Валерий Гиндин - Психиатрия: мифы и реальность

Но Шурка-дурка была умнее психиатров, сказав, что все, что она говорила по болезни, ей привиделось.

Дальнейшие события мне стали известны из двух источников.

Во-первых, от врача-психиатра Муромцевского района, которую я просил навестить больную Агашину дома, а во-вторых, от профессора этнографом Томского университета Владимирского И. В., с которым меня свел случай на кафедре этнографии и музееведения Омского Государственного Университета, где я читал популярную лекцию о психиатрии.

Среди потрясенных случаем Агашиной слушателей я увидел изумленное лицо почтенного профессора. После лекции Иосиф Владиславович подошел ко мне и, представившись, уточнил, действительно ли я курировал Шуру Агашину. На мой утвердительный ответ профессор задумчиво и с тяжелым вздохом сообщил, что нас свела судьба с судьбой Шуры. И поведал мне следующую чрезвычайно странную историю, касавшуюся недолгой жизни Шуры.

Мальчик, которого родила Шура, был всем хорош. Развивался физически и умственно, опережая темпы, свойственные детям его возраста. Ходить начал в 8 месяцев, фразовая речь появилась в годовалом возрасте. Однако была некоторая странность, на которую в ужасе указала «бабка».

– Смотри, милая, – говорила она Шуре, – мальчонка этот не наш, большой родничок какой формы, он же как ромбик, а у твоего мальца неправильная звезда.

Никто не придал значения словам знахарки, да она через два дня после своего диагноза скоропостижно и скончалась.

Шура очень любила своего сынишку и настояла, чтобы все его называли Аюша. Молока у Шуры не было, так что Аюша был «искусственником», что ему не мешало следовать слогану А. Пушкина «и растет ребенок там не по дням, а по часам».

Убаюкивала Шура Аюшу, закрывшись в горнице, но сестры слышали, как она пела колыбельную на непонятном языке, издавая клекочущие горловые звуки.

Однажды деревню Окунево посетила этнографическая экспедиция Томского университета.

На постой к отцу Шуры был определен профессор-этнограф Владимирский Иосиф Владиславович.

Однажды профессор, прислушавшись к колыбельной Шуры, побледнел, весь затрясся и с криком: «Не может быть!» – выскочил из дома.

Здесь на скамейке он долго не мог отдышаться, а когда Шура вышла из дома, профессор сказал ей только два непонятных слова, и вдруг грусть и задумчивость вмиг слетели с Шуриного лица, и она ответила профессору на непонятном языке. Молоденькая ассистентка профессора спросила у него, на каком языке изъясняется профессор с деревенской девчонкой, и профессор, посерьезнев лицом, ответил девушке:

– На санскрите. Я не буду объяснять тебе, милая девушка, что это за чудо, но оно есть. Беда в том, что я санскрит знаю в пределах университетского курса, а Шура знает его живую форму.

Так Иосифу Владиславовичу не удалось узнать шурину тайну. Он знал только одно, что имя Аюша в переводе с санскрита означает продляющий жизнь.

Ровно через год Шура исчезла из деревни уже навсегда, и никто не знает, где она теперь.

Профессор Владимирский И. В. несколько раз приезжал в Окунево, а Аюша стал для него еще одним внуком.

Как-то Иосиф Владиславович взял мальчика погостить к себе в Томск. В гостях у профессора был его друг, известный академик Ц. – специалист по математической логике и логическому программированию.

Академик случайно разговорился с Аюшей и был потрясен его способностями. «Иосиф, ты совершишь преступление, если не отдашь мальчика в мою математическую школу». Так решилась судьба Аюши, у которого большой родничок звездчатой формы так и не зарос.

Теперь Аюша, деревенский мальчишка, свободно говорящий на санскрите – профессор математической лингвистики в Йельском университете США.

Заканчивая эту странную историю, хочу читателям задать сакраментальный вопрос:

– А был ли мальчик? Может быть, все написанное есть плод воображения убеленного сединами старого психиатра? Решайте сами.

Феденька проснулся, охваченный невыразимым ужасом. За окном стояла непроглядная ночь. Моросило. Береза, росшая у дома и посаженная еще прадедом, гнулась под порывами шквального ветра.

Деревня будто вымерла – ни огонька, ни мычания коров, ни щебета птиц. В избе было смрадно от самогонного перегара, пьяный отец храпел так, что дрожали оконные стекла.

Старший брат тоже пьяный, но храпел тихонько. Две младших сестренки с бедной мамкой спали на печи и оттуда доносились тихие всхлипы матери.

