хотели стать американцами. А вот турки переселялись в Германию вовсе не потому, что стремились стать немцами»
{300}.
Правда, количество иммигрантов, приплывавших в Америку, «чтобы стать американцами», отнюдь не оставалось неизменным. Относительно объективным показателем «одержимости Америкой» может служить соотношение между теми, кто навсегда остался в Соединенных Штатах, и теми, кто впоследствии вернулся к себе на родину. Отрывочные данные свидетельствуют о том, что в девятнадцатом столетии процент «возвращенцев» среди иммигрантов был сравнительно невысок. Как правило, те, кто приплывал из Ирландии, Германии и Британии, оставались в Соединенных Штатах. Что касается иммиграции перед Первой мировой войной, тут мы располагаем более подробными данными, и они показывают изменение ситуации. Как сказано в отчете Комиссии по иммиграции в 1910 году, изменился состав иммигрантов — стало меньше семей и больше молодых холостых мужчин. Проведя в Америке десяток-другой лет и заработав достаточное количество денег, многие из них, как мы видели, возвращались на родину, к привычной и уютной жизни в привычном окружении. Эти люди были временщиками, а никак не одержимыми {301}.
Подобно своим предшественникам, нынешние иммигранты вольны выбирать, становиться временщиками или переселяться навсегда, однако, в отличие от предыдущих поколений, им вовсе не обязательно делать этот выбор. Возникла третья возможность: стать «полуселенцами», то есть обзавестись двойным местожительством, двойными привязанностями, двойной лояльностью, а нередко и двойным гражданством — американским и той страны, в которой они родились. Подобное стало возможно благодаря, во-первых, современным средствам транспорта и связи, обеспечивающим быстрое и дешевое перемещение из страны в страну и быстрые и дешевые коммуникации; во-вторых, благодаря американскому обществу, которое не требует от современных иммигрантов той преданности, какой требовало от их предшественников. В прошлом американцы ожидали от иммигрантов, что те американизируются, примут идеалы, институты, культуру англо-протестантской Америки и американский образ жизни. Сами иммигранты считали, что их дискриминируют, если в процессе инкорпорации в американское общество возникали какие-либо сложности и препятствия. После 1965 года американизация перестала быть обязательным условием; сегодня иммигранты воспринимают как дискриминацию всевозможные обстоятельства, мешающие им поддерживать культурную идентичность родной страны. От 20 до 35 процентов нынешних иммигрантов могут со временем вернуться домой, а те, кто останется, совсем не обязательно «хотят стать американцами» — скорее уж они хотят быть «полуселенцами». Прежние иммигранты хранили свою этническую идентичность как элемент американской национальной идентичности. Иммигранты сегодняшние имеют в своем распоряжении две национальные идентичности. Тем самым, если воспользоваться известной пословицей, получается, что и волки сыты, и овцы целы: «полуселенцы» успешно комбинируют американские возможности, средства и свободы с культурой, языком, семейными узами, традициями и социальными практиками своей родины.
Многообразие и дисперсия
В прошлом ассимиляция определялась количеством и разнообразием обществ, из которых прибывали иммигранты, и языков, на которых они говорили. В девятнадцатом столетии основную массу иммигрантов «поставляли» не Британия, не Ирландия и не Германия. В 1890-х годах приблизительно 60 процентов иммигрантов приходилось на Италию, Россию, Австро-Венгрию и Германию (около 15 процентов каждая), плюс по 10 процентов добавляли Скандинавия, Ирландия и Британия {302}. После 1965 года разнообразие «исходных» иммигрантских обществ сделалось, если такое возможно, еще более широким (причем мы пока не принимаем в расчет испаноязычные общества). Это разнообразие побуждало иммигрантов учить английский, чтобы общаться не только с коренными американцами, но и друг с другом. Впрочем, сегодня, в отличие от иммиграции прошлых лет, свыше 50 процентов иммигрантов принадлежит к одному языковому сообществу, и число таких иммигрантов продолжает увеличиваться.
В прошлом ассимиляции также способствовала дисперсия иммигрантов по территории Соединенных Штатов. Отцы-основатели считали подобную практику необходимой для того, чтобы избежать по возможности «вредоносных» последствий иммиграции. Относясь к самому факту иммиграции каждый по-своему, они были единодушны в том, что нельзя допускать концентрации иммигрантов в этнически гомогенных географических областях. Если иммигранты будут селиться вместе, предостерегал Вашингтон, они «сохранят язык, традиции и принципы (хорошие или дурные), которые привезли с собой». А если принудить их к смешению «с нашим народом, они или их потомки привыкнут к нашим установлениям, обычаям, мерам и законам, иными словами, вскоре станут с нами одним народом». Джефферсон также считал, что «иммигрантов для скорейшего их привыкания следует расселять среди местных жителей». А Франклин полагал, что нужно «распределять их равномерно, вперемешку с англичанами, и основывать английские школы в местах наибольшего их скопления» {303}. Данное отношение к иммигрантам получило законодательную поддержку со стороны Конгресса, который в 1818 году отверг петицию некой ирландско-американской организации, желавшей взять в аренду часть Северо-Западных территорий для основания там ирландского поселения. Конгресс отказал петиционерам, поскольку подобные действия могли привести к распаду нации; как прокомментировал Маркус Хансен, «никакое другое решение в американской истории не было более значимым». Вдобавок Конгресс одобрял просьбы новых штатов о вступлении в Союз лишь после того, как убеждался в наличии в этих штатах англоговорящего большинства среди населения {304}.
Тем самым американская политика базировалась на допущении, что ассимиляция требует дисперсии. Фактически же иммиграция подразумевала создание своего рода этнического плацдарма; затем население этого плацдарма начинало стремительно возрастать, и возникал этнический анклав. Большинство подобных анклавов складывалось в городах, более того, крупные города сделались прибежищем для нескольких иммигрантских общин. Разнообразие этих общин и прямая конкуренция между ними отнюдь не способствовали установлению культурного и политического господства какой-либо из них, при этом стимулируя иммигрантские общины к скорейшему изучению английского языка. Вдобавок по мере сокращения потока иммигрантов и на переходе от второго поколения иммигрантов к третьему наиболее мобильные члены общин стали покидать анклавы. В результате крупные города Северо-Востока и Среднего Запада оказались, как выразился Самюэль Лабелл, в полосе «городского фронтира», а иммигрантские общины поколение за поколением сменяли друг друга в окрестностях этих городов {305}.
Испаноязычная иммиграция после 1965 года в значительной степени отклонилась от «традиционной структуры дисперсии»: кубинцы концентрировались в районе Майами, а мексиканцы — на Юго-Западе, особенно в Южной Калифорнии. Впрочем, если не считать нескольких исключений, для иммиграции после 1965 года характерно именно многообразие, влекущее за собой дисперсию. Иммигранты прибывают из множества стран. Соотечественники стараются держаться вместе, однако этнические сообщества не имеют строгих границ и «перетекают» друг в друга. В 1995–1996 годах 18 процентов иммигрантов в Нью-Йорке были выходцами из бывшего СССР, 17 процентов — из Доминиканской республики, 10 процентов — из Китая. В конце 1990-х годов нью-йоркское содружество иммигрантов объединяло представителей множества стран и национальностей, при этом ни одна из последних не составляла более 15 или 20 процентов
