В истории страха были также и случаи резкой перемены отношения к тем или иным явлениям. Целые поколения боялись нового и перемен, как вдруг ситуация сменяется на противоположную. Тенденция была начата Гёте и немецкими романтиками, и в конце концов, в ХХ столетии перемены стали восприниматься как нечто положительное – как признак прогресса, эволюции, молодости. В наши дни люди скорее склонны бояться стабильности, уравнивая ее со скукой и застоем, точно так же, как наши предки боялись перемен, видя в них хаос, разрушение и аномию. Страх перемен в культурах с устными традициями отразился в сильном сопротивлении изменениям, связанным с распространением грамотности. Чтобы описать, сколь велик был страх перед грамотностью, перед женщинами, перед евреями, перед атеистами, необходимо масштабное исследование вроде того, что проделал Делюмо. Еще больше поражает регулярность, с которой до возникновения модернизма любая напряженность, политическая или психологическая, преобразовывалась в страх посредством воображения объекта страха, который и объявлялся причиной напряженности. Если таким объектом был человеком, его делали «козлом отпущения».
Страх может быть абсурдным, нелепым, необоснованным, противоречащим здравому смыслу, однако это все же лучше, чем неопределенность тревоги. Например, никто точно не знал, отчего возникает чума. Вместо того, чтобы страдать от тревоги из-за неясной причины, средневековые медики стремились найти объект, которого можно было бы бояться. Одни говорили, что причиной чумы было неблагоприятное расположение планет, а другие считали, что это ядовитые эманации, исходящие из центра земли. Священнослужители указывали на грешников, которые, несомненно, разгневали Господа. Сила страдания была для церкви прекрасной возможностью убедить свою паству, что в форме чумы они испытывают гнев Бога3. Священники предлагали очень точный образ: зараженные раны на телах больных были стрелами Господа, ниспосланными с небес в наказание за безнравственность людей. Несмотря на то, что объяснение природы чумы было неверным, люди получали объекты для страха: движение планет, ядовитый туман, божественный гнев – что угодно, лишь бы оставаться в регистре страха, не испытывать тревоги. Соответственно, и поведение людей не было парализовано тревогой; напротив, все вели себя чрезвычайно активно, почти одержимо, пытаясь покинуть греховный город или фанатично бичуя себя, чтобы смягчить гнев Божий.
Наша реакция на такие угрозы, как сердечный приступ, СПИД, рак, автокатастрофы, загрязнение окружающей среды, терроризм и политическая коррупция, напротив, создает эмоциональный фон «тревоги», а не страха. В автокатастрофах погибло или покалечилось больше людей, чем от рук всех тиранов истории, вместе взятых. В праздничные дни в автомобильных авариях гибнет больше людей, чем в любом террористическом акте где-либо на планете. Автомобильные катастрофы являются одной из главных причин смертности среди подростков. Однако у нас до сих пор нет ясного представления об этом чудовищном аспекте современной жизни. Он не только редко появляется в статистических данных – отсутствуют изображения автомобиля как убийцы, не существует кинофильмов, разоблачающих этого Минотавра, живущего в нашем подвале и питающегося молодежью. Практически нет историй об автомобиле-чудовище, зато множество историй рассказывает об автомобиле-друге; нет представления о том, как дорого нам обходится приверженность мифу о современности и индивидуальности. Реального обсуждения альтернативных транспортных средств практически не ведется отчасти потому, что автомобиль до сих пор является символом личности и этот символизм по-прежнему остается практически неосознаваемым. Представление об автомобиле как о монстре заглушается представлением «моя машина – это я». До тех пор пока автомобиль остается символом статуса и эта символическая связь не осознается, не возникнет и страх перед этой разрушительной стороной нашей культуры.
