реальности.
И далее:
Оттого что мне говорят комплименты и ухаживают за мной, я стала ужасно тщеславной. Куда девалось счастье, полное страха и изумления, которое я испытывала в пятнадцать лет… На смену ему пришло какое-то холодное и жестокое опьянение от того, что я беру реванш в жизни, расту в глазах общества. Я флиртую, играю в любовь. Я никого не люблю… Я стала умнее, хладнокровнее, трезвее. Но и холоднее. Что-то сломалось во мне… За два месяца я рассталась с детством.
Приблизительно те же мысли мы находим в признаниях одной девятнадцатилетней девушки [329]:
Раньше, о! какая пропасть лежала между складом моего ума, казавшимся несовместимым с нашим временем, и требованиями самого этого времени! Теперь я, как мне кажется, стала спокойнее. Новые великие идеи, которые я узнаю, не вызывают во мне мучительных потрясений, бесконечных разрушений и построений; они прекрасно вписываются в то, что уже накоплено мной… Теперь я незаметно для себя, не теряя нити рассуждений, перехожу от теоретических идей к обыденной жизни.
Девушка, за исключением самых некрасивых, в конце концов принимает свою женскую участь; часто, еще не вполне осознавая свой удел, она с беззаботной радостью наслаждается его удовольствиями и преимуществами; не связанная еще никакими обязательствами, никакой ответственностью, она свободна, и в то же время настоящее не кажется ей пустым, не разочаровывает ее, она знает, что это лишь этап в ее жизни; наряды и флирт заменяют ей детские игры, а мечты о будущем скрывают его пустоту. Вот как В. Вульф в «Волнах» описывает впечатления юной кокетки на званом вечере:
Я сама чувствую, как сияю во тьме. Колени в шелку. Шелковые ноги мягко трутся одна о другую. Ожерелье студит шею. Я во всеоружии, я готова… Волосы взмыли сплошной волной. На губах в самый раз помады. Сейчас я вольюсь в поток мужчин и женщин на этих ступенях, среди них я как дома. Я прохожу, предоставленная их взглядам, а они – моему… Понемножку я расправляюсь в этих запахах, этом сверканье, как расправляет папоротник свернутые листы… Вдруг бог знает что взыгрывает во мне. Я веселая, я лукавая, грустная, нежная – по очереди. У меня есть корень, но я теку. Вся золотая, я теку в одну сторону, я кому-то кидаю «да». Кто-то срывается со своего места под гобеленом. Идет ко мне. В жизни я так не волновалась. Я дрожу. Струюсь… Разве не любо-дорого смотреть, как мы сидим парочкой, я в атласе, он черно-белый? Смотрите на меня на здоровье, вы, равные мне. Я смело отвечаю вам взглядом, мужчины и женщины. Мы одного поля ягоды. Я тут как дома… Дверь открывается. Открывается. И я думаю: вот откроется дверь – и переменится вся моя жизнь… Открывается дверь. О, иди ко мне, говорю я этому человеку и вся струюсь золотом с головы до пят. «Иди ко мне», – и он идет ко мне [330].
Чем взрослее становится девушка, тем тяжелее на нее давит материнская власть. Если она занимается домашним хозяйством в родительском доме, ей тягостно думать, что она лишь служанка, она хотела бы иметь свой собственный дом и своих детей. Нередко соперничество между нею и матерью обостряется; в частности, старшую дочь раздражает рождение новых детей в семье; она считает, что мать «свое отжила», что теперь ее очередь рожать детей и властвовать. Если она работает не дома, она страдает оттого, что в семье с ней обращаются просто как с одним из ее членов, а не как с независимым индивидом.
Она становится менее романтичной, чем была в отрочестве, и больше думает о замужестве, чем о любви. Ее будущий муж уже не рисуется ей в божественном ореоле, она стремится лишь к прочному положению в мире, хочет начать вести свою жизнь женщины. Вирджиния Вульф в «Волнах» так описывает мечты девушки из богатой сельской семьи:
Скоро, в жаркий полдень, когда жужжат над левкоями пчелы, он придет, тот, кого я буду любить. Он встанет под кедром. И скажет мне всего одно слово, и я одним только словом отвечу. Я отдам ему то, что скопилось во мне. У меня будут дети; будут горничные в фартуках; работники с вилами; кухня, куда приносят в корзинах больных ягнят, чтоб согреть; где висят окорока и блестит лук. И буду я, как моя мама, молча, в синем фартуке, запирать шкафы.
Такие же мечты лелеет бедняжка Прю Сарн в одноименном романе Мэри Уэбб:
Мне казалось, что остаться не замужем – ужасно. Все девушки выходят замуж. У девушки, которая вышла замуж, есть свой дом и, может быть, лампа – она зажигает ее по вечерам, когда муж должен вернуться с работы; но даже если ей приходится обходиться свечами, это все равно, ведь она может поставить их у окна, и муж, возвращаясь домой, думает: «Моя жена дома, она зажгла свечи». И вот наступает день, когда г-жа Бегильди делает ей колыбель из соломы, а потом наступает еще один день, и в колыбели появляется красивый, толстый младенец, и всем посылают приглашения на крестины; соседи сбегаются к матери, как пчелы слетаются к матке. Часто в трудные моменты я думала: «Ничего, Прю Сарн! Когда-нибудь ты станешь маткой в собственном улье».
Для большинства взрослых девушек, независимо от того, работают они или нет, живут взаперти в родительском доме или пользуются частичной свободой, самая важная жизненная задача заключается в том, чтобы найти мужа или хотя бы постоянного любовника. Эта забота часто бывает губительной для женской дружбы. «Задушевная подруга» утрачивает свою особую роль. Девушка видит в подругах скорее соперниц, чем сообщниц. Я знала одну умную и способную девушку, которая воображала себя «далекой принцессой» и описывала себя так в стихах и литературных набросках. Она откровенно признавалась, что не испытывает никакой привязанности к подругам детства: некрасивые и глупые ей не нравились, а соблазнительных она страшилась. Нетерпеливое ожидание мужчины, часто сопровождаемое уловками, хитростями и унижениями, ограничивает горизонт девушки; она становится эгоистичной и жесткой. И если Прекрасный принц долго не появляется, в ней рождается отвращение к жизни и горечь.
Характер и поведение девушки отражают ее положение; если оно меняется, меняется и облик девушки. Сегодня она получила возможность сама определять свою судьбу, а не вручать ее мужчине. Если она поглощена учебой, спортом, освоением профессии, общественной или политической деятельностью, навязчивая мысль о мужчине ослабевает, ее куда меньше занимают любовные
