Обращение оппозиционных сил за общественной поддержкой на сей раз нашло массовый отклик по всей стране. Политический протест стал выбираться из кухонь и пивных на улицы и площади восточногерманских городов. Наибольшую известность получили «понедельничные» молитвы-демонстрации в Лейпциге, которые каждый раз собирали все больше участников и завершались стычками с полицией. Репортажи западногерманских телеканалов доносили до каждого жителя ГДР лозунги, обращенные к партийным верхам: «Народ – это мы», «Мы остаемся здесь». Под покровительством церковных приходов стали появляться ростки альтернативной власти на местах, священники брали на себя роль посредников между полицией и демонстрантами, чтобы не допустить эскалации насилия. Позже последний лидер СЕПГ Эгон Кренц признает: «мы отдали на откуп церкви то, что должно было стать исконно партийным делом».
Правящая партия в этот момент сосредоточила свое внимание на подготовке празднования 40-летия Германской демократической республики. Выступая на официальных мероприятиях по этому поводу, тяжело больной Хонекер ни словом не упомянул о кризисе власти. Выражая решимость и дальше отстаивать завоевания социализма, он не нашел слов правды и сочувствия по отношению к гражданам своей страны. Приезд на юбилейные мероприятия Горбачева лишний раз продемонстрировал взаимное отчуждение двух лидеров. В ходе разговора с глазу на глаз Горбачев назвал ГДР приоритетным союзником СССР, но его пожелания ограничились общими фразами о том, что «необходимо придать социализму второе дыхание», «партия должна вернуть себе инициативу, иначе демагоги смогут подбросить иные идеи». Хонекер не услышал главного – готовности СССР к поддержке диктатуры СЕПГ силовыми методами. Его реакция была выражена в редакционной статье партийной газеты «Нейес Дейчланд»« 9 октября: «Нам не требуются советы, выполнение которых приведет к ослаблению социализма».
Вечером в день юбилея ГДР в Берлине вновь прошли несанкционированные демонстрации, разогнанные силами безопасности. Все ждали понедельника 9го в Лейпциге, многие опасались кровопролития, повторяющего сценарий пекинских событий в мае. Однако местные власти, почувствовавшие отсутствие жесткой руки из Берлина, пошли на диалог с церковью и представителями оппозиционных групп. Лейпцигская демонстрация, собравшая под лозунгами отставки обанкротившегося руководства страны рекордное число участников – 70 тыс. человек, прошла мирно и без эксцессов. Слово было за властью. На заседании Политбюро ЦК СЕПГ 18 октября Хонекер и его ближайшие соратники были вынуждены заявить о своем уходе. Новым лидером СЕПГ стал самый молодой член Политбюро Кренц, согласовавший детали внутрипартийного переворота с советскими товарищами. Однако общественному мнению, разгоряченному первыми успехами, принесенная жертва показалась недостаточной. Речь шла уже не об одиозных именах и лицах, а о демонтаже коммунистической диктатуры.
Состоявшийся 4 ноября в центре Берлина на Александерплатц митинг оказался самым крупным за всю историю ГДР, собрав по разным оценкам от 400 тыс. до полумиллиона человек. Он же символизировал собой высшую точку идейного романтизма, освобожденного от оков мертвой доктрины. Раздавались голоса в защиту реформ по советскому образцу, выступавшие требовали и обновления социализма, и нового призыва в СЕПГ. Немало было и флагов ФРГ, символизировавших признание успеха западной модели общественного развития. Слово было дано всем «униженным и оскорбленным», впрочем, некоторые из них, вроде уволенного незадолго до этого руководителя разведки ГДР Маркуса Вольфа или писательницы Христы Вольф достаточно долго пользовались всеми привилегиями власти. Представителю Политбюро ЦК СЕПГ Гюнтеру Шабовскому собравшиеся так и не дали договорить. Главное, что объединяло всех участников митинга 4 ноября в Берлине и аналогичных собраний, проходивших по всей стране, – нежелание оставаться заключенными в собственной стране, отгороженной от Западной Германии и Западного Берлина непреодолимой границей.
