Бахтин поясняет: «Пусть он останется вне меня, ибо в этом своем положении он может видеть и знать, что я со своего места не вижу и не знаю, и может существенно обогатить событие моей жизни» [88].
Если мы не сопереживаем, не сочувствуем другому, если не разделяем его боль, то мы холодны, отстранены и относимся к нему по пословицам: «чужое горе не болит», «чужая болячка в боку не сидит», «чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу». Но если мы только сочувствуем, вживаемся в чувство, в состояние другого, то в него и погружаемся ровно так же, как другой человек в него погружен. Причем для другого человека такая погруженность может быть, по крайней мере, оправданна, возможно, это некий этап переживания горя. Но наше погружение ровно в такое же состояние его не спасет. Помочь ему можно, только разделив его чувство, то есть нарушив его монолитность, обогатив его, обнаружив духовную перспективу, которую он сам пока не видит, не знает, и именно потому, что он погружен в переживание.
Старец Зосима разделяет горе матери, потерявшей ребенка: «Не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся и плачь, — и добавляет: — только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой — есть единый от ангелов Божиих, оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и на твои слезы радуется, и на них Господу указывает. И долго еще тебе сего материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость…» [89]
Как же научиться вненаходимости? Необходимо подходить к другому с верой в его духовное достоинство, только тогда появляется опыт диалога. Вненаходимость — это дистанция по отношению к человеку, необходимая для того, чтобы не терять лица за случайными чертами. Доминанта на другом и вненаходимость, по словам Т. А. Флоренской, — взаимодополняющие понятия; доминанта на другом без вненаходимости невозможна, она станет слиянием, поглощением, привязанностью. Вненаходимость без доминанты на другом станет отчужденностью, холодностью, морализаторством, отчуждением. Впрочем, и та, и другая возможны, если мы признаем «духовное Я» человека, неисследимую глубину, не сводя его к «наличному Я». Но не всё от нас зависит: мы можем так отнестись к другому, а человек может и не откликнуться. Это — область его свободы.
К сожалению, мы по большей части привыкли воспринимать другого человека как некий образ, как нечто завершившееся, статичное, рассматривая его, прежде всего, в свете своих нужд и потребностей. Такое отношение является следствием нашей сосредоточенности на себе. Наше состояние часто таково, что мы не способны к диалогу. Если мы будем наблюдать, что в нас самих помешало диалогу, почему мы не были готовы к нему, что нам помешало расслышать другого человека, и станем избавляться от этого, то наши доминанты будут меняться. Развитие способности к диалогу с другим потребует внутренней работы над собой, изменения себя, преодоления сфокусированности на себе, доминанты на себе. По словам Ухтомского, когда человек открывает для себя лицо другого, он обнаруживает и собственное лицо. Так диалог с другим, путь к другому становится дорогой к себе.
Глава 9
Источник тревоги — внутренний конфликт с «духовным Я»
Кроме диалога, в человеке может развиваться и внутренний конфликт с «духовным Я». В таком случае он отказывается от духовного, от совести и отвергает их. Главная цель жизни в таком случае — приспособиться к существующим условиям и по возможности хорошо устроиться. Если стремление к адаптации к условиям жизни доминирует, то и развиваются в основном свойства, необходимые для приспособления к определенной среде. Человеческая психика представляет собой сложную систему, и все составные ее части — мотивация, память, внимание, мышление, эмоционально-волевая сфера развиваются в таком случае исключительно как аппарат адаптации к среде, приобретая качества, необходимые для жизни в данных условиях. Собственно, благодаря этому человек и приспосабливается к условиям жизни, и приспособление тем успешнее, чем сильнее развиты характеристики, необходимые для выживания в определенной среде. Но мы живем в стремительно меняющемся мире. То, что способствовало приспособлению в одних условиях, совсем не обязательно поможет приспособлению в других. Изменение внешних условий представляет собой угрозу для стабильности и жизненности сложившейся системы. Для того чтобы приспособиться к новым условиям, она должна измениться. Чем лучше сложная система психики приспособилась к существованию в одних условиях, тем больше времени, больше затрат и усилий необходимо на изменение всей этой отлаженной системы: изменение ее характеристик, составных частей, связей между ними.
