Характеризуя диалогическое отношение к другому, Т. А. Флоренская выделила две характеристики диалога: «доминанта на другом» и «вненаходимость» по отношению к нему [83].
Понятие доминанты разработано в работах мыслителя и физиолога А. А. Ухтомского [84]. Доминанта — очаг возбуждения в коре головного мозга, способный усиливать возбуждение, втягивать в свое русло и суммировать нервные импульсы и возбуждения, идущие от различных раздражителей. Но доминанта — понятие, относящееся не только к физиологии. Не в меньшей степени оно принадлежит и психологии. Доминанта — это настроенность на определенное поведение, на определенное восприятие реальности. Одно и то же явление разные люди воспримут по-разному, в зависимости от своего опыта и образа жизни. Например, первый снег, первую грозу ребенок почувствует совсем не так, как автомобилист, которому нужно отправляться в дальний путь. А как воспримет эти природные явления дворник? А мать ребенка, заметившая, как недавно переболевший малыш устремился под дождь или снег?
Понимание, видение, восприятие другого человека и мира определяется доминантами. Как живет человек, так он и будет думать. Как писал Булат Окуджава, «каждый слышит, как он дышит…» По словам Ухтомского, делец заранее видит в мире и истории всего лишь среду для операций, а людей разделяет на умных, с которыми предстоит бороться, и на простачков, которыми предстоит пользоваться. У человека с доминантой на себе, на своем «Я», окружающее и окружающие рассматриваются только постольку, насколько это ему может быть полезно или вредно.
Восприятие человека, сфокусированного на себе, отличается еще одной особенностью: он не способен увидеть другого, он переносит на него собственное видение и понимание мира. В конечном счете, он проецирует себя на другого и видит вокруг только себя самого, то есть своего двойника.
Такого человека описывает Ф. М. Достоевский в повести «Двойник. Петербургская поэма». Господин Голядкин не видит реальных людей вокруг себя, он проецирует на других собственную враждебность и потому полагает, что со всех сторон окружен враждебными ему двойниками. А поскольку он окружен, по его представлению, врагами, то и ведет себя с ними соответствующим образом, и окружающие отвечают ему в основном тем же. Таким образом сформировавшееся мировосприятие и восприятие другого человека закрепляется и поддерживается.
По словам Ухтомского, то, как человек видит мир, ситуацию и другого человека, определяет и его отношение к другому, и его поведение. Но наше поведение по отношению к другим во многом определяет и ответное поведение окружающих по отношению к нам; таким образом, доминанты поддерживаются. Тут, по словам Ухтомского, образуется замкнутый круг, из которого вырваться трудно.
Как же разорвать этот замкнутый круг? Как избежать перенесения своих чувств, своего опыта на другого человека? Наш психический аппарат устроен таким образом, что мы не можем избежать влияния наших взглядов, ценностей, знаний и убеждений на восприятие и понимание другого. Наше восприятие, наше видение не может быть бездоминантным. Но тогда какие доминанты помогают верно воспринимать другого человека?
Для того чтобы суметь расслышать каждого человека, независимо от своих теорий, предубеждений и предвзятостей, по мысли Ухтомского, необходима доминанта на другом. По его словам, доминанты наши «делаемы», — мы сами формируем и перестраиваем их. Потому, если наши доминанты нас не устраивают, мы можем изменять их, впрочем, задача эта довольно непростая. Для этого человек должен преодолеть самонастроенность на себя, придется применить насилие над собою, предстоит ломать себя без жалости[85].
Доминанта на другом — не просто ориентация на другого, ведь ориентация на другого может быть разной. Постоянная оглядка на другого, по словам Бахтина, «одержимость оценкой, голосом другого, его возможным неприятием, насмешкой» характерна и для Голядкина, и для героя «Человека из подполья», и для героя «Кроткой». Такая ориентация выражается в том, что человек «более всего думает о том, что о нем думают другие, он стремится забежать вперед каждому чужому сознанию, каждой чужой мысли о нем, каждой точке зрения на него, старается предвосхитить возможное определение и оценку его другими, угадать смысл и тон этой оценки». Но такая оглядка на другого вовсе не является доминантой на другом. Доминанта на другом предполагает, что человек отодвигает себя на второй план, при этом другой человек становится ему бесконечно важен и дорог. Практически у каждого человека есть опыт таких отношений. Если же человек сконцентрирован исключительно на себе, то он различным образом саморазвивается, не забывая ни об интеллектуальной, ни об эстетической, ни об эмоциональной, ни о физической сферах; он всячески ублажает себя, но в результате себя теряет.
