А то, что пишет Уманский? Правда это? Или хорошо сделанная подстава? Если правда, то каким путем, кто, с чьей помощью продолжает грабеж и торговлю произведениями искусства, похищенными в Советском Союзе?
Здесь есть кому сбывать награбленное. Мафия служит сильным мира сего, бизнес хорошо оплачивают, сделка стоит риска.
А те люди, с которыми меня сводила жизнь за два года, что я прожил на Западе? Штайн есть Штайн, он человек убежденный, а потому - бесстрашный, но ведь сколько моих собеседников замыкались, боязливо оглядывались, переходили на шепот, начинав отвечать полунамеками, как только речь заходила о Янтарной комнате, да и вообще обо всем том культурном богатстве, которое было у нас похищено.
Страх. Здесь умеют делать страх, а что может быть ужаснее и въедливее, чем страх перед прошлым, особенно таким, какой принес с собою в мир нацизм?! Но если бы нацизм был в прошлом! Я сидел на съезде новых нацистов, на сборище НДП, в маленьком городе Кертче, съезде, который пикетировали узники нацистских концлагерей и заботливо охраняли огромные наряды полиции. Я видел и слышал, как аккуратные молодчики в черных пиджаках, белых рубашках и красных галстуках (цвета гитлеровского флага) изрыгали слова ненависти к миру, прогрессу, гуманизму, я видел и слышал, как ревело это сборище, когда докладчики взывали к "единству крови", к "почтительной памяти к прошлому", к "изоляции людей чужой национальности", к "беспощадной борьбе против коммунизма", к "походу против мирового интернационала". Это ферменты страха, который готовят загодя, но сейчас, в наши дни, словно бы кто незримый, но могущественный, грозит пальцем: "Смотрите мне! Тихо! Не высовываться! Черно-бело-красные наготове! Забыли Гитлера? Напомним! Все готово на крайний случай, все слажено и отрепетировано!"
Я помню, как на границе Австрии и Лихтенштейна остановились огромные туристские автобусы. Пассажиры - англичане, канадцы, испанцы - высыпали на пушистый снег, который шел картинно, будто на оперной сцене. Они сразу же начала играть в снежки, полная раскованность - хохот, веселье, звонкие голоса, шутки. И только туристы, прилетевшие из Чили, вышли из своего автобуса медленно; их внимательно пересчитал мужчина в строгом сером пальто, отметил что-то в своем блокнотике и отдал негромкую команду. Но люди не бросились играть в снежки, как другие, они стояли кучкой, переглядывались, и не было улыбок на их лицах, одно лишь испуганное ожидание... Страх... Фашизм - это страх.
И мне тогда, на заснеженной границе в горах, до боли в сердце вспомнился первый летний месяц в Чили, январь, и ослепительное солнце, и зной, и улицы Сантьяго, и мелодии песен, и открытые, улыбчивые лица людей - прекрасная пора Народного Единства, пора свободы, братства, доверия друг к другу, великолепная пора Человечности и Бесстрашия.
О трагедии в Чили, о расстреле моих друзей, о гибели товарища Альенде я узнал в Мадриде, когда еще там царил страх, рожденный "братом" фюрера, генералиссимусом Франко. Я видел слезы на лицах людей - в метрополитене, в автобусах, на улицах, возле газетных киосков, - но никто не говорит открыто о своей боли по загубленной фашистами свободе, - люди боялись правды; страх...
Да, подумал я, записывая то, что предстоит делать в ближайшие месяцы, лишь опираясь на поддержку тех деятелей литературы и искусства на Западе, которые помнят, что такое фашизм, и ненавидят его, можно продолжать наш поиск.
Да, подумал я, некоторые органы прессы - вольно или невольно - стараются придать поиску оттенок сенсационности, сосредоточить максимум внимания читателей на проблеме одной лишь Янтарной комнаты, а ведь это сугубо неверно. В наших музеях похищены полотна Рембрандта и Венецианова, Рубенса и Репина, Рафаэля и Куинджи, Тинторетто, Васнецова, Левитана, Ге, Брюллова; из библиотек вывезены миллионы томов книг; ограблены архивы городов и областей, а ведь и это часть истории нашей Родины, следовательно, часть истории мировой цивилизации. Наш поиск куда как более широк, чем поиск лишь одной Янтарной комнаты, это поиск памяти.
Прав был Сименон, когда он, отправляя мне письмо в поддержку создания Комитета за честное отношение к русскому искусству, которое оказалось на Западе, подчеркнул, что речь идет обо всем культурном достоянии, вывезенном нацистами и укрытом под землею, вдали от людских глаз, под охраною пулеметчиков и саперов СС, - они ведь похищены не только у нас, они похищены у человечества!
