"Большинство изданных до сих пор книг по генетике и селекции не помогало опытникам узнать всю сущность развития жизни организмов... По-моему тысячу раз прав Т.Д.Лысенко, что он новыми методами своей работы, построением своей новой революционной теории, систематически, как камни в застоявшуюся воду, бросает вызов за вызовом представителям старой генетики" (44).
"Надо, чтобы нас опытников, -- продолжал он, -- систематически в популярной форме держали в курсе событий передового научного фронта. Ведь мы, опытники, также обо всем хотим знать, что нового приобретает наука. Только нам надо об этом рассказать более понятным языком, но не упрощая содержания, не выхолащивая "самого сладкого". Я про себя скажу, что мне прямо-таки сильно хочется познать жизнь растения и научиться хоть немного управлять им, чтобы послужить чем-либо делу покорения природы на пользу свободного человека нашей страны. Но мне самому с этим очень трудно справиться и во всем разобраться безошибочно. Ведь я же дня нигде не учился, даже в сельской школе дня не бывал, а всю жизнь достигаю знания лишь шаг за шагом своими собственными силами -- самоучкой. А таких, как я, которым революция, советская власть открыла дорогу в науку, -- немало в нашей стране. Ученые специалисты должны помочь нам, опытникам-колхозникам, все глубже и глубже входить в науку, и это даст нам богатейший урожай в виде сознательных и прилежных, своего рода ученых колхозных кадров" (45).
Это выступление Мальцева отлично отражало устремления, складывающиеся в среде таких же, как он, колхозников-опытников. Не было ни капли неловкости за недостаточность знаний: о пробелах в образовании или полном отсутствии такового говорилось спокойно и даже с вызовом, мол, вот мы какие лихие, до всего сами доходим, без барских замашек. Не было даже малейшего сомнения в том, что познать всякие там науки -- проще, чем объесться пареной репы. Нужно только, чтобы эти там, которых на народные денежки раньше в гимназиях и университетах обучали, перво-наперво растолковали таким вот опытникам, что в науке сладкого и что горького уже наоткрывали, затем систематически чтобы в курсе держали всего нового (да чтобы никакой там зауми, сложности, терминов и формул: "нам надо об этом рассказать более понятным языком, но не упрощая содержания" -- вот только так!), а уж там, после этого, мы и сами с любыми задачами справимся, нам эти черви книжные больше и нужны не будут. Вот это беззастенчивое осознание своего величия и непременности принуждения ученых к тому, чтобы они без колебаний принялись немедленно учить сладкому -- поражает больше всего. "Ученые специалисты ДОЛЖНЫ помочь нам, опытникам-колхозникам", должны и все тут! Результат обучения таких опытников таким способом был им заранее ясен: "ЭТО ДАСТ НАМ БОГАТЕЙШИЙ УРОЖАЙ...".
Но еще до овладения адаптированным знанием Мальцев считал своим долгом вразумлять генетиков, которые зашли в тупик и злонамеренно завели туда всю науку генетику:
"Я часто теперь задаю себе вопрос. Что было бы с генетикой и генетиками, если бы их не тревожили такие люди, как Т.Д.Лысенко. Нашли ли бы генетики выход из того тупика, в который их завела гипотеза независимости генов. Хотя я, повторяю, еще мало искушен в генетике, но все же понял, что не может быть никакого наследственного вещества, не зависимого от сомы... и я никак не могу понять генетиков, которые считают, что половые клетки живут только "на квартире у сомы", не перенимая никаких "нравов" и "навыков" у их хозяев -- соматических тканей. Ведь всякий скажет, что так мыслить абсурдно. Генетика же утверждает, что на каждый признак, или группу признаков, есть "ген" или группа "ген". Я и спрашиваю, сколько же может быть у организма, тем более многоклеточного, признаков? Я думаю, что вряд ли можно для их подсчета набрать достаточно цифр, могущих выразить число, переваривающееся в человеческой голове... И вот, когда задумываешься над такими вопросами, то поневоле удивляешься фантазии генетиков, которые ведь должны принимать такое количество ген в хромосомах, которого не выдерживает никакая фантазия... Не вмещается в моей голове также учение генетиков о неизменности ген... Когда я читаю выступления генетиков [отметьте: работы генетиков он бы про-честь просто не смог, а вот выступления читает! -- В.