заграждавшие рыцарскою грудью дорогу дикому неотесе-козаку
Потоцкие снабдили гарнизоном и запасами Подольский Каменец и, чтоб
обезнадежить Хмельницкого, распустили слух, будто бы гоеподаровна тайно обвенчана
с Петром Потоцким, губернатором Каменца, сыном покойного гетмана. Калиновский
привел в движение все южные воеводства; агитировал против Хмельницкого между
козацкими полковниками. Говорили даже, что он старался умертвить Хмельницкого, и
с этой целые подослал в Чигорин своего козака, Бублика, но Бублик был схвачен, и
признался во всем на пытке. Этому известию верили тем больше, что знали, как
раздражены взаимно козацкий и коронный гетман. Сам де Хмель рассказывал об этом
во всеуслышание, и на вопрос: почему не навестил коронного гетмана? отвечал: „мне
безопаснее жить вдалеке: уже несколько раз были на меня засады*.
В таком положении дел миновала зама 1651 -1652 года. Калиновский проводил ее в
Брацлаве, где из любви к единственному сыну содержал многочисленный двор и
угощал весьма роскошно молодежь самых знатных панских домов. Вся она бредила
рыцарскими подвигами в отражении козакотатарской орды и привлекла под свои
хоругви цвет молодежи шляхетской, в качестве охотников.
Но наступившая весна не обнаруживала никаких признаков близкой войны. В этом
виден был мастер козацкого дела. Начали было уже сомневаться в донесениях Лупула,
а коронный гетман был совершенно уверен, что дело обойдется без войны. Он даже не
позаботился стянуть заблаговременно 4.000 жолнеров, расставленных по Заднеприю.
Вдруг является в брацлавском дворце козацкий посол, сопровождаемый внушительным
конвоем, приветствует величавого хозяина от имени гетмана Запорожского Войска и
вручает ему письмо следующего содержания:
.
351
„Не хочу скрывать перед вашей милостью, что сын мой, вихреватый Тимофеи,
собравши несколько тысяч войска, бежит в Волощину, чтобы принудить к
супружескому обету господарскую дочку. Поэтому предостерегаю вашу милость,
чтобы вы отступили с войском от волошской границы и ушли в глубину границ
польских: а то, пожалуй, сын мой, увлеченный молодецкою запальчивостью, не
вздумал бы на вашей голове попробовать своей военной фортуны*.
Коронный гетман поскорее соединил в лагере под Батогом, а по-козацкк на Ватой,
все силы, какие были у него под рукой, и тотчас отправился туда сам.
Укрепленный стан Калиновского был ;.амкнут с обеих сторон байраками, а с тыла
лесом, и занимал равнину близ реки в длину на целую милю Бога. Внутри стояли
огромные скирды соломы, фуража, и было заготовлено съестных припасов на
несколько десятков тысяч войска.
Для 20.000-ной армии, стянутой сюда Калиновским, был он слишком обширен, так
что и вдвое большее войско едва ли могло бы оборонять его. Такие размеры были ему
даны с тою целью, чтобы в него могли стягиваться отовсюду польские и литовские
подкрепления.
Едва силы коронного гетмана соединились в этом несоразмерном стану, как 29 (19)
мая 1652 года появились уже на левой стороне Бога бродячия купы Татар. На другой
день переправился султан-нуреддип с ордой своей пониже Батога, и тотчас наступил на
лагерь. Он занимал польскую конницу (я уже не пишу польскорусскую) в течевие
нескольких часов, а потом отступил почти на милю от становища, между тем как
приближающиеся отряды Козаков остановились не очень далеко на горе.
Неприятель обеспечил себе переход через реку. Схваченные пленники говорили, что
Тимофей. Хмельницкий, с „великим войскомъ“, переправляется пониже, и намерен,
минуя Батог, идти прямо в Волощину.
Калиновский отправился на рекогносцировку и с ужасом увидел перед собой тысяч
двести войска. Перейдя Бог, оно птло, под вечер, по направлению к западу, и,
ловидимому, не имело намерения переходить речку, которая впадает в Бог пониже
Батога.
Трудно было допустить, чтобы громадные козакотатарские войска оставили у себя в
тылу целую армию польскую, не попытав счастья. На военном совете, генерал
ГИрпииемский, предводитель артиллерии и пехоты, был того мнения, что козаки и
Татары не пойдут без боя за Днестр, а если осадят коронное войско, то он спасения не
352
.