И не зря я то и дело возвращался мыслью к мафии: этот мобильный инструмент преступников, тщательно организованный тайный орден "Коза ностра" алчет легких прибылей. На чем угодно: взрывы, похищения ни в чем не повинных людей, выстрелы из-за угла, шантаж, проституция, торговля детьми, спекуляция культурой, ведь толстосумы так хорошо платят за живопись, иконы, скульптуры, надежное вложение капитала...
Читатель помнит, как Скорцени кивал на мафию, когда речь заходила о золоте. Да разве он один, снисходительно посмеиваясь, валит все на мафию? Милые бранятся - только тешатся, все заранее обговорено и срепетировано, права на проигрыш нет, кара - смерть, а еще страшнее - постоянное ее ожидание; страх...
Надо поднять все те новые материалы, которые сейчас появились на Западе о мафии. Нет ли указаний на то ее подразделение, которое ныне сориентировано на "культурный бизнес"? Понятно, это тайна за семью печатями, но здесь работают не только делатели "уток", но и великолепные журналисты, мужественные люди (один Вальраф чего стоит?!), которые высоко чтут свою профессию, идут на риск, подчас смертельный, во имя того, чтобы рассказать читателям правду о зле, о тех, кто в своем черном бизнесе оперирует самым действенным и безотказным оружием - страхом...
Я не стал доставать из каретки лист бумаги, решил, что утром доработаю, еще есть что записать, есть над чем подумать, есть с кем встретиться, есть куда срочно выехать - не далее чем через неделю...
А через четыре часа - на пустынном ночном шоссе - я оказался зажатым полицейскими машинами, - все было сделано так, как показывают в здешних детективах, услышал:
- Ваши документы, пожалуйста...
Ах как культурны и выдержанны здешние полицейские! Только что это у них трясутся руки?! Отчего глаза бегают?! Почему один из них выглядит испуганным, растерянным?! Зачем столь тщательно обыскивают меня? Почему документы на машину и права отправляют в восемь утра в прокуратуру с нарочным, а оттуда чуть ли не в тот же час - в суд?! Как можно успеть принять решение в прокуратуре о задержании моих водительских прав в восемь часов сорок минут утра?! Кто так торопит полицию? Кто так лихо режиссирует этот спектакль?
Теперь-то мне уж все ясно, да здравствует демократия Запада, перед которой все равны! Ко мне ведь нет никаких претензий; отчего вы сердитесь, господин Семенов, просто-напросто вам - на какое-то время - запрещено пользоваться машиной, работайте себе на здоровье в вашем Бюро, какой прекрасный дом в лесу! Воздух напоен запахами лугов и дубовых рощ, у вас большая библиотека, цветной телевизор! Пусть теперь не вы будете ездить, к вам станут гонять ваши друзья, почему бы нет?! Желанными гостями в Лиссеме будут и Сименон, и Шагал, и барон, и Штайн! Да-да, конечно, мы все понимаем, возраст не тот, билеты дороги, ну что ж, ничего не попишешь, придется тогда пожить оседло, не путешествуя в поиске культурных ценностей...
Руки можно выворачивать, не прикасаясь к суставам.
Это умеют делать на Западе элегантно, "демократично".
Значит, мои друзья и я кому-то крепко наступили на больную мозоль, если пришлось задействовать своих людей в полиции и прокуратуре.
Запереть меня, лишить права ездить можно было только таким образом, вроде бы и не обидным: нарушение правил, перед законом все равны, наказание запрещение управлять машиной какое-то число недель или месяцев, что ж здесь такого?! "Если и министр, сидя за рулем в нерабочее время, превысит скорость или выпьет лишнюю кружку пива, его лишат - на определенное время водительских прав. Закон есть закон, ничего не попишешь!"
Какое смелое и воистину демократическое объяснение, не правда ли?!
Да, мы наступили кому-то на ногу. Значит, мы на верном пути. Значит, поиск надо продолжать.
Поиску трудно. Уманский - вскоре после моего задержания - оказался в клинике, на обследовании. Он не вышел оттуда - внезапный инфаркт, мгновенная смерть, одна из нитей поиска оборвана.
Двум моим знакомым в Мюнхене, помогавшим по комплексу "Форедж Кольмберг", позвонили ночью:
- Если вы не прекратите свою антипатриотическую деятельность в сфере поисков неких культурных ценностей, якобы имеющих отношение к красным, ждите горя.
Угрожают Георгу Штайну.
...Однако предательство памяти - преступно; поиск будет передаваться из рук в руки словно эстафета, и нам еще предстоит узнать много интересного о тех, кто, служа бывшим и нынешним крезам, норовит замолчать преступление нацистов - преступление против культуры, следовательно, преступление против мира, прогресса, человечества.
