Вскоре он покинул Нью-Йорк и переселился на родину, в голландский городок Утрехт, где в местном университете согласился занять пост профессора палеонтологии и исторической геологии, Черепам питекантропа и нгандонгцев, а также овальным костям снова предстояло вместе с ним пересечь океан, чтобы обрести новое место хранения — в сейфах кафедры палеонтологии университета. А пока их с удивлением рассматривали жители Нью-Йорка.
Через некоторое время Кёнигсвальд отплыл в Европу, навсегда распрощавшись с Вейденрейхом. Постаревший лидер палеоантропологов умер на следующий год от сердечного приступа, так и не завершив книги о нгандонгцах. Возможно, Кёнигсвальд прав, что одной из причин, ускоривших его кончину, стали острые переживания Вейденрейха, вызванные потерей коллекции черепов обезьянолюдей из Чжоукоудяня. Между тем тайна питекантропа, предмет его последних раздумий, была, оказывается, давно необычайно близка к разгадке. Через три года после смерти Вейденрейха Кёнигсвальд получил из Бандунга известие, которое не могло не взволновать его: в 1952 г. Сангиран посетил преподаватель Бандунгского университета Питер Маркс и выяснил, что там вот уже 10 лет (с момента прекращения изысканий в 1942 г., когда японцы оккупировали Яву) Кёнигсвальда терпеливо дожидаются 14 ящиков, наполненных 700 килограммами ископаемых костей. Среди них, как потом выяснилось, лежала почти полная челюсть мегантропа! Она помогла разгадать загадку «гигантского человека древней Явы»; челюсть не оставила сомнений в том, что на юго-востоке Азии открыт не самый ранний предок людей, а, к необычайной радости Роберта Брума, «околочеловек», иначе говоря, австралопитек, вечный спутник древнейших обезьянолюдей Африки, неудачник на стезе очеловечивания, обреченный на гибель своими более счастливыми современниками, вооруженными крупным мозгом и каменными орудиями. Могучие мускулы гиганта не могли выдержать конкуренции с таким «оптимальным по эффективности комплексом оружия», и он исчез с лица Земли. К тому же этого «сверхспециализированного гиганта» природа и без того обрекла на вымирание, загнав в «эволюционный тупик»; она, снабдив его огромным ростом и силой, единственным его оружием в борьбе за выживание, одновременно лишила его организм гибкости в приспособлении к меняющейся среде. В еще более глубоком тупике оказался гигантопитек, как выяснилось вскоре после открытия в пещере трех его челюстей. Он представлял собой не гоминида, а крупную антропоидную обезьяну, не имевшую отношения к родословной человека, — так сказать, брак в ходе сложного подбора наиболее оптимального комплекса качеств для того создания, которому предстояло в далеком далеке познавать не только себя, но и самого создателя — великую и вечную природу!
Итак, главная канва событий, связанных с уяснением пути эволюции предков человека Азии, вырисовывалась теперь достаточно ясно, и, хотя многое предстояло уточнить, жестокие в бескомпромиссности споры о роли обезьянолюдей в родословной Homo со смертью Дюбуа, кажется, остались позади. И тем не менее это отнюдь не означало, что концепция о роли обезьянолюдей, а тем более австралопитековых, в родословной «человека разумного» победила окончательно и бесповоротно. Борьба продолжалась. Что касается австралопитеков, то критики, в частности, прибегли к традиционному приему, объявив одного из них, найденного Дартом вместе с каменными инструментами, жертвой человека, изготовившего орудия! По-прежнему считалось невероятным, чтобы существа со столь малым объемом мозга, как у австралопитеков, умели делать и использовать орудия труда. То ли дело «человек зари» Даусона с его огромным мозгом! Даже Брум, последовательный противник ретроградов и ортодоксальных представлений, не замедлил в свое время откликнуться сочувственной по тону статьей на известие об открытии в коллекциях «джентльмена удачи» еще одного, третьего по счету черепа эоантропа, ранее никому из антропологов не известного.
Но в этот момент в давней пильтдаунской истории наступил настолько неожиданный финал, что даже закаленный и привычный ко всему на свете ученый мир буквально замер от неожиданности.
При расследовании преступления
невозможное обычно отвергается,
но оно часто и есть истина.
Артур Конан-Дойль
Когда Артур Конан-Дойль посетил в 1912 г. Пильтдаун и дотошно расспрашивал Даусона, стараясь по возможности реальнее представить обстоятельства, в которых придется действовать героям «Затерянного мира», ему и в голову не могло прийти, что он находится на месте, где через несколько десятилетий мог бы во всем блеске проявить свой редкий талант его Шерлок Холмс. Во всяком случае. 5 августа 1953 г. доктор Ф. Д. С. Вейнер, сотрудник Оксфордского университета, и видный антрополог из Кембриджа Ле Грос Кларк, направляясь по приглашению профессора Кеннета Окли в Британский музей, не могли представить себе, как могло все получиться и кого объявлять мошенником, если подтвердятся худшие из подозрений. Окли ожидал гостей в комнате, где хранились особо ценные экспонаты крупнейшего в мире собрания научных сокровищ. Мягко защелкали замки сложной конструкции, неслышно распахнулась дверца сейфа. Окли, не говоря ни слова, извлек из него челюсть эоанртопа и передал ее Ле Грос Кларку. Затем он достал оттуда же знаменитый клык и протянул его Вейнеру, который в обмен дал ему коренной зуб шимпанзе. Все по-прежнему молча и подчеркнуто сосредоточенно стали рассматривать кости.