Свою раннюю повесть «Двойник. Петербургская поэма» Достоевский считал очень значимой, поскольку в ней была поставлена серьезнейшая проблема. Описанное им явление распространено и в наше время. Духовно-нравственные законы неизменны, и если человек отвергает духовное начало, являющееся основанием диалога и основанием подлинных отношений с другим, то возникает и растет разрыв с другим, тревога и одиночество. В этом случае человеку кругом мерещится враждебный двойник.
Дело доходит до того, что он теряет всякую способность взаимодействия с другим, даже в таких областях, где взаимодействие минимально. Например, он боится сходить в магазин за покупками, или обратиться к врачу, или пользоваться общественным транспортом. Повсюду ему мерещится разглядывающий, оценивающий, опасный и враждебный другой, его презрительный насмешливый взгляд: «Еду в метро и кажется: все так и смотрят на меня, даже холодным потом покрываюсь!»
Любая реакция другого причиняет боль: не заметил — «пренебрегает, брезгует, я ему противен»; заметил, улыбнулся — «смеется, я смешон, неуклюж, глуп». В обществе, действительно, хватает и грубости, и недоброжелательности, и неуважения, но человек видит только это и не видит ничего другого. Любое поведение, любую реакцию он автоматически интерпретирует только так, а не иначе. Нередко такому человеку начинает казаться, что рядом с ним кто-то есть, — за его плечом стоит этот враждебный и подглядывающий другой. Происходит локализация, оформление двойника в пространстве, что и описано Достоевским.
Отрыв, отъединение от другого, замыкание в себя, по словам Бахтина, — причина потери себя самого. Но бывает и так, что человек полностью сконцентрирован на другом, сосредоточен на другом до такой степени, что у него нет своей жизни, все мысли, все его чувства сосредоточены в другом человеке. Такое явление наблюдается в отношениях созависимости. Казалось бы, человек отодвинул себя не только на второй, но на двадцать второй план, а на первом месте — исключительно другой… Но такое отношение на самом деле губит обоих. Это — скорее эмоциональная привязанность; в таком отношении к другому не хватает дистанции, о необходимости которой писали и М. М. Бахтин, и Т. А. Флоренская.
В понятии «вненаходимость» подчеркивается дистанция с другим, и необходимость ее соблюдения кажется не столь очевидной. Нередко спрашивают: «Как же так? Какая дистанция? Напротив, чтобы понять другого человека нужно приблизиться к нему, сочувствовать ему, пожалеть его!»
Действительно, вненаходимость — какое-то странное слово… Зачем оно понадобилось Бахтину, почему бы не сказать просто — дистанция, отстраненность. А. А. Мелик-Пашаев отмечает, что Бахтину необходимо выразить трудновыразимое или почти невыразимое. Дело в том, что вненаходимость — это не просто дистанция с другим, не отстраненность от него. Она содержит внутри себя, включает в себя опыт сочувствия, сопереживания другому, почти совпадения с ним и последующего отстранения, выхождения из этого слияния и оформление своей позиции. Совпадение с другим, вчувствование в него — только миг диалога, лишь один момент понимания другого. В понятии «вненаходимость» подчеркивается необходимость дистанции для понимания человека.
Иногда главную роль в сочувственном понимании другого отводят эмпатии [86], вчувствованию, но М. М. Бахтин считал такие утверждения неверными: «Чем обогатится событие, если я сольюсь с другим человеком: вместо двух стал один? Он увидит и узнает только то, что я вижу и знаю; он только повторит в себе безысходность моей жизни» [87].
Если совершенно вчувствоваться в другого человека, находящегося в удрученном состоянии, совершенно разделить с ним его чувство, то вместо одного удрученного будет два удрученных. Таким образом, мы не только не поможем человеку, но косвенным образом убедим его в неразрешимости его трудностей и проблем, непреодолимости его внутренней боли. В тех случаях, когда проблема не слишком трудная, когда человек не слишком опечален и удручен, такое удвоение может и помочь. Но в трудных случаях, когда человек согнулся под грузом горя, когда внутренняя боль раздирает его, слияние с ним, вживание в него и разделение его чувств, то есть погружение в такое же чувство, нисколько не поможет. Не слияние с другим, а сохранение своей позиции вненаходимости и связанного с ней избытка видения и понимания другого гораздо важнее.
