Лысенко пришлось снабдить свою теорию, если её можно так назвать, еще одним дополнением, гласившим, что "обновленные" семена будут много поколений подряд сохранять улучшенные свойства, хотя это предположение противоречило его же собственным первоначальным утверждениям о вреде самоопыления (а пшеница и ячмень были как раз самоопылителями -- если их принудительно не кастрировать, они опыляются собственной пыльцой). Теперь Лысенко говорил следующее:
"Не знаю, в скольких поколениях будет сказываться эффект... Думаю только, что заранее знать этого нельзя, так как разные сорта, а также один и тот же сорт в разных районах по-разному себя ведет" (20).
Впрочем, его такие мелочи волновали мало. Он беспокоился о другом:
"Узким местом стало наличие пинцетов. Спрос на пинцеты против обычного потребления их в Советском Союзе моментально возрос в десятки раз" (21).
Предприимчивые лысенкоисты, конечно же, попробовали найти выход и на этот раз. Придумали еще более простой (и еще более травматичный для растений) способ: обстригать ножницами колосья, оголяя ось колоса с торчащими наружу рыльцами пестика -- вот и вся кастрация.
Теперь возникла очередная проблема: где взять столько ножниц, чтобы удовлетворить аппетиты кастрирователей?
"Нам потребуется для этого дела до 500 тыс. ножниц, -- заявил Лысенко на заседании IV сессии ВАСХНИЛ в декабре 1936 года, и, естественно, потребовал, чтобы для этого числа ножниц выделили столько же колхозников. -- Для работы... необходимо подготовить до 500 тысяч колхозников" (22).
Нашлись занятия и для академиков:
"Дело Академии взять на себя всю эту большую организационную работу" (23).
Но ножницы -- более сложный агрегат, чем пинцеты, и Лысенко решил снова ограничиться более простым прибором научного облагораживания семян -- пинцетами, тем более, что по предложению лысенкоистов в газетах и журналах стали печатать советы колхозным кузнецам, как лучше всего, используя местные ресурсы, самим наготовить пинцеты.
Тем временем Лысенко стал требовать уже не полмиллиона пинцетов и колхозников, а больше. В более позднем издании того же доклада назывались другие цифры:
"Нам потребуется для этого дела 800 тысяч пинцетов. То же самое с подготовкой кадров... потребуется подготовить до 800 тысяч колхозников" (24).
Итак, роли в грандиозном спектакле с участием почти миллиона действующих лиц и множества статистов из партийных, советских и других организаций были распределены. Оставалось только узнать, окупятся ли издержки? В этом вопросе новатор на обещания не скупился:
"В 1937 г. любой человек сможет убедиться в том, что будут получены сотни тонн обновленных семян из посева семенами от внутрисортового скрещивания, проведенного в 1936 году" (25).
И ни слова о главном -- о прибавках в сборе зерна. У ученых такие обещания, совершенно не подкрепленные никакими аргументами, вызывали настороженность, о чем они не раз говорили Лысенко публично. Его ответ гласил:
"Генетикам в настоящее время, мне кажется, надо готовиться не для подыскания фактов неизменяемости сортов, а подумать о том, как объяснить благотворное влияние внутрисортового перекреста. Ведь в самом деле, Николай Иванович и другие товарищи Генетики! А вдруг сотни колхозных хат-лабораторий весной 1937 г.... покажут, что озимая пшеница от внутрисортового перекреста становится более зимостойкой? Вдруг довольно большие опыты Одесского института по искусственному замораживанию тоже это подтвердят? [А что это за опыты? Ни разу никто раньше о замораживании не говорил, да и что морозили -- семена? -- пыльцу? а может прямо цветки -- наверное, тайна государственная! Сверхсекретная! -- В.С.] А что, если, в добавление к этому, и сортоиспытание покажет значительную прибавку урожая озимых пшениц? Ведь полевые опыты с яровыми пшеницами у нас в институте это уже давно показали" (26).
Но тем-то и отличались "не-колхозные" ученые, что верить на слово во все эти "а вдруг?" они не могли, что данные "опытов" с яровыми они не могли некритически переносить на озимые пшеницы, да и не убеждали их больше ссылки на победные результаты Одесского института. То, что получалось там, не воспроизводилось в других местах, о чем уже не раз сообщали и Константинов, и Лисицын, и Юрьев, и Шехурдин, и другие ученые.
