ПРОБЛЕМА СОУЧАСТИЯ
Особенность моего положения заключалась в том, что мои личные жизненные проблемы были также предметом моего теоретического внимания. Эти два аспекта тесно переплетались. Порою их было невозможно разделить. Во многих случаях я шел к теоретическим выводам через мой личный жизненный опыт и через самоанализ. Рассмотрю эту тему подробнее на примере проблемы соучастия. Проблема эта встала передо мною как практически, так и теоретически в такой форме: возможно ли создать свое суверенное личное государство, не вступая в компромиссы с окружающим обществом и не соучаствуя в его делах, противоречащих принципам твоего государства? Иначе говоря, можно ли остаться чистым и непорочным, будучи так или иначе погруженным в житейскую помойку и трясину?
Возьмем, например, членство партии. Что такое КПСС с социологической точки зрения - это один аспект проблемы. О нем речь пойдет в дальнейшем, при изложении моей социологической концепции. Но для меня лично проблема партийности заявила о себе совсем в ином плане. Я был исключен из комсомола, был принципиально беспартийным до смерти Сталина. Я вступил в партию не с целью карьеры, а, казалось, с благородным намерением вести борьбу против сталинизма. Никакой сознательной концепции личной жизни у меня еще не было. Пребывание в партии не давало мне ничего в смысле улучшения положения в обществе. Я его никак не использовал в личных интересах. Того, чего я достиг в смысле жизненного успеха, я достиг бы, оставаясь беспартийным. Я не собирался делать служебную карьеру. А карьера научная (т. е. получение каких-то результатов в науке и завоевание какого-то признания) могла в те годы совершаться и вне партии даже в рамках идеологических учреждений. Некоторые из моих знакомых достигли гораздо большего служебного успеха, чем я, оставаясь беспартийными. Отчасти это даже поощрялось, нужны были беспартийные для "блока коммунистов и беспартийных" и для создания видимости, будто беспартийность не препятствует карьере. Я сам в течение многих лет был философом немарксистом, допущенным в этой роли для показа иностранцам и для создания видимости свободы в нашей философии.
И все же я вступил в партию далеко не с чистой совестью. В какой-то мере это было отступление от моих прежних установок на беспартийность. Это был, конечно, компромисс с обществом, против которого я внутренне продолжал бунтовать. Когда я выработал свою концепцию суверенного государства, пребывание в партии стало тяготить меня. Хотя я вел себя так, как будто членом партии не был, числясь в партии лишь формально и даже не скрывая того, что я не считал себя марксистом, это все-таки не было решением мучившей меня проблемы.
Я все-таки числился в партии, ходил иногда на собрания, выполнял партийные поручения, читая публичные лекции и участвуя в выпуске стенных газет, вместе со всеми одобрял решения высших партийных инстанций. Одобрял формально, но одобрял. Хотя я и считал все это ничего не значащей суетой, но все-таки это была суета, к которой я относился с презрением, но участвовал в ней без видимого протеста.
Вступление в партию было ошибкой. Но как теперь исправить ее? Если бы теперь я вышел из партии, это был бы конец всему, чего я достиг. Я оказался бы в таком положении, из которого вряд ли смог бы выкарабкаться к более или менее нормальной жизни. Если у меня из-за добровольного выхода из редколлегии журнала "Вопросы философии" произошел разрыв с "либералами" с тяжелыми для меня последствиями, то из-за добровольного выхода из партии я бы потерял все, не сделав ничего позитивного своим бунтом. Это была бы пассивная капитуляция. Это было бы социальное самоубийство. А я уже встал на путь, имеющий далеко идущие цели. Так что пришлось пойти на компромисс с совестью.
Должен сказать, что пребывание в партии расширило мои возможности наблюдения жизни, что я впоследствии использовал в моей научной и литературной деятельности. Но это впоследствии. А тогда я еще не помышлял об уходе в литературу и в открытую критику коммунистического общества и его идеологии. Если я и критиковал их как-то, это оставалось в рамках внутренних разговоров (в основном шуток) и в завуалированной форме (в логических работах). Так что членство партии все-таки было больным местом для меня. Я, повторяю, стремился внутри партии вести себя так, как будто я был беспартийным. Так поступали многие другие. Это, конечно, приносило мне какой-то ущерб. Но, несмотря ни на что, это было все-таки соучастие во власти.