Мы испытываем тревогу из-за увеличения количества транспорта и шума, незащищенности родителей, пожилых людей, не желающих выходить из дома, людей, обеспокоенных отсутствием медицинского обслуживания (что, если я попаду в автокатастрофу?). Кто-то может стать или никогда не стать жертвой автомобильной аварии, рака, безработицы, бедности, бродяжничества, физической агрессии, насилия или воровства, однако тревога постоянно присутствует в психике современного человека как вездесущий фон. Все мы знаем, что автокатастрофы являются основной причиной смертности, но пока это не случится с нами или нашими близкими, это остается статистическим фактом, абстрактной данностью, неким гипотетическим волком или змеей, которые обитают в лесу и могут неожиданно наброситься на нас в любой момент. Как я могу защитить себя от проявления цивилизации, жертвой которого я могу стать в любой момент? Мне известно о сочетании угрожающих мне смертью факторов не больше, чем было известно жителю зараженного чумой средневекового Лондона, несмотря на точнейшие исследования, проводимые в научных лабораториях. Правильного образа действий, похоже, не существует. Но, в отличие от средневекового чувства опасности, сейчас я не имею и конкретного образа ни одной из угроз.
Информация о загрязнении воздуха, воды и продуктов питания вызывает не страх, а тревогу; враги повсюду, и ни в чем нельзя быть уверенным. Кому верить? Чему доверять? «Это» везде, но недостаточно очевидно, чтобы действовать. Где вода загрязнена в такой степени, чтобы мобилизовать население, как в случае нападения террористов? Хуже того, как справиться с постоянной настороженностью, порождаемой благонамеренными защитниками окружающей среды, основная стратегия которых состоит в создании тревоги без предложения четкого плана действий, что лишь усиливает всеобщий паралич?
Успех фильмов ужасов как жанра обусловлен тем, что в них – наконец-то! – чудовище имеет конкретный облик, лицо, даже если это всего лишь зеленоватая субстанция. Главный герой то борется, то спасается бегством, он всегда в движении, никогда не сомневается. Раньше популярный фильм ужасов был сделан в стиле «экшн». Хичкок и Полански, напротив, стали мастерами жанра, который был новым, когда они начали развивать его. Скрывая объект страха, намекая, а не показывая, они создавали атмосферу сильной тревоги. Они нагнетали тревогу вплоть до самого конца, когда нам, наконец, разрешалось увидеть источник ужаса. Развязка близка. Тревога создается путем скрывания объекта, страх – путем его предъявления. Часто последовательность такова: (1) тревога; (2) страх; (3) бегство; (4) борьба; (5) победа – и конец, игра окончена! Как отметил Делёз4, для создания атмосферы тревоги режиссер использует иррациональное построение кадра, такой технический ход порождает необходимые для возникновения тревоги психологические условия – скрывая объект страха и в то же время намекая на неминуемую опасность.
Богатая древнегреческая мифология, наполненная яркими образами монстров всех мастей, играла роль, похожую на роль современного кинематографа. Она питала душу картинами того, чего следовало бояться. Многообразие и сложность образов чудовищ в греческой мифологии поистине завораживает. Чудовище, атакующее сверху и крушащее все на своем пути (подобное Харибде), пугает не так, как Сцилла, затягивающая в смертоносный водоворот. Подобные тонкие различия можно наблюдать в нездоровых отношениях. Отношения, разрушающие мое Эго, вовсе не похожи на те, что затягивают меня в омут депрессии. Каждый бог или богиня представляет некую силу, некое совершенство, и каждый несет в себе и разрушительную сторону. Эти двусторонние конструкты подобны автомобилю, который дает нам фантастическую скорость, дарит нам независимость, снимает ограничения – и в то же время является убийцей, причиной разрушений и увечий.
Нам нужны обе стороны образа. Даже самая прелестная из богинь – прекрасная Афродита – связана с образом стрелы, пронзающей сердце, розовых шипов, страданий безответной любви, слез отказа, проклятия холодности – все это части ее мифа. Бог Пан, от имени которого произошло слово «паника», олицетворяет ужас кошмарного сна. Артемида, воплощающая красоту Природы, также показывает пугающее равновесие в животном мире – съешь сам или будешь съеденным. Дионис, символ жизненной силы и выносливости, несет в себе представление о пагубных пристрастиях, распаде и безумии. Зевс, основа власти, правосудия и порядка, превращается порой в олицетворение тирании и угнетения.
Некоторые оттенки значений слов «страх» и «тревога» отражают не нюансы смысла, а степень выраженности чувства. Например, страх и ужас обозначают одну и ту же эмоцию, различие между ними – в ее силе. Точно так же сходны горе и меланхолия: у них похожий эмоциональный фон. Между тревогой и страхом такого сходства нет; разница между ними не в степени выраженности, а в качестве эмоции. У страха есть объект, у тревоги – нет.
