Это получилось у нас… случайно.
То есть я попытаюсь сейчас привести доводы рационального оптимизма. Представьте себе, чего мы можем достичь, если будем поступать по науке, если положим научные знания в основу политики, перестанем гнаться за лучшим средством в ущерб хорошему, снизим количество говорильни и коллективно примемся за работу. Мы сможем сделать наш мир лучше. Для себя я решил, что буду делать то, что в моих силах; для начала стану есть меньше мяса. Ключом к распространению такой практики станет не порицание мясоедов, а предложение альтернатив, которые будут показательно лучше. Tesla не добилась того, чего она добилась, только тем, что хейтила водителей, ездящих на бензине, пока продавала электромобили. Вместо этого Tesla создала транспортное средство, которое стало объектом желания, чья привлекательность превзошла привлекательность традиционных автомобилей. От вегетарианских бургеров до лабораторного мяса – если они такие же вкусные, как и альтернатива, и даже полезнее, кто будет настаивать на том, чтобы их ужин страдал?
Глава 19. Пинк
В дверь кабинета постучали. Затем заглянула Сьюзи, посмотрела на моего пациента, потом многозначительно – на меня.
– Гарет, не мог бы ты сейчас выйти в операционную на секундочку?
Для стороннего взгляда поведение Сьюзи было вполне естественным. Но я-то сразу понял, как только ее увидел, что она пытается сохранить внешнее спокойствие, чтобы не нервировать клиента. В нашей практике часто бывает, что ты не успеваешь попрощаться с одним пациентом и тут же перебегаешь в соседнюю комнату, чтобы начать осматривать уже нового щеночка. Иногда ветврач или медсестра то и дело бегают из одной комнаты в другую, изо всех сил стараясь не перепутать, кто и с чем у них сидит сейчас на осмотре.
– Срочно, срочно, срочно! – было реальным сообщением.
– Извините, я выйду на минутку, – сказал я своему пациенту. Его хозяин вежливо кивнул в ответ.
Выйдя из кабинета, я поспешил в операционную вслед за Сьюзи. Слегка помешкав у вращающихся дверей – никогда сразу не попадешь в створку, – я зашел в операционную, где на столе лежал щенок; Грейс держала одной рукой кислородную маску на морде у собаки, а в другой у нее был стетоскоп, которым она слушала сердечный ритм животного. Мы встретились взглядами, она едва покачала головой.
– Ничего, – просто сказала она.
– Реанимацию срочно.
– Все уже готово, – ответила Сьюзи. Их действия опережали мои мысли на шаг: я увидел, что ящик со всеми необходимыми реанимационными средствами уже открыт.
Медсестры пытались поменять внутривенный катетер, потому что предыдущий «забился»: через него в вену не поступало лекарство. К сожалению, именно в этот момент сердце у щенка решило остановиться; его маленькое сердечко перестало биться после нескольких дней борьбы. Это значило, что я не могу ввести ему жизненно важные лекарства. Его шансы на выживание в этой ситуации были близки к нулю и вовсе исчезнут, если я не сделаю что-нибудь сейчас. Я мог ввести лекарства подкожно или внутримышечно, но в обоих случаях щенок умрет прежде, чем лекарства начнут действовать. Оставался один вариант: вколоть лекарство внутрикостно. Он по размерам был не очень большой, а за последние несколько дней так и вовсе уменьшился; будет сложно попасть в нужную точку.
– Клипсу на головку берцовой! – скомандовал я. В таких ситуациях не до вежливых церемоний. Профессионалы понимают, что жизнь пациента в приоритете; задетые чувства подождут.
Одновременно я начал компрессию грудной клетки. Щенок был такого размера, что одной руки было достаточно; я нажимал ладонью ему на грудь и практически массажировал его сердце. Я пытался сделать так, чтобы кровь продолжала двигаться по телу, поставляя необходимый кислород в мозг и другие важные органы. Надо было давить на грудь с высокой частотой; для щенка это значит настолько часто, насколько это по-человечески возможно. Время от времени я делал паузу, чтобы Грейс могла дать ему глоток кислорода через маску. Маска была не столь эффективна как эндотрахеальная трубка, наверное, надо было ее ввести. Сьюзи уже подготовила ему правое бедро, прямо сверху над бедренной костью.