Поскольку изменение внешних условий представляет собой угрозу для стабильности и жизненности сложившейся системы, необходимы структуры, ответственные за восприятие этой угрозы. Чем более они развиты, чем более они чувствительны, тем раньше система получит сигналы об угрозе и тем больше времени у нее останется на ответ, на приспособление к новым условиям. Тревога как раз и сигнализирует о возможных негативных изменениях, о неясной пока угрозе, о таящейся опасности. Получается, что, чем лучше приспособлена психика к сложившимся условиям и чем больше она направлена на приспособление, тем сильнее должны быть в ней развиты структуры, ответственные за восприятие угроз (и структуры, ответственные за восприятие сигналов, идущих от них), то есть тревожность и чувствительность к тревожности. Получается, что, чем более человек направлен на приспособление и чем успешнее он по этому пути продвигается, тем более развивается и его тревога. Парадокс заключается в том, что, чем больше человек стремится к благополучию, к тому, чтобы приспособиться к среде, устроиться поудобнее, тем сильнее его обуревает тревога, которая является разрушительной для здоровья и благополучия.
В психологии существует понятие «депривация»[90]. Этот феномен широко известен благодаря работам Джона Боулби [91], показавшего неблагоприятное влияние нарушения материнской привязанности на психическое развитие ребенка. Дети, лишенные любви, плохо растут, с трудом развиваются. В настоящее время выделяют сенсорную, когнитивную, социальную и эмоциональную депривации [92], то есть недостаток или лишение теплых эмоциональных отношений, эмоциональных переживаний (эмоциональная депривация), социальных контактов (социальная депривация), недостаток стимулов, информации, способствующих развитию мышления, памяти, внимания (когнитивная депривация), недостаток ощущений, впечатлений (сенсорная депривация).
Под депривацией понимается лишение чего-то сущностно важного для человека, необходимого для его развития. Выделив различные виды депривации, исследователи упустили из виду духовно-нравственную депривацию, возникающую при отвержении человеком духовного «Я». Человек сам лишает себя основания человечности, человеческой личности при отвержении духовного. Точнее сказать, он утрачивает доступ к своей глубине. «Духовное Я» существует, но обращения к нему нет, как нет и личностного развития. А самоутверждение при этом может быть очень сильным, — в качестве примера можно привести любого из тех, на кого так хотел походить Раскольников…
При нарушении внутреннего диалога доминанта человека фиксируется на «наличном Я», он сфокусирован на себе. При этом может быть как полное эмоциональное принятие «наличного Я», так и негативное эмоциональное отношение к себе, — то, что называют «непринятием себя». В первом случае человек ощущает себя как нечто самоценное. Развивается эгоизм, «Я» — самое главное в мире, самоосуществление, самоутверждение. Здесь возможны различные варианты, например, можно вспомнить Лужина, Ставрогина, Печорина, Свидригайлова, Валковского.
В одном случае наиболее заметна самовлюбленность. По словам Достоевского, «Петр Петрович Лужин, пробившись из ничтожества, болезненно привык любоваться собою, высоко ценил свой ум и способности и даже иногда, наедине, любовался своим лицом в зеркале» [93]. Ему свойственно «тщеславие и та степень самоуверенности, которую лучше всего назвать самовлюбленностью» [94].
В других на передний план выходит гордое сознание своего превосходства; человек полагает, что все лучшее по праву должно принадлежать ему, что он имеет право распоряжаться другими людьми. Вспоминается современный призыв: «Ты этого достоин!»
Возникает грандиозное, возвеличенное «Я»: от удивительно способного, умного, привлекательного, ловкого до удивительно заботливого, доброго, мудрого, жертвенного, духовного человека. Развиваются так называемые защитные механизмы психики, помогающие сохранять этот образ и не замечать того, чего мы не хотим замечать. В таких случаях человек считает себя достойным, порядочным, самореализовавшимся… Он настаивает на своих правах: «Я жил как надо, я человек порядочный, делал, что мог, зла не творил. Я жил как надо. Мне чужого не надо, своего требую…Конечно, недостатки у меня были, у кого их нет, но я жил честно. Такой уж я человек. Чужого не просил. Хотел выпить — платил деньги, хотел заработать — вкалывал. Да. Я человек такой» [95].