Проблема партийности разрослась для меня до масштабов более общей проблемы, а именно проблемы соучастия в том виде, как я ее сформулировал выше. Я не был марксистом и писал немарксистские книги, а работал в самом центре советской, марксистсколенинской идеологии. Мои книги так или иначе использовались в интересах презиравшейся мною советской философии. Я дал согласие быть членом редколлегии журнала "Вопросы философии". Я шел на это ради того, чтобы усилить логическую линию в философии. Но ведь это была деятельность в пользу все той же философии. Да и в этом ли только было дело? Если быть до конца откровенным перед самим собою, членство редколлегии укрепляло мои позиции в сопротивлении атакам на меня со стороны моих коллег и сослуживцев. Так что это тоже был шаг в борьбе за выживание. И тоже компромисс. В журнале постоянно печатались холуйские статьи по адресу Брежнева, и я какое-то время это терпел, оправдываясь перед собою тем, что "проталкивал" в печать "прогрессивные" статьи моих коллег-логиков.
На все нужно время. Лишь в 1968 году я сделал для себя вывод, что бескомпромиссное следование моим жизненным принципам возможно лишь в том случае, если ты вступаешь в открытый конфликт со своим окружением и идешь на жертвы. Но тогда ты вообще теряешь возможность сохранить свое суверенное государство. Выход из этого противоречия я увидел в том, чтобы обеспечить свою безопасность за счет профессиональных успехов. Такая возможность у меня к этому времени открылась. Я опубликовал много книг и приобрел международную известность. Меня уже не так-то просто было раздавить. В эти годы я вышел из редколлегии журнала "Вопросы философии", потерял кафедру логики и был исключен из экспертной комиссии Министерства высшего образования. И несмотря на это, я все еще сохранял прочное положение за счет репутации в философских и научных кругах в стране, а также за счет репутации в странах советского блока и на Западе. Для стран советского блока я был своего рода образцом свободы творчества: многие могли там делать нечто аналогичное, ссылаясь на то, что это дозволено в Москве. В ГДР у меня даже сложилась солидная логическая группа из моих бывших аспирантов. Там издавались мои многочисленные книги, издававшиеся затем и в ФРГ. В 1971 году мне с женой разрешили поездку в ГДР по личному приглашению моего бывшего ученика, друга и соавтора Хорста Весселя, ставшего заведующим кафедрой логики в университете.
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ
Принимая решение пробиваться за счет науки, я не думал о том, что тем самым я вынуждаюсь на конфликт с самым сильным, самым неуязвимым, самым замаскированным под благородство и самым беспощадным для меня врагом, - с моей профессиональной средой. Я не думал о том, что, какие бы сверхгениальные открытия я ни делал, без поддержки группы, кафедры, сектора, института, учеников, соратников, государства я не смогу добиться признания их в качестве моих открытий. Гений-одиночка, идущий в наше время против многих тысяч своих коллег, организованных в группы, и так или иначе устроившийся в данной области науки, не имеет никаких шансов на признание. Это я особенно остро почувствовал уже после эмиграции, когда я лишился даже видимой защиты в качестве гражданина великой державы. Это стало одним из самых сильных разочарований в моей жизни. Но тогда, в шестидесятые годы, я начал пробиваться в науке, игнорируя реальные социальные возможности. Кто знает, стал бы я это делать или нет, если бы предвидел заранее тщетность всех усилий в этом направлении. Эти усилия, однако, были оправданы хотя бы уже тем, что я испытал радость творческого труда и творческих открытий. Кроме того, я встал на путь, который привел меня к полному согласию с моими жизненными принципами, - на путь открытого бунта против всего того, что вызывало у меня нравственный и идейный протест в течение всей жизни.
Мой конфликт с коллегами начался не в силу моих идеологических воззрений и не в силу черт моего характера. Я помогал им устраиваться на работу и в аспирантуру, помогал им печатать их работы, писать статьи, в которых высоко оценивал их вклад в науку (хотя на самом деле они не заслуживали этого). Я никому из них не причинял зла, никому не помешал ни в чем. И все же я стал для многих из них предметом ненависти. И все они приложили усилия к тому, чтобы дискредитировать меня, распускать сплетни, клеветать, сочинять тайные и явные доносы. Это произошло помимо моей воли и желания. Просто сам факт моей деятельности и ее содержание вызвали такую реакцию. Сыграло роль также то, что я приобрел лестную репутацию в широких философских кругах, на мои работы ссылались, мои статьи и книги издавались на Западе, мои студенты и аспиранты были лучшими, печатались и добивались успехов. Назову наиболее значительных из них: А. Ивин стал доктором, профессором, автором многих книг и статей; X. Вессель стал профессором, заведующим кафедрой в университете в Берлине (ГДР); Г. Смирнов; А. Федина; Л. Боброва; Г. Щеголькова; Е. Сидоренко; Г. Кузнецов; В. Штельцнер (ГДР), К. Вуттих (ГДР). Их работы печатались в многочисленных логических сборниках. Мой случай оказался классической иллюстрацией для тех социальных закономерностей, которые я сам обнаруживал в нашем обществе. Скоро я убедился в том, что эти законы универсальны, имеют силу для аналогичных ситуаций и на Западе. Но из этого, однако, не следовало то, что я должен был примириться с советским обществом.
