Через океан и 6000 милль <так!> расстояния чувствую, что статья Вашего итальянца о Пастернаке — вздор! При чем тут Стравинский? Жаль, что он не приплел и Пикассо! Я знаю этих иностранцев, еле — еле говорящих по-русски и увлекающихся Пастернаком: в Оксфорде их — пруд пруди, и все они стандартно-модернистические кретины. Но дело Ваше, печатайте, если надо! [356] А вот что Вы хотите печатать стихи из «Д<окто>р<а> Живаго», меня смутило. Разве они уже не появились — и в газетах, и еще где-то? Сомнение мое только насчет этого [357]. А вообще-то Пастернак, вопреки Вашим шпилькам по его адресу, много лучше, крепче, глубже Вашей Цветаевой, хотя она иногда и «шармантнее». Романа его я, к сожалению, еще не читал. Вейдле будто бы в восторге, почти что «телячьем». Но после тоста в честь Ремизова я к Вейдле утратил последние крохи доверия.
А что у Вас вообще предполагается в «Опытах»? Будет ли Степун? [358] При нашей крайней бедности (и больше: при анти-музыкальности всего, что в нашей печати и литературе осталось), Степун все— таки — на вес золота. Он — болтун, краснобай, но как Андрей Белый краснобай, а не как Аронсон или Слоним.
До свидания, дорогой Юрий Павлович. Следующее письмо — с приложением статьи!
Ваш Г.А.
66
3 мая <19>58 Manchester
Дорогой Юрий Павлович
Получил сегодня Ваше письмо.
Во избежание Вашего волнения сообщаю, что статью вышлю заказным, послезавтра, т. е. 5 мая. Она только наполовину переписана, а сегодня суббота — значит; раньше не успею. Если и опоздает (Вы ждете ее 7-го), то на один день [359].
В статье 22–23 страницы, на машинке, по 25–28 строк на странице: вышло, как я и думал, больше, чем Вам, верно, подходит. Да и то многое скомкано.
Обычная, настоятельная просьба: корректуру!
Верну — тоже как обычно — в тот же день. Но, пожалуйста, пришлите.
Ваш Г.Адамович
Я буду в Париже весь июнь. В начале июля думаю уехать на юг.
67
8/VII-<19>58 <Ницца>
Дорогой Юрий Павлович
Шлю привет и поклон из Ниццы, где солнце на месте, синее небо — тоже. Надеюсь, Вы сюда приедете [360]. Дайте мне знать за несколько дней. Прилагаю обещанные письма.
Получил сегодня письмо от М-me Элькан о парижской войне мышей и лягушек, т. е. Маковского и Померанцева, окруженных воинами меньшего калибра [361]. До чего это глупо и скучно. Лучше бы уж Маковский занимался грудастыми мальчиками в юбках, чем этой чепухой. Кстати, как прошла Ваша с ним экскурсия в Карусель?
До свидания. Крепко жму руку.
Ваш Г.Адамович
68
30/VII-<19>58 <Ницца>
Дорогой Юрий Павлович
Получил (давно) письмо Ваше, а затем — недавно — карточку из Флоренции. Пишу в Мюнхен, как Вы и указываете.
Мне очень жаль, что Вы не приедете в Ниццу [362]. Особых «фестивальных» аттракционов [363] я Вам здесь обещать не могу, но небо синее и всякие другие красоты — на месте. Я писал Ивановым, что, м<ожет> б<ыть>, Вы их навестите, и они были этому заранее рады. Вернее, не «они», а «она», т. к. он, по-видимому, мало на что реагирует и не встает с кровати [364].
Из Парижа мне все пишут об «Опытах» и о Вас с Марией Сам<ойлов>ной. Я ей написал большое письмо (в ответ на ее) и даже процитировал Некрасова: «спасибо сердечное… русский народ» [365], думая, что на ее девственную душу эта лесть подействует: т. е. не бросайте дела, которое нужно России и человечеству! Она несомненно Вами дорожит и ссориться с Вами не хочет. Я ей предложил разные компромиссы (1 — ее с Вами со-редакторство, 2 — Кантор с Вами), но подчеркнул, что пока она только издатель, она должна редактору — если, ему доверяет — предоставить полную свободу. Пусть поставит свое имя рядом с Вашим, тогда она вправе хозяйничать и тогда с Вас снимается ответственность за ее какое-нибудь veto (но и у Вас должно это право быть!).
Кантор упирается, главным образом, по-моему, потому, что М<ария> С<амойловна> не очень его хочет (так ему кажется). Между тем лучшей «перегородки» между Вами и ей не найти. Сегодня я получил от него письмо с новой версией: Вы — редактор, при «ближайшем участии» — его, Варшавского и моем. Это вздор, да и слишком тяжеловесно для постройки, выходящей раз в год [366].
Еще из Парижа мне все пишут о драках в «Рифме»: Маковский v<ersus> Померанцев. Кончится, вероятно, мордобитием, не фигуральным, а подлинным [367].
Ну, это все — литература, а «за жизнь», как говорит мой парижский друг Рабинович [368], сказать нечего. Я пребываю в тютчевском состоянии «блаженства и безнадежности» [369] (10 % первого и 90 % второго) по тютчевским причинам, и не имею мужества себе une fois pour toutes <Раз и навсегда (франц.).> сказать, что ничего нет и ничего быть не может. Если я в Ницце и сижу то, ведь, в сущности, только из-за этого, а все остальное — лицемерие и ложь. Жаль, что Вы не приедете, я бы Вам «причину» продемонстрировал [370].
Буду ждать письма, дорогой Юрий Павлович. «За жизнь» и о литературе, воплощенной сейчас в Марии Самойловне. Читали ли Вы книжку Зурова? Очень талантливо, но ужасно много лишних и слишком красивых слов [371]. Сердечный привет Чиннову, у которого лишних слов нет (а в сущности, можно додуматься до того, что все слова лишние, — и тогда остается сказать «merci», «кладу перо», как Кармазинов [372].
Ваш Г.Адамович
69
19/VIII-<19>58 <Ницца>
Дорогой Юрий Павлович
Пишу в «Р<усскую> М<ысль>» с надеждой, что письмо Вы получите.
Мне очень жаль, что Вы не приехали в Ниццу. Не хочу Вам объясняться в любви, но не будь я по природе сухарем и в «футляре», пожалуй, сделал бы это. С Вами можно говорить, бродя по городу, то об Иннокентии Анненском, то совсем о других земных прелестях, и я это очень люблю (даже единственно выношу). Вы были бы для меня новым Штейгером, которого мне и здесь, и везде недостает. Ну, passons [373], не стоит об этом говорить. Раз Вы уезжаете в свою Америку, делать нечего, точка.
Насчет «Опытов»: по-моему, Вы к дуре-издательнице чрезмерно строги. Она дура добрая, а это главное. И Вас любит. Останьтесь редактором, но согласитесь с ее желанием просматривать рукописи до их окончательного принятия. Было бы странно, если бы у нее оказалось не только право veto, но и право одобрять без Вашего согласия, право инициативы. Но на этом она, кажется, не настаивает.
Bon voyage! [374] Напишите (еще сюда, в Ниццу), когда вернетесь домой. Насчет «блаженства и безнадежности»: да, конечно, 10 % — не так мало! 1/10000 лучше, чем отсутствие и того, и другого. Я Вам не жаловался ни на что. Наоборот, эта 1/1000000 помогает мне жить. Но это — тема для ночных разговоров над морем.
