эксперимент может оказаться ловушкой. Нам кажется, что мы способны представить себе точную копию человека, со свойственным людям поведением, но с совершенно иными физическими процессами, протекающими внутри. Но ведь если у какого-то человека или животного отсутствуют крупномасштабные динамические свойства, которые мы здесь обсуждаем, то этот человек или животное будет иначе воспринимать окружающий мир и вести себя не так, как тот, у кого они есть. И тем не менее признаки субъективности, описанные в пятой главе – ощущение, действие, точка зрения, в известном смысле схематичны; кажется, что организм может обладать какой-то их разновидностью, отличной от нашей, одновременно отличаясь и крупномасштабными динамическими свойствами мозга. Об этом свидетельствует тот факт, что когда мы рассматриваем эти схематические признаки субъективности и размышляем, что должна сделать нервная система, чтобы вызвать их, то осознаем, что нейроны вполне способны дать им начало, действуя в качестве простых сигнальных путей и переключателей. Очевидно, что базовые признаки субъективности могут проявиться и в отсутствие особых динамических свойств, о которых идет разговор. И тогда мы можем спросить, перефразируя Нагеля: есть ли что-нибудь, на что похоже
быть таким существом? Будет ли оно иметь опыт?
Ну, когда этот организм ощущает и действует, что-то в нем точно происходит. Внутри любого организма, обладающего базовыми признаками субъективности, много всякого имеет место. Но будет ли то, что происходит, дано организму в опыте? Похоже, это следующий вопрос, которым нам стоит задаться, но что он на самом деле означает? Если мы спрашиваем, не ощущает ли этот организм того же, что и мы сами, может быть в каком-то ослабленном виде, то ответ на этот вопрос, скорее всего, «нет» – в конце концов, сценарий предполагает, что это существо будет отличаться от нас биологически. Следовательно, поставив вопрос таким образом, мы проблемы не решим – тут требуется формулировка, не так прочно привязанная к нашей с вами реальности. Предположим, мы спросим, есть ли у организма точка зрения, ощущает ли он предметы и явления какими-то и так далее. Тогда ответ будет «да» – то же самое «да», которым мы отвечали на вопрос, обладает ли такой организм основополагающими признаками субъективности, изложенными в пятой главе.
Но может, нам стоит поискать в пространстве между этими двумя вопросами? Я бы, наверное, спросил о чувстве присутствия, хотя само это чувство не является неотъемлемой чертой опыта как такового. Предположу, что многие захотят поинтересоваться насчет квалиа. Есть ли квалиа у существа, которое мы пытаемся себе представить? Если эти квалиа должны быть чем-то вроде цветовых полей, которые люди обычно и имеют в виду, когда говорят о квалиа, то тут мы опять пытаемся провести параллель, слишком близкую к опыту человека. Если же мы спросим, есть ли «что-нибудь, на что похоже быть этим существом», то вернемся к тому, с чего начинали. Самих возможностей языка не хватает, чтобы сформулировать ключевые вопросы в интересующей нас области. Но я не думаю, что проблему можно решить, предложив термины получше: здесь наши размышления заводят нас в глухие дебри тотальной неопределенности.
Но и в дебрях мы упорно рвемся вперед: выше я спрашивал, каково быть организмом, который взаимодействует с миром как субъект и при этом лишен крупномасштабных динамических свойств, характерных для мозга человека. Теперь давайте представим обратную ситуацию, вообразив организм, у которого есть крупномасштабные динамические свойства, но который как субъект с миром не взаимодействует. Скорее всего, такого не может быть, поскольку эти самые динамические свойства отчасти определяют, как именно мы делаем все те вещи, что обсуждались в предыдущих главах. Если организм ничего подобного не делает, то и крупномасштабных динамических свойств у него не будет {191}. Если перед нами просто физическая система, полная ритмов и электромагнитных полей, – автомобильный мотор, например, – то у нас нет никаких оснований считать, что такая система будет способна думать или осознавать. Предположить обратное – значит вернуться к ошибочному взгляду на электрические свойства как на нечто психическое в своей основе, а это неверно. Точно так же и сознающий разум – это не просто система, все виды активности которой необычно тесно увязаны друг с другом, даже если они увязаны энергетически {192}. Мне такой подход кажется привлекательным, но это неверный путь.