С.], то насколько доступно моему понятию, я чувствую, что у генетиков сквозит метафизика, и путей к дальнейшему развитию их учения как-то не видится, а скорее они подходят к стене. Я бы хотел узнать от генетиков, каким же образом у Ивана Владимировича Мичурина в его саду ген оказался непрочным? Чем это он его сумел раздобрить, или, по крайней мере, сделать эластичным, буквально ручным? Никто никогда из генетиков не Последние две фразы особенно демонстративны. Лысенко и Презент усиленно пропагандировали тезис, что Мичурин в противовес генетикам якобы добился в своей работе чудесных изменений наследственности плодовых растений за счет изменения питания, условий выращивания и прочих доступных манипуляций. Однако на самом деле все изменения наследственности яблонь, груш, слив, которые обнаружил Мичурин, были следствием перекомбинации имевшихся генов родителей, а попытки изменить наследственность путем чисто внешних воздействий (Мичурин, например, бился над выведением сладкоплодных сортов яблонь с помощью впрыскивания под кору дерева растворов сахара!) окончились провалом. Сам Мичурин особенно и не настаивал на тезисе, что внешняя среда лепит организмы, и ни к генетике, ни, тем более, к лысенковщине он отношения не имел. Из оставленного наследства в виде сотен новых сортов (но никак не видов растений!) в садах России почти ничего не сохранилось, его сорта оказались короткоживущими. Но упирая на существование этих сотен сортов, Лысенко и его подопечные намеренно вводили в заблуждение своих слушателей, а с их голоса в наступление на генетику шли Мальцев и другие столь же малообразованные участники курсов, которые и о Мичурине знали что-либо только по наслышке. Кстати, обвинять генетиков в том, что они не могут дать объяснения методам работы Мичурина, было никак нельзя, ибо первое время они вообще не обращали внимания на эти работы, так как Мичурин прямого отношения к генетике не имел, а позже (начиная с 1939 года), учтя эти постоянные ссылки "мичуринцев" на успехи "знаменитого старика", подробно разобрали достижения и ошибки Мичурина в статьях и книгах.
Таких, как Мальцев, последователей у Лысенко было много. Подавляющему большинству из тех, кто почувствовал вкус к "науке" и "научной деятельности", нравилась горячность Лысенко, его показная смелость в отбрасывании авторитетов, декларации о связи его "науки" с практикой. Цели, провозглашаемые Лысенко, казались им близкими и понятными. "Полезную науку колхозник всегда поймет и оценит", -- сказал на том же семинаре некто Кравец из молдавского колхоза имени XVII партсъезда (47).
Подлаживаясь под эти настроения, Лысенко задавал участникам семинара риторический вопрос:
"Почему такие люди, как Мальцев, Иванов, Литвиненко и сотни других... ставших подлинными учеными-исследователями, не могут работать на опытных станциях и в научно-исследовательских институтах, в том числе и всесоюзного значения? Практику такого выдвижения пора уже распространять на агробиологические научно-исследовательские учреждения ..." (48).
В опубликованном отчете об этой встрече говорилось про доклад Мальцева, выдержки из которого я привел выше: "Такой доклад сделал бы честь любому профессору генетики, если бы последний правильно понимал таковую" (49). В журнале "Яровизация" рядом с портретами -- Якова Иванова, Ивана Литвиненко и Терентия Мальцева было прочесть:
"У нас есть все основания утверждать, что подлинная наука о природе, о жизни не может мыслиться без людей... 30-20-10 лет назад еще темных, неграмотных... которые по-большевистски взялись за переделку в интересах социализма. Только кастовое высокомерие и политическая слепота, подчас прикрывающие нечто более худшее, мешают "жрецам науки" признать тот неоспоримый факт, что хаты-лаборатории -- этот агрохимический мозг колхозного производства -- представляют из себя неотъемлемое важнейшее звено советской агрономической науки, что достижения последней были бы невозможны без этих небольших, но многочисленных научных центров" (50).
Хаты-лаборатории -- это и есть действенные да еще и агрохимические научные центры! Эта идея показалась замечательной многим. О ней восторженно писала в те дни всесоюзная газета "Социалистическое земледелие", когда рассказывала об ученике Трофима Денисовича -- Терентии Мальцеве (51).
Последующая судьба Мальцева оказалась даже более счастливой, чем у Лысенко. К его чести, он не стал рваться к начальственным местам в столице, всю жизнь прожил в любимом селе, свою работу выполнял с прилежанием. Конечно, он часто выступал в печати, по радио, как и его учитель специализировался на особо вдохновенном прославлении Сталина (52).
