смысл, как у Барковой. Очень похожим образом занижается мандельштамовский смысл в английском переводе Бродского («Я изучил науку расставанья», где милое, старинное, многозначное слово «наука» («Наука любви») он передает простым и жестким «the craft», умение, ремесло; это «ремесло» к тому же не «изучают»: им «овладевают», master).
Пастернак Б. Доктор Живаго. – Борис Пастернак. Полн. собр. соч с приложениями. В 11 т. Т. IV. C. 513.
В самом ли деле это общее послекатастрофическое крушение «другого», поэтического, неовеществляемого, неконкретизируемого смысла в «метафору»? Поэзия Пауля Целана противоречит такому обобщению.
Леонид Таганов. «Прости мою ночную душу…». Книга об Анне Барковой. Иваново, 1993.
Выступление на Седьмом экуменическом конгрессе «Осень Святой Руси. Святость и духовность в России во времена кризиса и гонений (1917–1945)». Италия, монастырь Бозе, 16–19 сентября 1998 года.
Оба, к примеру, не выносили диссонирующих созвучий в музыке. О государственной борьбе с диссонансами в послевоенном СССР можно узнать из замечательного документального фильма Бруно Монсенжона «Запрещенные ноты» (Bruno Monsaingeon «Notes interdits»).
Подробнее этот эпизод рассказан в эссе «Поэзия и антропология» (см. Ольга Седакова. И жизни новизна. Об искусстве, вере и обществе. М.: Никея, 2022. С. 179–208).
Выступление на конференции: «Культура XX века: между множественностью и единством». Москва, МГУ, 21–22 мая 2001 года.
Эта работа написана в 2001 году. Соответственно, речь идет о 1980-1990-х годах.
Условие человека (лат.): имеется в виду существование в падшем мире.
Развернуто эта тема излагается в статье «„Вакансия поэта“: к поэтологии Бориса Пастернака» в настоящем издании.
В моем начале мой конец. Т. С. Элиот (англ.).
Мой конец – мое начало И мое начало – мой конец. Гийом де Машо (франц.).
Отвращение к жизни (лат.).
Чрезвычайно любили наши писатели цитировать – то ли за Марксом, то ли за Энгельсом – стихи Гете:
Суха теория, мой друг,
А древо жизни вечно зеленеет, —
не думая о том, кто в «Фаусте» произносит эту сентенцию (Мефистофель) и по какому поводу (соблазняя студиозуса фривольными выгодами медицинской профессии).
Вероятно, как «метафизический» роман задумывался и «Евгений Онегин». Строки Посвящения:
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет
почти исчерпывающе суммируют тональность и содержание «метафизических» сочинений. Но с появлением дома Лариных, «Татьяны милой» и «простонародной старины» замысел круто повернул от «метафизики», отодвинув ее на поля лирических отступлений. Автор вместо умудренного, отжившего свое мизантропа
(Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей etc.)
оказался простодушным новичком в жизни:
…что делать? я люблю
Татьяну милую мою.
«Зрелость – это все» (англ.). Шекспир. «Король Лир».
Я имею в виду не столько стилистическую пестроту его речи, но особое качество отдельного слова: в лирическом слове обыкновенно присутствует нечто вроде внутреннего восклицательного знака, который нет-нет да и вырвется наружу:
О бабочка, о мусульманка! (Мандельштам)
О сад ночной, о бедный сад ночной! (Заболоцкий)
О пренебрегнутые мои! (Пастернак).
В слове Бродского обычно заключен как бы антивосклицательный знак, знак понижения пафоса. В синтаксическом выражении – это ряд констатирующих наличное положение вещей назывных предложений: конструкция, столь же характерная для Бродского, что и торжественное «О» обращения – для классической лирики. Его отстраненные называния-регистрации несут жест не-обращения к именуемому (см., например, реестры из «Римской элегии»).
Я имею в виду приблизительно то «хорошо», о каком говорил Гете в «Итальянском путешествии»: «Кто хорошо увидел Рим, уже никогда не будет окончательно несчастным».
Твардовский А. На пути к «Стране Муравии». – Лит. наследство. Т. 93. М., 1983. С. 326, 330.
«Музыка глухого времени». – Вестник новой литературы. Вып. 2. СПб., 1990. С. 257–265.
Эпштейн М. Метаморфоза (о новых течениях в поэзии 80 х годов). – Парадоксы новизны. М., 1988. С. 139–169.
См., напр., американскую антологию «Third Wave. The New Russian Poetry» (Ed. Kent Johnson & Stephen М. Ashby; Ann Arbor, 1992); германскую «Moderne Russische Poesie seit 1966» (Oberbaum Verlag, 1992); финскую «Paamaara meita ympyraa» (Tamara Press, 1989) и др.
См., например, в упомянутом выше томе «Литературного наследства» переписку Б. Пастернака о работе над переводами с грузинского.
Курицын В. [Дневник]. – Новое литературное обозрение. 1995. № 16. С. 402.
Renvick R. de V. English Folkpoetry: Structure and meaning. Philadelphia, 1980.
Цитирую по памяти.
Одно из немногих исключений – Иван Жданов. Но его стихи не получили хоть какой-нибудь удовлетворительной критики, и неслучайно: они остались изолированными и необъяснимыми в контексте официальной поэтической продукции.
Эту идею «действительности» хорошо иллюстрирует стихотворная полемика Д. Самойлова с Б. Пастернаком. На строку Пастернака: «Мы были музыкой во льду» Самойлов возражал: «А мы во льду окопов мерзли». Перед этой правдой пастернаковская «музыка во льду» никогда не кичилась и всей душой шла навстречу «прозе» и «бедняку»; спор, видимо, шел о чем-то другом – о насущности высокого, о реальности идеализма…
Впрочем, внутридружеский культурный быт пушкинского или блоковского круга не был так угрожаем («Где так близко еще и тюрьма, и сума?», Елена Шварц) и невыносим («Нас изгоняют из числа живых», Елена Игнатова) и к самоубийству – прямому (Леонид Аронзон, Сергей Морозов) или косвенному («И