Как связаны факторы, которые мы здесь обсуждаем, точно неизвестно, но вариантов масса. У Рудольфо Льинаса, нейроученого, которого я уже не первый раз упоминаю в этой главе, есть пара идей {193}. Он предполагает, что сознание – это нечто вроде сновидения, созданного ритмами, петлями обратной связи и резонансами в активности мозга. Пребывание в сознании отличается от настоящего сновидения количеством ощущений, которые могут вторгнуться в это состояние или модулировать его. Такое понимание сильнее упирает на крупномасштабные динамические свойства мозга и меньше значения придает взаимодействию с миром в качестве субъекта. Резко противоположного мнения придерживается Бьёрн Меркер, нейроученый, повлиявший на мои представления о первой из поднятых тем. Меркер утверждает, что значение как минимум некоторых ритмов мозга, а точнее, ритмов частотой 40 Герц, о которых говорили Крик, Кох и другие, сильно преувеличено, по крайней мере в том, что касается «когнитивной» стороны – мышления, восприятия и осмысления мира. Меркер считает, что эти ритмы могут играть важную роль в поддержании активности мозга: они помогают ему устойчиво функционировать, предотвращая неконтролируемые состояния типа эпилептических припадков {194}. Вероятно, крупномасштабные динамические свойства мозга выполняют разные функции у разных животных и на разных стадиях эволюции. Но даже если они не так много значат в плане «разумности», разве не могут они влиять на то, как живые существа ощущают мир?
Мы снова в Западной Австралии, на территории белых акул, в открытом море. При погружении мне показали местечко на коралловом рифе, испещренное глубокими расщелинами. По расщелинам струился поток маленьких серебристо-зеленых рыбок. Несметные их стаи шныряли сквозь проходы. Рыбки казались очень целеустремленными, но сновали туда и обратно без всякой системы. Они напоминали стремительный лавовый поток, постоянно меняющий направление. Местные называют их «стеклянными рыбками», и издалека они действительно похожи на серебристо-зеленые стекляшки. Но вблизи видишь прежде всего непрерывное движение.
Их атаковали десятки – может, даже около сотни – рыб покрупнее: отливающие серебром каранксы, несколько небольших барракуд и других хищников. Здесь были явственно видны и преимущества тела рыб, и пределы их возможностей. Крупная рыбина делала выпад, и серебристо-зеленая река расступалась перед ней либо в ту же секунду, либо за момент до броска – хищник ловил пустоту. Иногда большая рыба пыталась всем телом ввинтиться в поток, рванувшись вбок – хлясь! Я думаю, это были попытки оглушить мелких рыбешек. При атаке хищника рыбы в потоке дружно вздрагивали, а затем плавно его обтекали.
Среди каранксов и прочих хищников я заметил несколько особей каменной трески, рыбины с печальной мордой и выступающей нижней челюстью. Треска отиралась у рифа с разочарованным видом, поскольку не могла сравниться с каранксами в ловкости. Но определить, увенчалась ли охота хоть каким-то успехом, было практически невозможно, потому что зеленый поток, ни на секунду не останавливаясь, тек сквозь переплетенные ветви коралла.
Вот он, образ жизни рыб во всей красе: скорость и сила, чувствительность в форме осязания на расстоянии и скосячивание, которое им обеспечивается. Акробатический этюд на тему жизни и смерти на крошечном участке бескрайнего Мирового океана.
Солнце, резкий слепящий свет обрушивается на голову, стоит лишь взрезать гладь воды, выныривая на поверхность. Когда медленно выходишь из моря и поднимаешься по ступеням волнолома, о себе заявляют три феномена. Гравитация – подводное снаряжение весит теперь, кажется, целую тонну. Испарение – капли морской воды падают на темные камни и тут же высыхают. И – яркое, горячее солнце.
Жизнь и разум зародились в воде, и мы носим море в своих клетках. Но выход на сушу – особый, переломный момент. Модели поведения здесь иные: то, что легко удается