чает; поэтому советовал Калиновскому бежать немедленно комонником в Каменец,
а он, с пехотой, надеется обороняться до тех пор, пока хватит съестных припасов.
Между тем Калиновский соберет войско, и прибудет к нему на выручку.
ИИрипиемский обещал продержаться в осаде месяца два, а потом сложит голову
честно в бою.
Долговременная служба его во французской и в шведской армиях, его подвиги в
недавних битвах за отечество и личный характер его внушали всем доверие. Но
коронный гетман поддался тому самому демону завзятости, который внушил мысль
окопаться на Солонице сыну старика Наливайка, погибшего, может быть, и безвинно.
Человеческому сердцу отрадно предполагать невидимую связь между преступлениями
предков и бедствиями потомков. В своей беспомощности ему отрадно веровать, что
судьба преследует злодеяния до седьмого колена. Калиновский дико воспротивился
общему мнению вождей, чтобыпогибнуть в бесславном бою с единственным сыном
своим.
Начали ночью рыть землю и уменьшать объем. На. другой день со всех сторон
появились козацкия и татарские чаты. За чатами наступал Тимбшко, как звали его
паны, Тимиш или Тимкб, как звали его козаки. Непроглядная туча Татар, Козаков и
окозаченной черни нависла над панским лагерем. Теперь уже Калиновскому пе было
возможности уйти комонником.
Панское войско упало духом, по сказанию самих Поляков. Особенно конницу
поразил ужас. Она металась в отчаянье по лагерю, проклиная выбор места, упорство,
несправедливость, наконецъ— измену гетмана. Особенно трагическое положение было
знатных гостей, своих и иностранцев, которые, протанцовав целый сезон и
пролюбезничав начало весны с дамами, очутились теперь среди козакотатарских
танцев. Предводители конницы начали составлять круги и совещаться о бегстве. Темою
совещаний была очевидная и бесполезная гибель конницы в беспрерывных битвах с
многолюдным неприятелем, под начальством глупого старика, тогда как пехота, имея
превосходного генерала, будет в состоянии обороняться несколько недель 'за валами, и,
не дождавшись выручки, сдастся на капитуляцию. Между польскими кавалерами были
и такие шляхтичи-козаки, которые советовали связать коронного гетмана и выдать
Орде для умилостивления.
Калиновскому живо представился рбкот, подобный тому, который подняли жолнеры
на Цецоре и в котором сам он, будучи
.
35В
юношей, играл не весьма почтенную роль. Он принялся увещевать и просить своих
соратников, по примеру Жиовковского, который, в знаменитой ретираде к Днестру,
честно сложил премудрую голову. Но, видя, что его никто не слушает, перешел от
смирения к запальчивости, неведомой Жовковскому, и еще больше повредил делу.
Конница выбрала себе вождей и, собравши второпях, что было можно, выехала за
валы в ожидании ночи.
Между тем Пршиемский сыпал, с помощью челяди, валы, располагая войско и
пушки для обороны западной стороны лагеря от Козаков. Коронный гетман, с своей
стороны, взялся за тот ум, о котором сами же Поляки сложили не оправданную ими
доныне пословицу: „плщсигу lach ро szkodzie“ *). Он вывел другую часть пехоты
против Орды и, построив ее в боевой порядок под валами, выслал вперед несколько
верных ему хоругвей и добровольцев, под начальством Марка Собиского и
Одривольского, которые мужественно отражали татарскую конницу. Самуил
Калиновский, сын гетмана, стоял с хоругвями своими в резерве. Он получил от отца
приказ наблюдать за возмутившеюся конницей и, в случае, когда бы она захотела
привести в исполнение свой замысел, принудить ее к послушанию.
Во все это время неприятель стоял бездейственно. Был слух, чго Тимкб ездил с
полковниками к отцу, который находился в трех милях от Батога, с вопросом: чтб
делать с неприятелем, которого держит уже в руках? Единственным наставлением
старого Хмеля молодому были слова: „Дохлый пес яе кусается**.
Оставалось два часа до захода солнца. Было уж поздно козакоТатарам начинать
битву, как их чаты донесли, что Ляхи—бьются сами между собой.
Тимкб велел полковнику Зологаренко, с 80.000 войска, занять папский стан с
западной стороны, обороняемой Пршиемским; а ме?кду тем нуреддин приблизился к