Однако рекомендации Лысенко тут же приняли к исполнению партийные чиновники. Их приказ полетел в края, области, районы, оттуда в совхозы и колхозы. Сотни тысяч крестьян вместо того, чтобы заняться делом, были вынуждены тратить время на чепуху (27). А обернулась эта затея страшным провалом. На огромных массивах колхозных полей была переопылена масса самых ценных посевов -- семенных. Были перепорчены основные сорта зерновых культур, что сразу же и на много лет снизило их урожайность. Случилось то, о чем предупреждали генетики и селекционеры.
Был вред и другого порядка. Вовлечение в "науку" сотен тысяч колхозников (даже если это вовлечение было лишь на бумаге) неправомерно раздувало амбиции тех, кто хоть и не мог называться ученым, но теперь этим высоким титулом именовался. Лысенко раздувал тягу к незаслуженным званиям. В его журнале "Яровизация" было печатали панно с виньеточками и кудрявой вязью "Народные академики", на которых красовались фотографии полуграмотных избачей из хат-лабораторий с наморщенными лбами, то рассматривающих глубокомысленно термометр в вытянутой руке, то объясняющих что-то другим таким же "академикам-избачам" из развернутых перед ними книг.
Так, после арестов и высылки самых толковых крестьян, была подведена база под "идеологический карьеризм", а заодно опошлена наука и обесславлены истинные академики. Девальвация высоких титулов вела к девальвации науки и морали в целом. Аппетиты карьеристов росли. Требовательность, доказательность и скрупулезность настоящей науки были объявлены кастовыми предрассудками буржуазных (или обуржуазившихся) ученых (читай -- врагов).
Принижение науки готовило платформу для последующего не менее опасного социального феномена, развернувшегося почти полстолетием позже, когда науку объявляют ответственной за многие промахи. Испорчена природа -- не лидеры общества виноваты, одурманивающие народ лозунгом "Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее - наша задача" (а что ее жалеть! косную!), не организация труда плохая (вязанка дров нужна -- вали дерево: вон их как много, дерёв-то, после нас разберутся...), а во всем-де ученые виноваты. Они химию развели, о последствиях не подумали, прошляпили ("только о своей высокой зарплате и заботились!"). Прогрессируют болезни -- ученые виноваты, да и врачи -- разве это врачи! Вот раньше земские врачи были, без кардиографов и гастроскопов, а диагнозы ставили и лечили прекрасно! А то, что в свое время лысенки, презенты и иже с ними обрушивались на ученых, призывавших к охране природы, и, что именно лысенки, идя в ногу с жадными и охочими до скорых побед властителями, жаждавшими "их -- новый -- мир построить"давали санкции на любое варварство в отношении животного и растительного мира, стерлось из памяти.
Это принижение науки в угоду дешевому практицизму -- прямое и трудно искоренимое следствие политики тех лет. Социальные просчеты, опасные их долгоживучестью, трудностью вытравливания из сознания масс -- одно из страшных последствий лысенкоизма. Давно отброшен и забыт нелепый призыв к переопылению сортов, в этом вопросе наука все-таки смогла сказать свое слово. Но засилие вошедших во вкус и в должности, да так и не обучившихся практиков, нередко продолжается. Отношение к науке как к служанке общества, долженствующей утолять не жажду познания неведомого, а быть всегда и во всем лишь опорой практикам -- сохраняется. И не только в агрономии и биологии.
Терентий Мальцев и другие "народные академики" отвергают генетику
Призывы Лысенко смело идти в науку, обращенные к малограмотным людям, не остались безответными. Нашлось немало смельчаков, решивших, что дело такое им вполне по силам.
Подбивая людей на этот путь, Лысенко подыгрывал партийной пропаганде, подлаживавшейся, в свою очередь, под Сталина, который утверждал сходный стиль в управлении страной, порочил своих коллег в высшем руководстве партии -- более образованных и неизмеримо больше его знавших.
"Осуществляется единение науки и труда", -- писала "Правда" в передовой статье 18 ноября 1937 года (28). То же самое, своими словами, твердил Лысенко. К двадцатилетию советской власти вышел специальный номер журнала "Яровизация", в котором -- также в передовой статье -- было сказано:
"...смелая постановка и разрешение проблем и постоянное чувство ответственности перед социалистической родиной... массовость исследовательской работы, участие в ней тысяч колхозников-опытников... смелое выдвижение талантливых исследователей из среды масс опытников колхозников... -- вот замечательные черты советской агробиологической науки" (29).
