позиция. Несмотря ни на что, она тонко предназначает себя Другому: Другой обладает в ее глазах такими чудесными свойствами, что она одновременно влюблена и во всех молодых людей из семьи соседей, и в их дом, и в их сестру, и во всю их жизнь; и Дженнифер пленяет ее не столько как подруга, сколько как Другой. Роди и его кузенов она очаровывает своей способностью подчиняться их воле, считаться с их желаниями; она – само терпение, мягкость, согласие и молчаливое страдание.
Тесса из «Верной нимфы» Маргарет Кеннеди не похожа на Оливию, но и она пленяет нас своим сердечным отношением к дорогим ей людям; она непосредственна, диковата и бескорыстна. Она отказывается поступаться собой даже в мелочах: женские украшения, румяна, притворство, лицемерие, показное изящество, осторожность и покорность ей не по нраву; ей хочется быть любимой, но она не согласна носить маску; она приспосабливается к настроению Льюиса, но без всякого раболепства; она понимает его, чувствует все движения его души, но, если им случается поссориться, Льюис знает, что ему не удастся подчинить ее лаской: если властную и тщеславную Флоренс можно победить поцелуями, Тессе удается чудо: любя, она остается свободной, и поэтому в ее любви нет ни враждебности, ни гордыни. Ее естественность привлекает не меньше, чем ухищрения; она не уродует себя, для того чтобы понравиться, не принижает себя, не превращается в объект. Она живет в окружении музыкантов, отдающих себя без остатка творчеству, но не чувствует в себе этого всепожирающего демона; зато она всем своим существом любит их, понимает, помогает им и делает это легко, движимая нежным и непосредственным великодушием; именно поэтому она остается независимой даже в такие моменты, когда забывает о себе ради других. Благодаря своей чистой подлинности ей удается избежать всех конфликтов отрочества; она может страдать от жестокости мира, но не от собственной раздвоенности; в ней все гармонично, как в беззаботном ребенке или в мудрой женщине. Чувствительная и великодушная, восприимчивая и пылкая девушка вполне готова к глубокой любви.
Если же она не находит любви, она способна погрузиться в поэзию. Поскольку она не действует, она наблюдает, чувствует, замечает; какая-нибудь краска или улыбка находят в ней глубокий отклик; ибо ее судьба зависит не от нее, и она собирает ее по кусочкам, любуясь древними городами и изучая лица зрелых мужчин. Она изучает мир на ощупь и на вкус хотя и страстно, но более бескорыстно, чем юноша. Плохо вписанная в человеческий мир, она с трудом приспосабливается к нему и, как маленький ребенок, многое видит в нем по-своему; вместо того чтобы заботиться о своей власти над вещами, она озабочена их значением, замечает их необычные очертания, неожиданные превращения. Лишь изредка она чувствует в себе творческую отвагу, да и технические приемы, которые помогли бы ей выразить свои чувства, незнакомы ей; но в ее беседах, письмах, литературных заметках и набросках иногда проявляется необычное видение мира. Девушка пылко устремляется вовне, потому что ее трансценденция еще не загублена; и в силу того, что она ничего не свершила и не стала ничем, ее порыв преисполняется страстью: ощущая в себе пустоту, не ведая ограничений, из глубины своего небытия она стремится достичь всего. Вот почему она будет питать особую любовь к Природе: она обожествляет ее даже в большей степени, чем юноша. Необузданная, не зависящая от человека Природа яснее всего выражает целостность всего сущего. Девушка еще не завладела ни одной частицей вселенной, именно поэтому она может принадлежать ей вся, и, овладевая ею, она гордо вступает во владение собой. Колетт в «Сидо» много рассказывает об этих юношеских оргиях:
А я уже тогда так любила зарю, что моя мать не могла не вознаградить меня. Я просила ее будить меня в половине четвертого и с корзинкой в каждой руке брела огородным царством к узкой сухой излучине реки, где росли земляника, смородина белая и смородина черная с бородатыми ягодами.
В этот час все еще спало в первозданной синеве, сырой и смутной, и, когда я спускалась по песчаному склону, туман тяжело обволакивал сначала щиколотки, потом всю мою ладную фигурку, добирался до губ, ушей и, наконец, попадал в самую чувствительную часть моего лица – ноздри… И уже на этом пути, в этот ранний час, ко мне смутно приходило чувство моей человеческой ценности, и я преисполнялась благодарностью, восхищением и невыразимым чувством единения с первым пробежавшим дыханием ветерка, первым щебетом птицы, с молодым еще солнцем, чей белок уже вытекал из пробитой скорлупы… Я возвращалась с колокольным звоном, звавшим к утренней мессе. Но прежде наедалась досыта ягод и, описав в рощице круг, подобно охотничьей собаке, напивалась допьяна из двух затерянных источников, которые я боготворила оба [327].
В «Доме в лесу Дормер» Мэри Уэбб также описывает ту пылкую радость, какую испытывает девушка, любуясь хорошо знакомым пейзажем:
Когда атмосфера в доме накалялась, нервы у Амбры напрягались до предела. Тогда она уходила в горы, поросшие лесом. Ей казалось, что в отличие от обитателей Дормера, которые жили под гнетом закона, лес живет только движением. Оттого что великолепие природы придавало ей силы, у нее выработалось своеобразное восприятие красоты. Ей казалось, что она видит связи между предметами; природа перестала для нее быть случайным сочетанием мелких деталей и превратилась в гармоничную, строгую и величественную поэму. Это было царство прекрасного, здесь сверкал какой-то свет, не исходивший ни от цветов, ни от звезд… Казалось, что по всему лесу пробегала легкая, таинственная и волнующая дрожь, похожая на блики света… Прогулки Амбры в этом мире зелени были своеобразным религиозным ритуалом. Однажды тихим утром она пришла в Птичий сад. Она часто приходила сюда на восходе дня с его мелочными, раздражающими заботами… Беспорядочное порхание и гомон птиц приносили ей какое-то утешение… Наконец она дошла до Верхнего леса, и красота обступила ее со всех сторон. Для нее в этих свиданиях с природой было что-то напоминавшее противоборство, она слышала собственный гневный голос, который говорил: «Я не отпущу тебя, пока не получу твоего благословения…» Она стояла, опершись на дикую яблоню, и неожиданно внутренним слухом услышала, как быстро и мощно поднимается по дереву сок. На мгновение ей показалось, что он шумит, как прибой. Цветущая верхушка дерева закачалась от ветра, и Амбра, очнувшись от грез, вновь услышала шум вокруг себя, таинственные речи ветвей… У каждого лепестка, у каждого листочка была своя мелодия, свидетельствующая о том, из какой глубины он появился на свет.
