой рекрутчине, был первым актом, уравнявшим евреев в обязанностях, прежде чем они были уравнены в правах. Для еврейского населения в целом новый порядок принес облегчение, ибо тяжелая повинность, раньше ложившаяся только на плечи бедного мещанства, теперь была распределена между всеми классами, да и сама повинность была облегчена сокращением срока службы (до шести лет); кроме того, прежняя ответственность общины за поставку солдат, породившая институт «ловцов» и всякие другие ужасы, была заменена личною ответственностью каждого призываемого. Все это не