Спустя пять дней тот же Шабовский на прессконференции, транслировавшейся в прямом эфире, зачитал проект закона о свободном выезде граждан ГДР за пределы страны. На вопрос журналистов о том, когда закон вступит в силу, он ответил: «немедленно». Это моментально накалило страсти, толпы жителей Восточного Берлина стали собираться у пограничных переходов, боясь пропустить долгожданный момент открытия границы. Телевидение ФРГ всю ночь вело прямой репортаж от берлинской стены, мобилизуя население на активные действия. Не выдержав напора толпы, пограничники ГДР около полуночи открыли шлагбаумы. С падением берлинской стены история революционных завоеваний пополнилась еще одним символом, не уступавшим по своему значению взятию Бастилии или штурму Зимнего дворца. Улицы западной части города превратились в спонтанный карнавал, слезы смешивались с шампанским, люди с общей судьбой, но разными паспортами смотрели друг на друга и не находили слов, чтобы выразить свои чувства. За одну ночь и следующий день, 10 ноября, в Западный Берлин «сходило» около миллиона жителей ГДР.
В течение недели процесс был отрегулирован с немецкой тщательностью. Строительная техника делала проломы в стене, по ним клали асфальт и пускали поток машин. Пограничники выстраивались длинной цепью, чтобы успеть проштамповать поток несущихся мимо них «гэдээровских» паспортов. За первых три дня местными отделениями полиции ГДР было выдано 4 миллиона выездных виз, за три недели после открытия границы в ФРГ было зарегистрировано около 100 тыс. граждан ГДР, желавших навсегда остаться на Западе. Мрачные сценарии, согласно которым после открытия границы Восточная Германия превратится в безлюдную пустыню, не оправдались. Но эйфория первых дней без границ неизбежно несла в себе зерна будущих разочарований.
Каждый восточный немец, оказывавшийся на территории Западного Берлина или ФРГ, получал в качестве подарка по 100 западногерманских марок (Begruessungsgeld). За несколько дней оборот западноберлинских и приграничных супермаркетов достиг фантастических величин. Для большинства восточных немцев, заполонивших своими «Трабантами» хваленые «автобаны» ФРГ, на первом месте все же были не молотый кофе и экзотические фрукты, а знакомство с памятниками национальной истории и культуры, оставшимися в ФРГ. Вначале волна паломничества охватила приграничные города, такие как Кассель и Любек, затем на очереди оказались Нюрнберг, Гамбург, Кельн, Мюнхен, Франкфурт-на-Майне. То, что раньше было скрыто за бетонной стеной и пропагандистскими лозунгами (еще 1 декабря 1988 г. Хонекер уверял граждан своей страны в том, что «в принципе уровень жизни в ГДР выше, чем в Западной Германии»), зимой 1989/1990 гг. стало очевидным каждому. Два германских государства жили в разных эпохах, и простое устранение партийной диктатуры не могло автоматически решить материальные проблемы восточных немцев, преодолеть отсталость транспортной инфраструктуры ГДР, скрыть запущенность ее городов и убогость официальной культуры.
Многие жители ГДР в этот переломный момент предпочитали искать индивидуальный путь спасения, отправляясь на Запад, но найти достойную работу в ФРГ удавалось только единицам. Потребительские запросы населения уже не могли вырваться из сферы влияния рыночной экономики и телевизионной рекламы. Западногерманская марка начала вытеснять из обращения национальную валюту, обычной практикой выходного дня стали выезды за покупками в ФРГ и Западный Берлин. Падение сбыта местных товаров приводило к остановке производства первоначально в легкой и пищевой, а затем и тяжелой промышленности. Фактическое банкротство предприятий порождало безработицу, о которой восточные немцы имели самое отдаленное представление. Коммивояжеры с Запада начали скупку жилья и недвижимости по бросовым ценам, не без оснований рассчитывая на то, что конъюнктура вскоре изменится. Массовые настроения после первых восторгов и братаний ударились в противоположную крайность, характерную для всех классических революций: «лучше ужасный конец, чем ужас без конца» (К. Маркс). В то время, как «верхи» еще мечтали о правильном социализме, «низы» надеялось только на помощь ФРГ. Лозунг «Народ – это мы» был срочно исправлен на «Мы – один народ».
Уход правящей партии в тень и возвращение власти конституционным структурам ГДР привели, как и в СССР эпохи перестройки, не к ослаблению, а к обострению кризиса во всех сферах общественной жизни. 13 ноября 1989 г. Народная палата избрала секретаря Дрезденского окружного комитета СЕПГ Ганса Модрова, считавшегося «немецким Горбачевым», премьер-министром страны. 1 декабря решением парламентского большинства из конституции страны была вычеркнута статья о руководящей роли СЕПГ. 7 декабря началась работа «круглого стола» правительства и оппозиционных групп, который должен был определить основы будущего государственного строя ГДР. 15 января 1990 г. пал последний бастион партийной диктатуры – демонстранты штурмом взяли комплекс зданий министерства государственной безопасности, сотрудники которого продолжали уничтожение своих архивов.
