и затем высланы из пределов Австрии и Пруссии (1879); они эмигрировали в Англию и Америку и утратили связь с Россией. В самой же России еврейские революционеры были всецело увлечены общим течением. Много отваги и самопожертвования было проявлено выходцами гетто в русском революционном движении 70-х годов; евреи фигурировали в некоторых крупных политических процессах и в публичных манифестациях (например, демонстрация у Казанского собора в 1876 г.), томились в казематах, или на эшафоты пли в Сибирь. В этой идеалистической борьбе за общую свободу была несомненно скрытая энергия еврейского протеста, но не было в ней особого национального знамени — требования свободы и равенства для наиболее угнетенной нации [55].
§ 48. Литература эпохи «гаскалы»
Несмотря на все уклонения от нормального развития, неизбежные в моменты умственных кризисов, основная линия, равнодействующая всего культурного движения, вела к здоровому прогрессу. Наиболее положительным результатом движения было обновление еврейской литературы, широкое развитие того ренессанса, который в форме зародыша показался еще в предыдущую эпоху. Прежде преследуемая религиозными фанатиками «гаскала» получила теперь свободу, возможность развернуть свои творческие силы. То, что во время И. Б. Левинзона делалось единичными заговорщиками просвещения, происходило теперь открыто. Вслед за отдельными писателями явилась литературная армия. Она пользовалась орудиями старой культуры для производства новых ценностей: обновленный библейский язык, очищенный от раввинских варваризмов, приспособлялся к стилю XIX века. По содержанию эта юная литература была еще очень элементарна и подражательна. Как прежде М. А. Гинцбург, усердно занимался теперь переводом книг европейской литературы виленский писатель Калман Шульман (1819—1899). Он наводнил еврейскую литературу массою переводов, начиная с «Тайн Парижа» Эжена Сю и кончая «Всемирной историей» Вебера; Шульман писал риторическими библейскими фразами («мелица»), что в изложении будничных явлений часто производило комическое впечатление. Постепенно, однако, нарождалась оригинальная литература: появились писатели, черпавшие свои сюжеты из национальных преданий или из современной народной жизни.
Еще в тот предрассветный момент, когда все стонало под гнетом репрессий Николая I, в Литве послышались чарующие звуки юной еврейской музы. Пел Миха-Иосиф Лебензон, сын сочинителя высокопарных од Авраама-Бера Лебензона (§ 28), мечтательный виленский юноша, болевший чахоткою и мировою скорбью. Он начал с переложения второй песни Виргилиевой «Энеиды» по Шиллеру («Harissut Troja», 1849), но скоро перешел к родным мотивам. В музыкальных строфах «Песен Сиона» («Schire bat Zion», 1851) излилась вся тоска души, ищущей примирения между верою и знанием (поэма «Соломон и Когелет»), возмущенной угнетением извне («Яиль и Сисера»), мечтающей об освобождении нации («Иегуда Галеви»). Лютая болезнь скосила поэта на 24-м году жизни (1852). Появившийся после его смерти лирический сборник («Kinor bat Zinon») показал, какое богатство поэтических сил таилось в этом безвременно погибшем юноше, который на пороге могилы так трогательно воспевал любовь, красоту и чистые радости жизни.
Через год после смерти юного поэта в той же Вильне появился исторический роман «Любовь Сиона» («Ahawat Zion», 1853). Автор его, ковенский учитель Авраам Мапу (1808—1867), жил в двух мирах: в юдоли плача литовской бедноты и в лучезарных воспоминаниях далекого прошлого. Бродя по берегу Немана, он рисовал идиллические картины из эпохи ясной зари еврейской нации и преподнес публике эти светлые картины Древней Иудеи в черный год «пойманников». И юноши гетто, склоненные над талмудическими фолиантами, потянулись к этой книжке, от которой веяло весенним ароматом. Ее часто читали тайно (открыто читать роман было небезопасно в среде обскурантов), восхищались идиллией времен царя Хизкии, картинами шумного Иерусалима и тихого Бетлехема, вздыхали о судьбе влюбленных Амнона и Тамары, уносясь воображением далеко от жуткой действительности. Наивное построение романа не смущало читателя, для которого это был первый прочитанный роман. Стиль книги, стиль библейских летописей и пророков, усиливал иллюзию древности. После выхода «Любви Сиона», когда наступила эпоха реформ в России, Мапу стал издавать свой большой роман из современной жизни «Alt Zawua» («Пестрая птица, или Ханжа», 1857—1869). В своем наивном жанре описывал автор жизнь темного литовского городка, кагальных мироедов, прикрывающих свои злодеяния маскою благочестия, раввинов-фанатиков, Тартюфов черты оседлости, гонителей просвещения; рядом с этими тенями прошлого Мапу с любовью рисует едва пробивающиеся ростки новой жизни: «маскила», стремящегося примирить религию с наукою, туманный образ юноши, идущего в русскую школу для служения своему народу, силуэты просвещенных купцов и «вельмож» из новой плутократии. Под конец жизни Мапу вернулся к историческому роману в «Грехе Самарии» («Aschmat Schomron», 1865) пытался дать картину жизни Израиля в последние годы двуцарствия; но этот роман, появившийся уже в разгар просветительного движения, не произвел такого сильного впечатления, как «Любовь Сиона», хотя чарующий библейский стиль книги вызывал восторг любителей «мелицы».
Шум обновлявшейся жизни все более врывался в литературное творчество, и даже поэты должны были откликаться на жгучие вопросы дня. Крупнейший поэт того времени Иегуда-Лейб Гордон (1830—1892), начавший с эпических поэм на библейские темы и нравоучительных басен («Ahawat David й Michal», 1856; «Mischle Jehuda», 1860), скоро перешел к модной тогда «идейной поэзии», сделался трибуном просвещения и резким обличителем старого быта. В 1863 г. он, будучи еще учителем казенного еврейского училища в Литве, спел, свою марсельезу просвещения: «Проснись, мой народ!» («Hakiza ami»). Поэт зовет еврея в стан русских граждан и дает ему краткий лозунг: «Будь человеком на улице и евреем в шатре своем», т. е. русским в общественной жизни и евреем в частной. В дальнейших произведениях Гордон обличает культурную отсталость народа, тупость раввинской ортодоксии, господство обряда. В «Песнях Иегуды» («Schire Jehuda», 1868), в строфах исторических поэм протест направлен против всего хода развития иудаизма в последние века:
Жить бездушным обрядом учили тебя...
Мертвым быть на земле, быть живым в небесах.
В 70-х годах Гордон, заняв место в рядах официальных просветителей (он переселился в Петербург и состоял секретарем «Общества просвещения»), печатает в журнале «Гашахар» серию «Современных эпопей», где дает полную волю своему гневу против окаменелого раввинизма. Он рисует трагедию еврейской женщины, обреченной на замужество по сватовству, без любви и радости, и финал одной женской жизни, разбитой раввинами из-за «одной йоты» закона (поэма «Кого schel jod»); он яростно бичует кагальных пауков, уловляющих в свои сети юного пионера просвещения («Sehne Joseph ben Schimon»). Поднимаясь все выше по лестнице истории, поэт обрушивается на пророка Иеремию, который в осажденном Иерусалиме проповедовал покорность вавилонянам и строгое соблюдение Торы; пророк, облаченный поэтом в раввинский костюм, должен был служить воплощением бездушной формулы: закон выше жизни («Zidkiah b’bet häpkudot», 1879). Вывод из этих поэтических филиппик напрашивался сам