– Так, теперь вставляем трубку.
Это был следующий шаг. Грейс кивнула, сделала еще один впрыск кислорода через маску, подняла голову щенка и направила на меня.
– Давай! – скомандовала она. Я схватил со стола ларингоскоп – он поможет мне видеть внутри пасти щенка, вниз по гортани до трахеи, туда, куда надо было ввести трубку. Я разжал щенку челюсти, отодвинул в сторону язык, Сьюзи передала мне зонд.
– Это шестерка, – сказала она, что значило зонд 6 мм в диаметре.
– Понял, – ответил я.
Я видел заднюю поверхность гортани, но не видел вход в трахею.
– Подними ему голову выше, подтяни наверх!
Грейс молча постаралась приподнять пациента.
Теперь стало лучше видно, я разглядел, наконец, вход в трахею. Зонд легко проскользнул внутрь, годы и годы ежедневных тренировок не пропали даром. Грейс уложила голову щенка на стол и подключала кислород к зонду; я осторожно расправил манжету вокруг зонда. Мы работали слаженной командой – каждый знал, что надо делать: я придерживал зонд, пока Грейс быстро закрепляла его пластырем. Теперь дыхательный путь был под контролем.
– Сьюзи, возьмешь массаж? – это был не вопрос, а команда, оформленная интонационно в виде вопроса.
– Есть! – ответила она. Когда я отошел, Сьюзи встала на мое место и продолжила быстро массировать. Теперь Грейс и Сьюзи будут работать синхронно. Профессионалы своего дела, мне не нужно было беспокоиться за их работу. Теперь я мог полностью сконцентрироваться на своих задачах. Мне нужно было воткнуть огромную иглу сквозь обеззараженную кожу внутрь полости губчатой берцовой кости. В нормальных обстоятельствах мы бы подготовились к этой процедуре более тщательно и сделали бы местный наркоз, но сейчас на это не было времени. Я надел хирургические перчатки и начал двигать лапу, чтобы точно определить, где головка бедренной кости. Снял колпачок с четырехсантиметровой иглы. Крепко обхватив кость левой рукой, правой поднес иглу к коже, проткнул и стал давить до кости. Я усилил давление и стал проворачивать иглу. Вдруг она скользнула и выскочила из-под кожи. Я ввел ее под неправильным углом, и она скользнула по кости. Саму кость я не мог видеть и потому промахнулся. Вытащил иглу и опять несколько секунд пытался представить себе анатомическое строение. Воткнул вновь. На этот раз почувствовал сопротивление. Я усилил давление на иглу и покрутил ею, чтобы острие иглы стало буравчиком входить в мягкую губчатую кость щенка. Вдруг сопротивление исчезло – и игла зашла внутрь на 3 см или около того. Я подергал ею вверх-вниз из стороны в сторону, чтобы убедиться, что она вошла в правильное место.
– Попал! – ни Грейс, ни Сьюзи никак не отреагировали, они были заняты своим делом. Я набрал адреналин. Щенку нужно было немного, совсем чуть-чуть, так что мне пришлось добавить в шприц физраствор, чтобы было что вводить. После адреналина я ввел ему большой шприц раствора Хартмана. Жидкости и лекарства, вводимые внутрикостно, тут же попадают в кровеносную систему; после внутривенного введения это второй по эффективности метод, и его можно применять, если давление у пациента совершенно упало. Мы продолжали работать в унисон, по очереди делая массаж сердца, что было физически очень тяжелым упражнением даже на таком маленьком сердце. Время от времени мы останавливались, чтобы проверить, есть ли ответная реакция. Спустя 10 минут и после повторной инъекции стало очевидно, что мы ничего не сможем сделать.
Я посмотрел на часы и сказал, пародируя голос одного известного врача из медицинского сериала: «Время смерти – 14:35».
– Господи, Гарет, – сказала Сьюзи, слабо улыбаясь, – ты способен шутить над чем угодно, да?
– А что делать, Сьюзи, остается либо шутить, либо плакать, верно?
– Да уж, с тобой все понятно, – она была из тех, кто пролил немало слез над невыжившими щенками, так что она меня отчасти понимала.
