1992: 210].
О «Мертвых душах» и подъеме «символической, изменчивой и условно определяемой ценности со всей присущей ей мобильностью и отсутствием корней» см. [Valentino 1998: 546; Valentino 2014: 64–65].
Достоевский использует выражения «новый Плюшкин» и «новый Гарпагон» как взаимозаменяемые для описания одного и того же человека, показывая, что он считает скупцов Гоголя и Мольера воплощениями одного и того же типа.
См., например, [Cybulska 1998: 319–320; Clockwork 2007; Kasuya 2009].
В статье «О русских повестях и повестях Гоголя» Белинский рассуждает о способности имени персонажа переходить в язык повседневности в качестве отличительной особенности истинного типа. Критик перечисляет в ряду других персонажей и гоголевских, которые, по его мнению, обладают этой способностью [Белинский 1953: 296], но Плюшкин к настоящему времени превзошел всех прочих героев Гоголя по длительности включения его имени в состав существительных. В более поздней статье Белинский отмечает другой персонаж, склонный к скупости, – Коробочку – как показательный тип «Мертвых душ» [Белинский 1955: 359].
О парадоксально накопительской, при этом безреферентной логике гоголевской прозы и о данном типе накопительства как ключевой «генеративной модели» его произведений см. также [Popkin 1993: 143, 174, 186–189].
Валентино утверждает, что последовательность помещиков в «Мертвых душах» конкретизирует исторический переход к монетарной экономике в России, где Плюшкин появляется в виде кульминации всего процесса [Valentino 2014: 42]. Это убедительный довод; однако, по моему мнению, наиболее поразительным в Плюшкине является отход от коммерческой логики: он не отдает деньгам предпочтения перед другими формами ценностей и даже пренебрегает возможностью получить денежную выгоду от своей собственности.
По словам Морсона, «скряжничество вознаграждает само себя» [Morson 1992:215].
Достоевский был очарован «Скупым рыцарем», и отголоски этой заинтересованности можно видеть во многих его произведениях. См. [Бем 1929: 82-123; Fusso 2003: 229–242]. Я не нашла развернутых исследований «Господина Прохарчина» в связи с образом Плюшкина в «Мертвых душах». О «Господине Прохарчине» в связи с критикой натуральной школы см. также [Meyer 1981: 163–190].
Эти слова заставляют вспомнить описание Бальзаком его планов в предисловии к «Человеческой комедии»: «Придерживаясь такого тщательного воспроизведения, писатель мог бы стать более или менее точным, более или менее удачливым, терпеливым или смелым изобретателем человеческих типов, повествователем интимных житейских драм, археологом общественного быта, счетчиком профессий, летописцем добра и зла, но, чтобы заслужить похвалы, которых должен добиваться всякий художник, мне нужно было изучить основы или одну общую основу этих социальных явлений, уловить скрытый смысл огромного скопища типов, страстей и событий» [Бальзак 1960: 27].
О важности французского психологического очерка для раннего русского реализма см. [Цейтлин 1965].
Слово «угол» в рассказе Гоголя не появляется, однако встречается в заголовке рассказа Некрасова «Углы Петербурга», включенного в сборник «Физиология Петербурга».
О диалогизме Достоевского см. фундаментальную монографию М. М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» [Бахтин 2002].
В. Сомова рассуждает об аналогичной склонности к «чудовищной» типизации среди литераторов натуральной школы в своей книге [Somoff 2015: 96–98].
Л. П. Гроссман называет описание коллекции монет Евгении Гранде важным источником для накоплений Прохарчина, но мое предположение заключается в том, что логика коллекционирования является лишь одной из многих определяющих сбережения Прохарчина [Гроссман 1925: 85].
Скупцы играют заметную роль в таких произведениях, как «Дочь купца Жолобова» И. Т. Калашникова (1831, переиздания – 1832, 1842), «Адам Адамович Адамгейм» П. А. Машкова (1833, переиздания – 1843, 1847), «Похождения Столбикова» Г. Ф. Квитки-Основьяненко (1842, фрагмент под названием «Скупой» впервые опубликован в 1839 году), «Ростовщик» Н. А. Некрасова (1841) и «Машенька» А. Н. Майкова (1846).
