известной степени в содержании и характере своём, но приуроченных, в более или менее объёмистом составе, к известным личностям с русскими именами.
В князе Владимире наших былин нечего искать действительного князя Владимира, крестившего Русь и упоминаемого византийскими историками и русскими летописями, коль скоро в том, что былины рассказывают про этого князя Владимира, нет ничего из всего того, что говорено в исторических памятниках, а есть совсем другое, именно: множество самых разнообразных вещей, приписываемых то царю Кей-Каусу "Шах-Намэ", то царю Асоке Записок о западных странах, то брахману Вишнусвами и царю Калингадатте Сборника Сомадевы, то мудрецу Сандинапи Гаривансы, то князю Богдо Джангару Джангариады и т. д.
В лице княгини Апраксии, или Афросиньи, наших былин нечего искать действительной жены князя Владимира (и притом дочери византийского императора, как желает К. Аксаков: Сочинения, I, 341), когда в ней видятся зараз и персидская царица Судабэ из "Шах-Намэ", и брахманка Каларатри Сомадевы, и индийская царица Падмавати, жена царя Асоки, и царевна Виндумати и т. д. То же самое надо сказать и про Добрыню, в котором живут вместе Кришна, Рама, Арджуна, разные киргизские и сибирские богатыри; про Садку, про которого рассказывается точь-в-точь то же самое, что про царя Яду, брахмана Джинпа-Ченпо, купца Пурну и т. д.
Но этого мало: даже если мы оставим в стороне историю и летописи, всё-таки нельзя признавать героев наших былин индивидуальными, своеобразно и законченно созданными типами, когда каждый из них не есть отдельно и преднамеренно сложенная личность, а представляет накопление разнородных элементов и мотивов, первоначально не имевших отношения один к другому. Под одним общим именем Потока соединены рассказы о событиях, приписываемых восточными оригиналами героям совершенно разным, так сказать, разнокалиберным и не имеющим никакого внутреннего единства и духовного или душевного сходства. Потоки есть эхо вместе и кроткого, богобоязненного брахмана Руру, и воинственного, энергического, дикого богатыря Гессер-Хана. Накопленные под именем Дуная дела рассказываются вместе и про свирепого, решительного бога Сому, и про кроткого, сострадательного брахмана Сактидеву. В лице Ильи-Муромца слиты черты разнообразнейших характеров: он вместе и простачок Готиимбира, и великодушный благородный Рустем, и злобный Тана-богатырь, и задорный Хонгор-Красный и т. д.
Напрасно наши исследователи в своём ревностном одушевлении вырисовать отчётливую, самостоятельную характеристику русских богатырей отмежевали для каждого из них особенные черты, которые должны отделить совершенно явственно и определительно одного богатыря от другого. Так, например, нас уверяют, что Илье принадлежат кротость, смирение, доброта, незлобивость в соединении с неодолимою силою и мужеством; Добрыне — вежливость, уменье обходиться и справляться с людьми, а вместе грамотная образованность; Василью Казимировичу — посольское, дьячье уменье, ловкость и сноровка; Дунаю — буйство и горделивая осанка; Садке — высокомерие и надутость разбогатевшего купца, заносчивость и жадность; Алёше — донжуанство и т. д. Эти усилия наших исследователей делают много чести их патриотическим чувствам и ревностному усердию представить эпос своего народа художественно-округлённым и законченным во всех возможных отношениях. Но, к сожалению, эти усилия остаются почти всегда без прочных результатов, потому что одни из этих черт не принадлежат исключительно только тому или другому богатырю, а очень многим или даже большинству из них; другие вовсе не существуют в былинах, а только приписаны им нашими исследователями; третьи основываются на словах и названиях, которые, правда, и существуют в былинах, но стоят в разладе с действиями, описываемыми там; наконец, все вместе эти черты, какие бы они ни были, впервые появляются не в наших былинах, а в веточных их первообразах.
В подтверждение сказанного укажем здесь на то, что сколько буйства находят, например, у Дуная, точь-в-точь столько же его можно найти у каждого из прочих богатырей. Вольно же считать "буйным" Дуная и считать "кротким" Илью Муромца, когда они творят точь-в-точь одинакия вещи: и тот и другой силой вламываются в чужие палаты и при этом расшибают двери и ломают под собою мебель; бьют мужчин и женщин куда ни попало; то кулаком, то шляпой, то палицей, ведут самую разгульную жизнь, отнимают и увозят чужих женщин, и т. д. Победив Калина, "кроткий" Илья Муромец мало того, что долго бил его плетью, но ещё ломает ему "белые руки, резвы ноги", а потом другому татарину ломает "белые руки", выкалывает "ясны очи" и посылает их обоих домой, сам выговаривает: "На-тко, татарин, неси домой, а ты, собака, дорогу показывай". Какая трогательная "кротость" и "незлобивость"! Вольно же находить свирепость у одних богатырей и не признавать её у других, тогда как между тою и другою нет никакой разницы: так, например, были же у нас исследователи, которые говорят, что всё, что Добрыня сделал с своей женой Мариной (отрубил ей сначала руку, потом ногу, потом груди, потом голову, потом язык), "не может служить определением его нравственного образа и кидать на него тень обвинения в жестокости", и всё это, конечно, только потому, что этого героя зовут "Добрыней" и, значит, мы обязаны признавать отличительным его свойством "доброту". Точно так же мы обязаны считать, что Алёша Попович, вообще обвиняемый нашими последователями в разных непохвальных качествах, даже и с врагами-то сражается нечестным манером: "он убивает врага обманом, исподтишка, не надеясь прямо", говорит г. Безсонов. Но правда ли это? Развёртываем былины и читаем там, что он сражается, как все остальные товарищи его богатыри. В одном случае Алёша Попович говорит Тугарину Змеевичу: "Подъезжай ко мне поближе, не слышу я, что ты говоришь", — а когда тот подъехал, то он убивает его ударами плети. В другой раз, он же вызывал на бой Тугарина, и когда тот, неизвестно почему, оглянулся назад, Алёша срубил ему голову. Неужели это значит действовать исподтишка, звать врага к себе поближе? Вот совсем другое дело Илья Муромец: этот в самом деле тихонько ночью подкрадывается в лагерь врага, во время сна царя Калина хватает и мучительно убивает его. Но так как принято уже раз, что Илья всегда действует прямо, честно и открыто, то и это событие никоим образом не может быть названо делом исподтишка! Такова уже логика наших последователей.
В пример того, как наши исследователи выдумывают для наших героев такие свойства, которых им вовсе не приписано былинами, можно указать на Илью и на Добрыню. Про первого говорят, что "при встрече с врагами он часто не бьёт их из жалости, а только пугает силой и ловкостью": между тем на самом деле Илья не убивает напавших