Этой странной на первый взгляд немой сцене предшествовали некоторые события, начало которых восходит к 1949 г. Именно тогда Окли впервые пришла в голову идея использовать флюориновый метод определения древности ископаемых костей, разработанный еще в 1892 г. французским минералогом Корнотом для сравнения возраста костных фрагментов, найденных в одном слое. Суть метода заключалась в том, что с течением времени флюорин, содержащийся повсюду в почве и воде, переходит в зубы и кости, погребенные в земле. Чем более велик процент флюорина в ископаемых, тем более древним возрастом следует их датировать. Разумеется, насыщенность флюорина в почве в разных районах Земли неодинакова, однако если сопоставлять кости, найденные в территориально сравнительно ограниченной области, а тем более в одном местонахождении, то по разнице процентного содержания флюорина можно установить ориентировочную древность находок относительно друг друга и, конечно, современности. Окли первым понял и оценил особое значение флюоринового метода для проверки разного рода спорных или сомнительных находок и не замедлил воспользоваться им. В частности, химическому анализу были подвергнуты останки человека из Галли Хилле, обнаруженные Е. Т. Ньютоном, и кости ископаемых животных, найденные недалеко от него в отложениях той же террасы реки Темзы. И вот неожиданный результат: в то время как останки человека имели сотые доли процента флюорина, что свидетельствовало о сравнительно недавнем времени их захоронения, обломки костей животных успели «впитать» в себя за десятки тысячелетий в сотни раз большее количество флюорина! Но ведь человек из Галли Хилла со времени его открытия описывался некоторыми антропологами, в частности сэром Артуром Кизсом, как одно из веских подтверждений идеи о глубокой древности Homo sapiens — «человека разумного». Нельзя ли в таком случае провести еще одну проверку на содержание флюорина в костях самой интригующей из находок «сапиентного предка» Европы — «человека зари» Чарлза Даусона? Кстати, такой анализ, возможно, помог бы наконец получить ответ на главный вопрос, по которому антропологи и палеонтологи никак не могли прийти к соглашению: к одной или к разным эпохам относятся обломки черепной крышки и нижняя челюсть? В случае положительного ответа позиция сэра Артура Смита Вудворда и Даусона получила бы основательное подкрепление, а при отрицательном торжествовали бы те, кого называли «дуалистами» и кто всегда уверял, что в Пильтдауне найдены останки не одного существа, а двух: человека и антропоидной обезьяны, которые жили в периоды, отделенные друг от друга сотнями тысячелетий.
Сравнительная реконструкция черепов «пильтдаунского человека» (справа), человека современного облика (в центре) и яванского питекантропа (слева).
Проверка костей из Баркхам Манер на флюорин представлялась тем более желательной, поскольку открытия последних трех десятилетий отнюдь не способствовали прояснению «головоломки Пильтдауна». Напротив, если даже Кизс в предисловии к книге Вудворда «Самый древний англичанин», опубликованной посмертно в 1948 г., написал о том, что «пильтдаунская загадка еще далека от окончательного решения», то можно представить, насколько серьезными оказались «затруднения» и сколь значительны были «сомнения» даже у самых последовательных и благожелательных сторонников загадочного эоантропа из Суссекса. Оснований для «беспокойства» оставалось более, чем достаточно. Многочисленные открытия костей обезьянообразных предков, ставших известными антропологам после 1912 г., отнюдь не нарушили уникальности эоантропа. Это «недостающее звено», от которого, по мнению Вудворда, непосредственно происходил Homo sapiens, располагалось особняком, не имея себе подходящих аналогий в многочисленной теперь компании претендентов на почетное звание. Если раньше с «человеком зари» соперничали лишь скомпрометированный в дискуссиях питекантроп, геологический возраст которого оставался неопределенным, да единственная в своем роде гейдельбергская челюсть мауэрантропа, то теперь для подкрепления своих позиций «скептики», отвергавшие «особое значение» эоантропа, обращались к целой коллекции черепов обезьянолюдей, открытых в Чжоукоудяне и на Яве, а также к останкам обезьянообразных обитателей трансваальских пещер, найденных Дартом и Брумом в Южной Африке. В том, что питекантроп и близкий «родственник» его и современник синантроп представляют собой древнейшую из известных стадий эволюции примитивных людей, сомнений не оставалось. Ведь недаром в пещерных логовах китайского обезьяночеловека обнаружены груды обработанных камней и мощные пласты золы на местах, где полыхали первые зажженные предком костры.