Вдруг Феденька вздрогнул – кто-то скребся в окно. Мальчик подбежал к окну и в ужасе отпрянул. На него смотрел всклокоченный старик и манил его к себе змеиным искривленным пальцем. И тут Феденька услышал: «Выйди, Федя, на двор, я твой дед, поговорить надо». Деда своего – материного отца Феденька не знал.

Мать об отце никогда не говорила, уходила от ответа, пряча глаза и тяжело вздыхая. Но Феденька от деревенских мальчишек слышал, что его дед в давние времена жил в этой деревне. Он слыл ведуном и знахарем. Управлялся со многими болезнями, слывя в этом деле знатным умельцем.

К Лаврентию (так звали деда) из окрестных деревень приезжали люди за «поправкой». Мало того, дед лечил и домашнюю живность. Особенно удавалось ему избавлять скот от летающих, ползающих и прыгающих насекомых. Летом только при его появлении в стаде коров все слепни, мухи, мошка бесследно исчезали. В избах, куда заходил дед долгое время не появлялись мухи, клопы и тараканы.

Но однажды случилась беда.

Дед не смог вылечить от «младенческой» грудного ребенка, единственного и долгожданного у родителей, т. к. многочисленные беременности его матери заканчивались выкидышами. Как же были счастливы мать и отец этого грудничка, дождавшись, наконец, наследника.

И вот случилась эта страшная беда. Мать умершего ребенка в гневе прокляла Лаврентия, сказав, что он уже больше никогда не сможет лечить.

Проклятие сбылось. С тех пор, как бы Лаврентий ни старался облегчить страдания людей, ничего не получалось.

Однажды в июльскую жару, откуда ни возьмись, на стадо домашних коров налетел рой слепней. Коровы метались, жалобно мычали, и, пока пастух бегал в деревню за помощью, несколько коров – кормилиц крестьянской семьи пали. Такого отродясь не было. Подозрение в случившемся пало на Лаврентия.

Деревенские посчитали, что это Лаврентий, в отместку за проклятие, напустил слепней. Били его страшно и долго, пока дочь (мать Феденьки) не заслонила отца своим телом.

Две недели она «выхаживала» у себя в избе отца, сказав деревенским, что если они не отстанут, отец проклянет всю деревню.

Через две недели собрала Анна отцу котомку – несколько караваев хлеба, сала, солонины – и сказала: «Батюшка, прощай, уходи из деревни, чтобы не было лиха, и помни добром меня и маленького Феденьку».

И вот теперь, почти через десять лет, будто бы из небытия появился этот косматый, сгорбленный старик.

– Пойдем, Федя, на гумно, там сухо и никто нас не увидит, – сказал дед, вышедшему во двор Феденьке.

Усевшись на охапки сухой соломы, дед рассказал удивительную историю.

«Теперь, когда мне осталось жить три месяца, я передам тебе, Федя, одно тайное знание. Знаешь ли ты, мой внучок, что твой дед обладает даром повелевать насекомыми. Насекомые, а в особенности вши, древнее человека. Они жили еще во времена доисторических ящеров и с тех пор почти не изменились. Предводительницей всех насекомых является Белая вошь – царица. Я передаю тебе власть над Белой вошью, и она будет прислуживать тебе и помогать в трудную минуту». Дед погладил внука по голове: «Ну, вот и все. Прощай, внучок и помни мои заветы». Сказав прощальные слова, дед как будто растворился в туманной мороси.

Крепко врезалось в память Феде эта страшная сказка.

Много раз во сне он видел полчища насекомых, а большая Белая вошь подмаргивала своими крошечными глазками.

Федя никогда в жизни не пользовался помощью Белой вши, считая, что дед, рассказывая про насекомых, тогда был «не в себе».

Отслужив «срочную» службу в Армии, он вернулся в родную деревню и стал работать в колхозе механизатором. Пил, как и все мужики в деревне. Пьяным любил подраться и однажды сел по «хулиганке» (ст. 206 УК). На один год общего режима. Как-то в бараке, после отбоя, он услышал негромко напеваемую зэками странную песню. Когда Федор услышал слова, он весь похолодел: «Значит, правду мне говорил дед Лаврентий».

Всех слов Федор не запомнил, но вот эти врезались ему в память:

И далее:

Когда Федор рассказывал мне свою историю и прочитал на память отрывки из стихотворения, на которое была положена песня, я решил разыскать эти стихи. Оказалось, что это почти поэма А. Галича «Королева материка».